Лесной фронт. Дилогия (СИ) - Замковой Алексей Владимирович - Страница 28

• Предыдущая
• 28/145
• Следующая

В лагере повисла тишина. Молчали партизаны, боясь пропустить хоть слово. Молчали пленные – лишь еще больше поникли. Даже трофейные лошади, так и оставшиеся стоять неподалеку, казалось, перестали фыркать и переступать ногами. Молчание затянулось на несколько минут, показавшихся мне как минимум часом.

— Отвечать! — неожиданно рявкнул, отчего пленные аж присели, так и не дождавшийся ответа капитан.

— Товарищ… — начал было пленный постарше, но снова замялся и продолжил только через несколько секунд: – Прохором звать… Из Городища мы…

— Так шо это вы за полицаи такие? — задал наводящий вопрос Митрофаныч, заслужив косой взгляд капитана.

— Немец когда пришел, ну в Городище… — продолжал Прохор. — Поначалу они все съестное из хат выгребли, да вообще обыск учинили – все красных, ваших то есть, искали. А потом собрали всех на площади и начали говорить, шо Советы, мол, уже войну проиграли, да звать записываться в полицию. Ну, чтобы порядок от нарушений всяких охранять и бандитов ловить…

— А бандиты – это мы, значит? — перебил капитан.

— Ну, это… — Полицай помялся, придумывая ответ. — Господин офицер сказали, шо кто с оружием, да не в их армии – тот и есть бандит…

— Ясно. И как же ты на службу к врагу пошел?

— Так они ж заставили! — вдруг выпрямился пленный. — Насильно нас к немцам… не хотели мы…

— И как же вас заставили насильно? — усмехнулся капитан. — Били, стреляли?

— И били тоже. А еще ж сказали, на довольствие поставят. Немец все съестное, шо было, выгреб, а у меня жена да дети есть хотят!

— За хлеб, значит, Родину продал?

— Так дети ж есть хотят… и жена, вот… — Прохор снова опустил плечи. — Не с голоду ж помирать…

— И чем вы там, в полиции, занимались?

— Да как… Я вот по улицам в большинстве все ходил. Порядок охранял. Ну, от вора всякого и прочих злыдней…

— А в том селе, когда вас в плен взяли, ты что делал?

— А то немцы послали нас продовольствие… это… ревизировать!

— Реквизировать, говоришь? — Глаза у капитана зло блеснули. — Как у тебя всю еду отобрали, так ты о своих жене и детях вспомнил. А как самому идти отбирать – у тех баб, которых ты в селе грабил, детей нет, что ли?

— Так я ж что… У меня ж дети…

Дальше мужик продолжал что-то мямлить, время от времени замолкая, а потом принимаясь вновь поминать свою семью. Еще несколько минут мы вслушивались в его бормотание, а потом, поняв, что больше ничего от него не добьешься, капитан переключил внимание на второго:

— Ну а ты что скажешь?

— Дак а я шо? — Парень снял с головы и начал мять кепку. — Мне ж батька сказал, шоб я к немцу пошел. Он, говорит, немец-то, хлеба нам будет давать в достатке. Жить, говорит, как люди будем…

— То есть ты предал Родину по указке отца?

— Я? Родину? — Полицай совсем смутился. — Нее-е… Я ж Родину не предал. Мне ж батька говорит…

— Как это – не предал? — Капитан даже удивился. — Твоя Родина воюет с фашистами, а ты в это время идешь на службу к врагу. И кто ты есть после этого?

Полицай замолчал и только, пошмыгивая носом, смотрел в землю. В кругу партизан начали раздаваться шепотки. Кто-то предлагал тут же пустить предателей в расход, а кто-то перешептывался о немецких порядках – надо же, из местных начали себе помощников, мол, набирать.

— Сколько немцев в Городище? — прервал молчание капитан.

— Нету немца там, — оживился Прохор. — Как поставили старосту да полицию, с неделю назад, ушли они все. Токо телефоном приказы присылают.

— Где вы еще были, какие части немцев видели?

— Так не были мы нигде боле. Токо в Городище, да там, где в плен к вам попали…

— Трофимов! — после некоторого размышления поняв, что ничего полезного у полицаев он больше не узнает, выкрикнул капитан.

— Я! — Из строя вышел тот самый лейтенант, который командовал группой, захватившей пленных.

— Предателей увести и расстрелять.

Трофимов махнул рукой, и из строя выбежали четверо бойцов. Полицаи тут же были подхвачены под руки, и их потащили от шалаша. Младший все так же продолжал безучастно смотреть в землю, будто все это происходило не с ним и расстреливать сейчас будут кого-то другого. Второй пленный, тот самый Прохор, пошедший в полицаи за обещанным немцами довольствием, вдруг выпрямился и зло сверкнул глазами.

— Сука ты большевистская! — бросил он капитану. — Мало я вас в двадцатом резал! Всех вас, сволочей, перестреляют!

Крики становились все тише и тише по мере того, как предателей уводили дальше в лес. Один раз голос полицая запнулся – видимо, кто-то из конвоиров не выдержав врезал ему под ребра. В конце концов они стали едва слышны, а после двух хлопков, прозвучавших практически слитно, и вовсе прервались.

* * *

На следующее утро я проснулся с первыми лучами солнца. Вообще-то я люблю поспать, но, поскольку вчера проспал весь день, чувствовал себя бодрым и полностью отдохнувшим. Большинство населения лагеря тоже уже проснулось. Партизаны сновали туда-сюда по хозяйственным делам, к которым меня так никто пока и не подключал – сказалось влияние моей дефицитной здесь специализации подрывника и ореол вечной занятости, созданный Треповым. Я немного посидел на своей импровизированной постели из набитой листьями мешковины, наблюдая за жизнью лагеря и пытаясь выбрать наиболее важную из двух насущных проблем – сначала позавтракать или помыться? В итоге победило желание привести себя в порядок. Нормально не мылся я уже очень давно – не считать же мытьем обливание водой из ведра? — и тело время от времени начинало чесаться. О запахе лучше промолчу.

Взяв трофейное мыло, я направился на поиски реки, из которой партизаны брали воду. Участь таскать воду меня, как я уже говорил, за время моего пребывания в лагере миновала, и, где эта река находится, я представлял смутно. В конце концов я просто пристроился за бойцом, уходящим куда-то в лес с пустыми ведрами. До реки мы шли минут десять. За это время я успел познакомиться со своим проводником, который, угостившись сигаретой, сразу сделался очень разговорчивым.

— И правильно командир этих шлепнул! — говорил он на ходу, выражая эмоции взмахами ведер. — Я так думаю – всех их, предателей, к стенке надо!

Я затянулся сигаретой и что-то промычал в ответ. Восприняв это как знак согласия, боец, его звали Сережей, продолжил:

— Вот оборону, помню, нас поставили держать на высотке одной. Лежу я в ячейке, тишина вокруг такая… Вдруг фашисты с пушек лупить как начали! — Боец остановился и ловко затушил малюсенький остаток сигареты, сунув бычок себе в карман. — Вокруг сплошной гром стоит, и землей меня почти засыпало. Ничего не слышу, в глазах песок… Продрал я глаза, смотрю – немец уже метрах в двухстах. Идут так, цепью, значит. Мы стрелять начали, а их будто пуля и не берет. Нет, падал, конечно, кто-то, но на его месте сразу другой вырастал…

Да, читал я об этой тактике немцев, но до конца все равно не верил. Помню, нашел как-то в Интернете сборник боевых документов РККА. Приказы штабов разных уровней, боевые и разведывательные донесения… И были среди них, по 1941 году, интересные донесения, в которых говорилось, что на некоторых участках противник действительно наступал цепями. В полный рост, да на пулеметы. И потери в наступающих таким образом немецких частях, судя по донесениям, достигали ста процентов. Глупо, да? Но на самом деле это был довольно действенный психологический прием. Наступать они начинали издалека. Наши сразу открывали огонь, но из-за большого расстояния в основном не попадали. А если попадали – разрыв в цепи сразу закрывался. Вот и казалось обороняющимся, что враг на них идет чуть ли не бессмертный. И сдавали нервы…

— …А потом патроны закончились, — продолжал тем временем Сережа, — и мы в штыковую пошли. Там меня и оглушили. Очнулся, а надо мной фашист стоит и смеется. Так вот я в плен попал. А через два дня бежал и ходил по лесам, пока на отряд вот не набрел.

• Предыдущая
• 28/145
• Следующая