Проклятый кровью (ЛП) - Берне Иви - Страница 9
- Предыдущая
- 9/35
- Следующая
Ее последний пинок привел Михаила в бессознательное состояние. Его лицо святого было пока безмятежным. Крыша могла быть его постелью, смола бумагой и гравий подушкой для его великолепных волос.
Она колебалась, глядя на его грудь, и занесла нож. Нож дрожал в ее руках, бешеные огоньки прыгали по отполированному лезвию. Ее руки никогда не дрожали. Никогда. Нож был ее другом, и руки были хорошо натренированны.
Будучи ребенком, ее отец заставлял ее балансировать с яйцом в ложке течение пяти минут, десяти минут, тридцати минут. Если она роняла, время удваивалось. Если она роняла снова, он ее бил.
Она сжала свое запястье другой рукой и заставила нож не дрожать.
Это не страх заставлял ее дрожать. Но и не боль. Рваная рана на ее запястье была поверхностной. Желание? Она должна была признать, что чувствует его, нравилось ей это или нет, но и не желание заставляло ее трепетать. Ее любовники нуждались в том, чтобы ее рука была тверда, как камень.
Это было нечто иное, что-то, больше походившее на болезнь. Это было разочарованием, находиться рядом с ним после стольких лет. Большее, чем она когда-либо могла ожидать.
— Почему с тобой так трудно? — прошептала она.
Он должен был быть ненормальным, чтобы попробовать схватить ее. Если он искал невесту, семьи вампиров по всему миру, боролись бы за право предложить ему своих дочерей. Вампирское сообщество не рассматривало ее брачные данные, это уж точно.
Было трудно поверить, в то, что нечто несуществующее, как сон, могло заставить его вторгнуться на территорию противника, и что более странно, убедить его, что он должен жениться на ней. Если бы она была на его месте, то сказала бы “К черту пророчества, я не собираюсь этого делать!”
Что-то иное привело его сюда. Какой-то его план. План, который провалился.
Что ж, игра окончена. Она прижала лезвие чуть ниже мочки его левого уха, задаваясь вопросом, должна ли она обескровить его. Это было в пределах ее прав, более или менее. Это не был формальный бой, но она сомневалась, что любой другой принц отказался бы от возможности приобрести силу Фостинов.
Но если она действительно его суженная, свяжет ли ее с ним то, что она выпьет его кровь? Может ли она быть связана с мертвецом? Лучше не узнавать.
Тогда, никакого обескровливания. Просто быстрый порез от уха до уха.
Но при этой мысли, ее рука начала трястись еще больше, зубы стучали от сострадания. Она сжала свою челюсть.
Черт возьми, что это? Паралич?
Она была так же неустойчива, только однажды, насколько она помнила, и тогда она тоже была с Михаилом. В первый раз, когда они занялись сексом, она яростно дрожала до, во время и долгое время после. Михаил пытался обнять ее покрепче, но это не помогало, потому что он тоже дрожал.
До той ночи она считала, что секс будет… ну, сексуальным. Вместо этого, секс был странным и страстным и ослепительно интимным. Они оба плакали. Она помнила, как смотрела вверх на ветки ивы над головой, пока он давил на нее изнутри — они были в Центральном парке — и листва мерцала серебром и дрожала в вечернем бризе. Казалось, что весь мир дрожал вместе с ними.
К счастью, так было только в первый раз, или она наложила бы на себя целибат на всю жизнь. И после того раза она никогда не дрожала. Не в кровати, не на поединках.
Она скрестила руки и боролась за то, чтобы обрести контроль над собой, но давно забытые воспоминания продолжали проходить через нее. В ту ночь, под ивами, Михаил целовал ее тысячу раз. Он ублажал ее так, как ее никогда не ублажали, ни до, ни после, и она любила его глупо, дико, как только может любить шестнадцатилетняя девчонка с взбесившимися гормонами.
Сейчас не время для мягкости, Алия.
Она размышляла о подростковой любви, сидя на самом опасном вампире в мире. Этот холодный, безжалостный Михаил не был тем Михаилом. Михаил, который был тогда под ивами, никогда бы не срезал пуговицы с ее блузки, и не стал бы бить ее головой об стену. Он был принцем, предъявившим права на невесту. Они оба знали, что у нее было два варианта: подчиниться его воле или убить его.
Практическая сторона ее натуры, рвалась вперед и предложила придушить его. Так она не рисковала забрызгать артериальной кровью глаза или рот.
Но удушение, было смертью воров. Принц не должен так умереть. Вопреки общественному мнению, у нее было несколько правил. Честь кое-что значила для нее: она не хотела казнить его, как преступника. Он был благороден, и когда то, давным-давно, они были друзьями.
Сверху, низкое небо освещалось самолетами и вертолетами, а не звездами. Это не дало ей подсказок или знамений. Снизу, движение на бульваре ревело, как река. Между ног, грудь Михаила поднималась и опускалась мерно, как у спящего.
Кончиком ножа она расстегнула заклепки на его рубашке и раздвинула ее. Его, когда — то, гладкий торс был испещрен шрамами. Заросшие пулевые отверстия. Глубокие раны. Следы от зубов. Она отлично могла читать шрамы. Как и она, он был воином.
Она вздохнули и вслух сказала:
— Это какая-то ошибка.
Он придет за ней опять. И после того, как она так его опозорила, его следующая атака и близко не будет джентльменской.
Но она могла побаловать себя немного. Ее рука обрела уверенность. Улыбаясь, она вырезала большую букву «А», с причудливым, завитым хвостом, на его груди, чтобы он знал, что она держала его жизнь в своих руках и помиловала его.
Вполне возможно, что он не проснется до рассвета. Но если так случится, значит на то воля Господня. Она подобрала его веревку и спрыгнула с крыши.
*
Звон ударил ему в уши. Он начинался и прекращался, начинался и прекращался, разрывая его голову. После, казалось нескольких часов пытки, он узнал звук своего телефона. Он вытащил его из кармана своего пальто и выключил его. Его глаза были покрыты коркой. Голова болела. Где он?
На улице.
Он вскочил на ноги. Резкое движение принесло с собой волну боли и в глазах помутнело. Он потряс головой, чтобы очистить ее, готовясь к ее следующему удару, и лишь потом понял, что ее нет.
Он упал на колени, благодарный за то, что остался жив. Поморщившись, он исследовал шишку на своем затылке, и провел рукой по опухшей челюсти. Он только потянул руку и его ребра заболели. Они наверняка были сломаны. Его рубашка развевалась на ветру. Он посмотрел вниз и обнаружил огромную букву А, вырезанную на его груди. Она была огромной, как его рука. Изумленный, он провел пальцем по ее контурам, пытаясь понять, что это значит. Она чесалась, но не болела. По сравнению с остальным ущербом, который она ему причинила, это было нежным поцелуем.
Почему она его не убила?
Его телефон снова зазвонил. И на этот раз он ответил. Грэгори.
— Ты жив?
Он не думал, что его голова болела бы так сильно, если бы он был мертв.
— Ты не вышел на связь. Ты заполучил ее?
Он обещал своим братьям, что будет связываться с Грэгори каждый день на рассвете. Михаил взглянул на небо. Который час? В Лос-Анджелесе никогда по-настоящему не темнело, особенно в пасмурную погоду. Низкие, грязноватые облака отражали свет фонарей, но он хорошо мог читать признаки того, что рассвет приближался.
— Нет. Я должен идти. Я отключаюсь.
— Что? Какого черта ты не позволил нам поехать с тобой? Где ты? Ты…
Михаил повесил трубку. Поглаживая свои ребра, он подошел к краю крыши и посмотрел вниз, вздрогнув при мысли о падении на землю. Вместо этого, он выбрал менее болезненный путь, перепрыгнув на следующую крышу. Эта имела дверной проем, означающий, что вниз можно будет спуститься по лестнице. Он сломал замок и проскользнул в кромешную тьму.
Внутри он прислонился к холодной, шлакобетонной стене и передохнул. Боль, окружающая темнота и приближение рассвета, напомнили ему то утро, после того, как Алия оставила его и Кортеблю бессмысленно избивал его — утро, о котором он запрещал себе думать на протяжении многих лет.
После поединка с Кортеблю — хотя назвать это поединком, было бы преувеличением — он приехал на велосипеде на пляж, онемевший от боли, униженный, и прежде всего чувствующий глубокое, холодное небытие, которое он ощутил в ее отсутствие. В слабом, предрассветном свете он вошел по колено в воду, готовый приветствовать восходящее солнце. Море смыло бы его пепел.
- Предыдущая
- 9/35
- Следующая
