"Если бы не сталинские репрессии!". Как Вождь спас СССР. - Романенко Константин Константинович - Страница 32

Если в какой-либо мере применим ко мне термин двурушник, то я являюсь образцом его, пожалуй, даже пионером двурушничества. (...)

Иначе обстояло дело, когда на арену борьбы с партией выступили правые. Здесь моя роль была более определенной: с правыми я был организационно связан. (...) Начало этим связям было положено в моих личных взаимоотношениях с РЫКОВЫМ, бывшим тогда Председателем Совета народных комиссаров.

Как зампред ОГПУ, я часто встречался с РЫКОВЫМ, сначала на заседаниях, а затем и дома у него. Относился он ко мне хорошо, и это мне льстило и импонировало.

Личные отношения у меня были также с БУХАРИНЫМ, ТОМСКИМ и УГЛАНОВЫМ (я был тогда членом бюро МК, а УГЛАНОВ - секретарем МК). Когда правые готовились к выступлению против партии, я имел по этому несколько бесед с РЫКОВЫМ.

Вопрос: Где, когда, какого характера беседы?

Ответ: Это было в 1928 году, у РЫКОВА в кабинете. О характере этого разговора у меня в памяти сохранилось, что речь шла о каких-то конкретных расхождениях У РЫКОВА, БУХАРИНА, ТОМСКОГО с Политбюро ЦК по вопросам вывоза золота и продажи хлеба. РЫКОВ говорил мне, что СТАЛИН ведет неправильную линию не только в этих вопросах. (...)

Вскоре после этого у меня был еще один разговор с РЫКОВЫМ. На сей раз более прямой. РЫКОВ изложил мне программу правых, говорил о том, что они выступают с открытой борьбой против ЦК, и прямо поставил мне вопрос — с кем я. (...)

Я сказал РЫКОВУ следующее: «Я с Вами, я за Вас, но в силу того, что я занимаю положение заместителя Председателя ОГПУ, открыто выступать на Вашей стороне я не могу и не буду. О том, что я с Вами, пусть никто не знает, а я, всем возможным с моей стороны, со стороны ОГПУ - помогу Вам в Вашей борьбе против ЦК». (...)

РЫКОВ говорил мне... что кроме него, БУХАРИНА, ТОМСКОГО, УГЛАНОВА на стороне правых вся московская организация, ленинградская организация, профсоюзы, из всего этого у меня создалось впечатление, что правые могут победить в борьбе с ЦК. А так как тогда уже ставился вопрос о смене руководства партии и Советской власти, об отстранении СТАЛИНА, то ясно было, что правые идут к власти.

Именно потому, что правые рисовались мне как реальная сила. Я заявил РЫКОВУ, что я с ними.

Вопрос: Вы не ответили на вопрос, почему вы конспирировали свое участие в организации правых?

Ответ: Я был зампредом ОГПУ. Если бы я открыто заявил о своих связях с правыми, я был бы отстранен от работы. Это я понимал. Про себя я соображал таким образом: «А вдруг правые не победят. Я, сохраняя в тайне свою принадлежность к ним, остаюсь на своем месте». Поэтому я и договорился с РЫКОВЫМ об особом своем положении среди правых. (...)

В 1928 году я присутствовал на совещании правых в квартире ТОМСКОГО. Там были лидеры правых и, кажется, УГЛАНОВ и КОТОВ. Были разговоры о неправильной политике ЦК. Конкретно, что именно говорилось, я не помню. (...)

На меня центром правых была возложена задача ограждения организации от полного провала. В разговоре с РЫКОВЫМ на эту тему я так определил свое положение: «Вы действуйте, Я Вас трогать не буду. Но если где-нибудь прорвется, если я вынужден буду пойти на репрессии, я буду стараться дела по правым сводить к локальным группам, не буду вскрывать организацию в целом, тем более не буду трогать центр организации». (...)

Мне было ясно, что если в аппарате ОГПУ, в особенности в секретном отделе, не будет своего человека, то, вопреки моему желанию, организация правых может быть провалена. С этой целью мною и был назначен осенью 1931 года начальником Секретного отдела МОЛЧАНОВ. (На полях эта фраза подчеркнута И. В. Сталиным двумя чертами. - К.Р.)

Вопрос: Почему именно МОЛЧАНОВ?

Ответ: По двум причинам:

1) О МОЛЧАНОВЕ - начальнике Ивановского ГПУ мне было известно, что он связан с правыми, в частности с КОЛОТИЛОВЫМ, бывшим тогда секретарем Ивановского губкома ВКП(б);

2) МОЛЧАНОВ был лично мне преданным человеком, был в моих руках, и я смело мог располагать им. (...) Примерно, в году 1927 ко мне поступили материалы, компрометирующие МОЛЧАНОВА, речь шла о каких-то его уголовных преступлениях где-то на Кавказе. Я вызвал его из Иваново, сказал ему об этих материалах. МОЛЧАНОВ тогда же признал за собой эти грехи в прошлом и, уже в порядке исповеди, рассказал еще об одном своем грехе — о приписке себе партстажа. (...)

Общеизвестно, что 1931 год был чреват наибольшими трудностями в стране. Общеизвестно также, что в 1931 году возросла активность всех контрреволюционных элементов в стране. На фоне этих трудностей активизировалась и нелегальная работа правых. Это было мне известно, как по материалам ОГПУ, так и из личных встреч с лидерами правых.

В 1931 году впервые стал вопрос о блоке между правыми, троцкистами и зиновьевцами на основе борьбы за свержение Советской власти методами террора против руководства партии и массовыми восстаниями.

В связи с этим я однажды (это было летом 1931 года) был приглашен в Болшево на дачу к ТОМСКОМУ. Там я застал также ФОМУ (А. П. СМИРНОВА).

ТОМСКИЙ начал свой разговор с общей оценки положения в стране, что мы - правые - не имеем никакого права оставаться в роли простых наблюдателей, что момент требует от нас активных действий.

Меня, естественно, интересовали реальные планы и возможности борьбы, и я так и поставил вопрос. Присутствовавший ФОМА рассказал мне о намечающемся блоке с троцкистами и зиновьевцами, говорил о наличии довольно широко разветвленных группах организации в ряде городов Союза и в целом очень оптимистически охарактеризовал перспективы борьбы с партией. Надо признать, что и мне эти перспективы тогда рисовались также в оптимистических тонах. (...)

Вопрос: Все же ответьте, как произошло назначение МОЛЧАНОВА начальником СПО?

Ответ: Вот на этом-то совещании у ТОМСКОГО и был поднят вопрос о необходимости принять меры к тому, чтобы не провалить работу правых, чтобы обеспечить им со стороны ОГПУ полную возможность разворота их деятельности на новой, значительно расширенной и активизирующейся основе.

Стал вопрос о том, смогу ли я это сделать. Я ответил, что мне одному это трудно, что лучше всего было бы посадить на Секретный отдел своего человека.

И вот, не то ТОМСКИЙ, не то ФОМА сказал, что начальник Ивановского губотдела ГПУ МОЛЧАНОВ известен им как правый, и его именно не мешало бы посадить начальником Секретного отдела. Это предложение я принял, и МОЛЧАНОВ был назначен начальником СПО ОГПУ. (...)

Технически это было оформлено просто: я вызвал из Иванова МОЛЧАНОВА, сообщил ему о принятии организацией решения о назначении его в Москву начальником Секретного отдела, предупредил его, что он будет вызван БУЛАТОВЫМ для переговоров по этому вопросу. Чтобы он свое согласие дал, ни слова не говоря о разговоре со мною. А на практиковавшихся тогда совещаниях зампредов у МЕНЖИНСКОГО я выдвинул кандидатуру МОЛЧАНОВА на должность начальника Секретного от­ела. Кандидатура МОЛЧАНОВА возражений не встретила, и он был назначен. (...)

Я думаю, что не стоит здесь перечислять все факты, связанные с моей и МОЛЧАНОВА предательской линией, они теперь известны всей партии, да вряд ли все и вспомнишь.

Известно, конечно, что если бы не наша предательская работа в НКВД - центры зиновьевцев, троцкистов и правых были бы вскрыты в период их зарождения - в 1931-1932 гг.

Агентурные материалы об их контрреволюционной деятельности поступали со всех концов Советского Сою­за во все годы.

Мы шли на удары по этим организациям только тогда, когда дальнейшее покрывательство грозило провалом нас самих. Так было с Рютинской группой, которую мы вынуждены были ликвидировать, потому что материалы попали в ЦК, так было с бухаринской «школой», ликвидация которой началась в Новосибирске и дело о кото­рой мы забрали в Москву лишь для того, чтобы здесь его свернуть, так было с троцкистской группой И. Н. СМИРНОВА и, в конце концов, так продолжалось даже и после убийства КИРОВА. (...)