Записки коменданта Кремля - Мальков Павел Дмитриевич - Страница 52

• Предыдущая
• 52/63
• Следующая

С самого начала все пошло как по маслу. Самовлюбленная, истеричная Спиридонова сама верила в силу своей агитации и ничуть не удивилась, что «наивный сельский учитель», «случайно попавший» в большевистские часовые, начал быстро ей поддаваться.

Очень скоро торжествующий часовой явился ко мне с письмом, вернее – короткой запиской, написанной Спиридоновой. Сама по себе записка интереса не представляла, но, вручая ее часовому, Спиридонова указала адрес конспиративной квартиры левых эсеров, куда следовало отнести записку, и назвала пароль. А это уже кое-чего стоило.

Феликс Эдмундович, выслушав с интересом мой доклад, задумался.

– Что же, товарищ Мальков. Начнем, пожалуй, игру.

Он велел немедленно сфотографировать записку и вернул ее мне.

– Отдай часовому. Пусть идет по адресу и передаст записку. Может, получит и ответ. Посмотрим.

На следующий день я снова был у Дзержинского уже с ответной запиской, полученной часовым у эсеров. В тот же вечер часовой, заступив на пост, передал эту записку Спиридоновой.

Так и пошло. Часовой регулярно получал от Спиридоновой записки и так же регулярно приносил ей ответы, а ЧК получала обширную информацию о нелегальной деятельности эсеров.

Долго, однако, продолжаться это не могло. Рано или поздно эсеры заподозрили бы часового и попытались бы ему отомстить. Поэтому, когда, однажды явившись ко мне, часовой заявил, что он замечает со стороны эсеров недоверие, я решил, что пора кончать. Получив разрешение Феликса Эдмундовича, я через день перевел часового на другой пост. Игра была окончена. Очередная попытка Спиридоновой наладить конспиративную связь с эсеровским подпольем вновь обернулась против самих же эсеров.

Некоторое время спустя, в конце ноября 1918 года, организаторы и руководители контрреволюционного мятежа левых эсеров предстали перед судом Революционного трибунала. Главарь банды мятежников, поднявших оружие против Советской власти, Попов был объявлен врагом народа и приговорен к расстрелу. Камков, Карелин и прочие руководители мятежа получили различные сроки тюремного заключения. Учитывая прошлые заслуги Саблина и Спиридоновой перед революцией, трибунал счел возможным ограничить для них наказание одним годом тюрьмы каждому.

Было около часа ночи. Я сидел у себя в кабинете, в комендатуре Кремля, и старался вникнуть в накопившиеся за эти дни бумаги. Сосредоточиться, однако, никак не удавалось, и не потому, что шла вторая кряду бессонная ночь – это было не в диковинку, – но слишком сильно было потрясение от последних событий. Мысли невольно возвращались все к одному… Внезапно раздался резкий, пронзительный телефонный звонок. Я настолько глубоко задумался, что даже вздрогнул от неожиданности, поспешно хватая трубку.

– Мальков? – послышался глуховатый, неторопливый голос заместителя председателя ВЧК Петерса. – Приезжай сейчас в ЧК, ко мне. Есть срочное дело. Положив трубку, я пристегнул к ремню свой неизменный кольт, вызвал машину и, предупредив дежурного по комендатуре, что еду в ЧК, к Петерсу, вышел на улицу. Было еще по-летнему тепло. Высоко в небе мерцали звезды, из-за Кремлевской стены доносился чуть слышный шелест листвы деревьев в Александровском саду. Под сводами Троицких ворот привычно светилась лампочка возле поста проверки пропусков, неярко горели уличные фонари. Свет виднелся и во многих окнах Потешного дворца, Кавалерского корпуса и других зданий, выходивших на Дворцовую улицу. Там, по-видимому, не спали. Над Кремлем нависла какая-то необычная, напряженная, тревожная тишина. Шла ночь с 31 августа на 1 сентября 1918 года…

Немногим более суток прошло с тех пор, как шофер Ленина – Гиль привез с завода Михельсона раненого Ильича. На нашу молодую, истекающую кровью Республику обрушился самый страшный, самый тяжелый удар…

Между тем положение в августовские дни 1918 года и без того было крайне тяжелым. Крым, Дон, Украина, северо-западные губернии России, Прибалтика были захвачены немецкими оккупантами. В Архангельске и Мурманске хозяйничали английские, французские и американские интервенты. Десятками и сотнями хватали коммунистов, рабочих, бросали их в тюрьмы, ставили к стенке. По Уралу и Сибири мутной волной катились белогвардейские восстания и белочешский мятеж. В руках белогвардейцев и контрреволюционных чехословацких частей оказались Уфа, Екатеринбург, Самара, Казань, Симбирск, Оренбург. Ожесточенная борьба развернулась и в нашем глубоком тылу, по всей территории Советской России. То тут, то там вспыхивали белогвардейско-эсеровские мятежи, горели продовольственные склады, взрывались железнодорожные мосты. От вражеских пуль пали в Петрограде Володарский и Урицкий. Под Балашовом был пущен под откос поезд Подвойского, и Николай Ильич уцелел чудом. Шпионаж, диверсия, вредительство, террор – все наиболее гнусные, отвратительные средства пустила в ход контрреволюция, стремясь задушить первое в мире государство рабочих и крестьян.

В борьбе против Советской власти русские белогвардейцы, меньшевики и эсеры объединились с немецкими, английскими, американскими, французскими, японскими империалистами. Самые подлые заговоры зарождались в тиши дипломатических кабинетов, вынашивались за стенами иностранных миссий. Сотрудники представительств бывших союзных держав России – Англии, Франции, США, – прикрываясь дипломатической неприкосновенностью, нагло вмешивались в наши внутренние дела, тратили миллионы на подкуп советских граждан в контрреволюционных целях, на организацию диверсий, шпионажа, террора.

Чтобы пресечь преступную деятельность белогвардейских, эсеровских и иных заговорщиков, надо было ответить ударом на удар, обезглавить и уничтожить заговорщические центры. Накануне злодейского покушения на Ленина, 24–26 августа 1918 года, в Москве была раскрыта крупная белогвардейская контрреволюционная организация и арестовано свыше ста заговорщиков. Был ликвидирован и ряд других организаций, помельче. Следствие показало, что нити почти всех заговоров тянутся в британскую, американскую и французскую миссии. В руки ВЧК поступил за последние дни и новый материал, полностью изобличавший некоторых из находившихся в Москве иностранных дипломатов в организации контрреволюционного заговора с целью свержения Советской власти.

Кое-что об этом заговоре я слышал уже до звонка Петерса, но ни подробностей, заговора, ни как он был раскрыт не знал. Все это мне стало известно несколько позже. Не знал я, когда ехал по вызову Петерса в ЧК в ночь с 31 августа на 1 сентября, также и о том, что принято решение о ликвидации заговора и об аресте его главарей.

Подъехав к зданию ВЧК, я велел шоферу ждать, а сам быстро взбежал наверх, в кабинет Петерса. Навстречу мне из-за стола поднялся высокий, худощавый латыш с широким скуластым лицом. Говорил Петере всегда не спеша, медленно, как бы с трудом подбирая каждое слово, с сильным латышским акцентом. Движения у него были тоже медлительные, скупые, зато спокойные и уверенные. И сейчас Петерс был нетороплив и немногословен.

– Поедешь брать Локкарта, – сказал он, – вот ордер. Ты ведь его знаешь, тебе и карты в руки. В помощь возьми одного чекиста и милиционера. Хватит?

Я ответил, что хватит.

– Учти, – продолжал Петере, – действовать надо решительно, но… культурно. Как-никак фактический глава британской миссии в России. Так что постарайся быть с ним повежливей, поделикатней. Однако обыск проведи как следует, а если попытается оказать сопротивление, ну, тогда…

– Да нет, – отвечаю, – Локкарта я знаю. Он сопротивляться не будет.

С минуту подумав, Петерс заметил:

– Сопротивляться Локкарт, пожалуй, действительно не будет. Не его это стиль, да и трусоват он к тому же. Корчит из себя этакого святошу, самую грязную часть работы перекладывает на своих помощников, чтобы у самого руки оставались чистыми. Однако предусмотреть надо все. Сам понимаешь.

Я, конечно, понимал Локкарт – не простой белогвардеец, эсер или бандит. Дипломат!

• Предыдущая
• 52/63
• Следующая