Кафка на пляже - Мураками Харуки - Страница 29

• Предыдущая
• 29/117
• Следующая

Осима прислушался к лившимся из динамиков звукам, мурлыкая себе под нос, и продолжил:

– Вот почему я его часто завожу в машине. Я уже говорил: исполнение Шуберта почти всегда несовершенно, так или иначе. Такое несовершенство – концентрированное, высокого пошиба – дает толчок сознанию, стимулирует внимание. А когда едешь и слушаешь что-нибудь идеальное, да еще в идеальном исполнении, единственном и неповторимом, так и хочется закрыть глаза и умереть на месте. Но в сонате ре-мажор, если прислушаться, можно уловить ту грань, за которой – предел человеческих деяний. Начинаешь понимать, что совершенство находит свое воплощение лишь благодаря безграничному нагромождению несовершенств. И это меня воодушевляет. Понимаешь, о чем я?

– Более или менее.

– Ты извини, – сказал Осима. – Когда такой разговор, я обо всем забываю.

– Но ведь несовершенство тоже разное бывает – и по виду, и по степени.

– Конечно.

– Ну а если сравнить, то из всех, кого вы слышали, кто лучше исполняет эту сонату?

– Трудный вопрос. – Осима задумался. Переключил скорость, перестроился в другой ряд, чтобы обогнать огромный рефрижератор, и, снова переведя рычаг, вернулся в свой ряд. – Не хочу тебя пугать, но зеленый «родстер» – машина, которую ночью на дороге хуже всего видно. Посадка низкая, цвет такой, что в темноте не разглядишь. Например, водитель трейлера со своего места ее вообще не увидит. Если отвлекаться, это очень опасно. Особенно в тоннелях. Вообще-то, спорткары в красный цвет надо красить. Он заметный. Поэтому многие «феррари» красные. Но я вот зеленый люблю, хоть и опасно. Зеленый – цвет леса. А красный – это кровь.

Он бросил взгляд на часы и снова замурлыкал в такт мелодии.

– Вообще, лучше других, наверное, Брендель и Ашкенази. Но честно сказать, мне лично их исполнение не очень нравится. Не берет за душу. Шуберт, я бы сказал, – это музыка, которая бросает вызов существующему порядку вещей, ломает его. В этом сущность романтизма, и в этом смысле его музыка есть квинтэссенция романтизма.

Я прислушался к звукам из динамиков.

– Что? Скучно?

– Да, скучновато, – признался я.

– Чтобы понимать Шуберта, подготовка нужна. Я, когда впервые услышал, тоже заскучал. Для твоего возраста – вполне естественная реакция. Но ты обязательно ее поймешь. То, что не скучно, людям быстро приедается, а не надоедают, как правило, как раз скучные вещи. Вот такие дела. Моя жизнь достаточно скучна, но не настолько, чтобы надоесть совсем. Большинство людей этого нюанса не понимают.

– Осима-сан, вот вы себя назвали «особенным человеком». Это из-за гемофилии?

– Из-за нее в том числе, – сказал он, посмотрел на меня и улыбнулся. В этой улыбке проскользнуло что-то нехорошее. – Но не только. Есть еще кое-что.

Божественное многословие Шубертовой сонаты кончилось. Ничего другого слушать не хотелось. Слова как-то иссякли сами собой, и каждый погрузился в свои бессвязные мысли, из которых была соткана тишина. Я рассеянно провожал глазами летевшие мимо дорожные знаки. На развилке повернув на юг, дорога стала подниматься в горы. Потянулись длинные тоннели. Осима весь напрягся, сосредоточившись на обгонах. По шоссе ползло много больших грузовиков. Мы оставляли позади одну машину за другой, проносились мимо трейлеров, рассекая воздух со свистом, напоминающим завывание злых духов. Я то и дело оборачивался назад – проверить, не сдуло ли рюкзак.

– Местечко далеко в горах, без удобств. Ни радио, ни телевизора, ни телефона. Может, ты там живой души не встретишь, – заговорил Осима. – Ну как? Не передумал?

– Мне все равно.

– В одиночестве, вдалеке от людей.

Я кивнул.

– Но ведь одиночество-то разное бывает. А вдруг окажется, что это совсем не то, что ты себе представляешь?

– Это как?

Осима поправил пальцем очки на переносице.

– Словами не передашь. Это от тебя будет зависеть.

С трассы мы съехали на обычное шоссе и почти сразу наткнулись на придорожный поселок. Там был круглосуточный супермаркет. Остановив машину, Осима сходил туда и принес большой пакет всякой еды. Овощи, фрукты, крекеры, молоко, минеральная воду, консервы, хлеб, что-то в упаковках – в основном такое, что готовить не надо, а можно сразу есть. Платил за все снова он. Я сунулся было со своими деньгами, но Осима только голевой покачал.

Мы опять сели в машину и покатили дальше. Я прижимал к груди пакет с продуктами – в багажнике он не поместился. За поселком тьма обступила нас со всех сторон. Дома исчезли, встречных машин попадалось все меньше, дорога сузилась так, что две машины с трудом могли разъехаться. Но скорости Осима почти не сбросил и все так же летел вперед. Только дальний свет включил. Торможение… разгон… Опять тормоз, ускорение… Он все время ехал на второй или третьей передаче. Его лицо словно окаменело. Сжатые губы, глаза уставились вперед, в одну точку, которая скрывалась где-то в темноте, – видно, что человек сконцентрировал все внимание на дороге. Правая рука на руле, левая на коротком рычаге переключения скоростей.

Слева от шоссе потянулся крутой обрыв. Внизу, под откосом, наверное, бежал горный поток. Повороты закручивались сильнее, удерживать машину на дороге стало тяжело, и задние колеса то и дело срывались в занос с эффектным визгом. Но я решил об опасности не думать. Надо полагать, авария в таком месте скорее всего Осиму не устраивала.

На часах было почти девять. Я приоткрыл окно, и в кабину ворвалась струя холодного воздуха. В горах звук распространяется совсем не так, как внизу, а мы забирались все выше и выше. Дорога наконец отвернула от пропасти (теперь можно хоть немного перевести дух, подумал я) и углубилась в лес. Вокруг, как заколдованные, замерли высоченные деревья. Свет фар их выхватывал из темноты одно за другим. Асфальт уже давно кончился, вылетавшие из-под колес мелкие камешки сухо барабанили по днищу. Подвеска плясала, еле поспевая за ухабами. На небе – ни звезд, ни месяца. То и дело о ветровое стекло разбивались мелкие дождевые капли.

– Вы часто сюда приезжаете? – поинтересовался я.

– Раньше часто. Сейчас уже нет. Работа. Мой старший брат – фанат виндсерфинга. Живет в Коти, на самом берегу. У него магазин, где продают разные штуки для серфингистов. Еще они там лодки делают. Изредка заезжает переночевать в то местечко, куда мы едем. А ты как? Не занимаешься серфингом?

– Ни разу не пробовал.

– Захочешь – брат может научить. Он мастер, – продолжат Осима. – Мы с ним совершенно разные. Сразу поймешь, если его увидишь. Он высокий, молчаливый, неприветливый, загорелый. Пиво любит, Вагнера от Шуберта не отличит. И все равно, нас с ним водой не разольешь.

Проехав еще дальше по горной дороге сквозь чащу, мы прибыли на место. Не заглушая мотор, Осима вылез из машины и, отперев ключом подобие ворот из металлической сетки, надавил на них. Створки отворились. Еще немного вперед по плохой извилистой грунтовке – и мы выбрались на небольшое открытое пространство. Дорога кончилась. Осима остановился, откинулся на сиденье и глубоко вздохнул. Потом обеими руками убрал назад волосы со лба и, повернув ключ, выключил двигатель. Потянул ручку стояночного тормоза.

Урчание мотора смолкло, и нас придавила тишина. Работал лишь вентилятор системы охлаждения – горячий двигатель, из которого Осима выжал все, что можно, потрескивал, остывая. Над капотом еле заметно вился парок. До слуха долетел слабый шум воды – похоже, где-то поблизости ручей. Налетавший время от времени порывами ветер шумел высоко над головой, словно какое-то знамение. Я открыл дверцу и выбрался наружу. Воздух напоминал слоеный пирог – теплые слои то тут, то там перемежались холодными. На мне поверх майки была куртка с капюшоном. Я застегнул молнию до самого подбородка.

Перед нами стояла маленькая постройка – нечто вроде горной хижины. Разглядеть в темноте, что она собой представляла, было невозможно. На фоне леса проступали только черные контуры. Не выключая фар, Осима с фонариком в руке, не торопясь, подошел к домику, поднялся по ступенькам на крыльцо и, достав из кармана ключ, открыл дверь. Вошел, чиркнул спичкой, зажигая переносную лампу. Затем вышел на крыльцо и, держа над головой лампу, провозгласил:

• Предыдущая
• 29/117
• Следующая