Посольский город - Мьевиль Чайна - Страница 80

Информация искажалась, распространяясь по рядам всё дальше. Жесты передних были близки к сообщению: они слышат, но они не наркоманы. В дальних рядах абсурды передавали стоявшим за ними простое «стоп».

— Стойте/Стойте, — сказал Испанец. Наш Глухой встал перед фронтом, Испанец за ним. На глазах у генералов абсурдов они вдвоём — демонстративно взмахивая крыльями и рисуя на земле знаки, идеограммы, которые меня поразили, — начали говорить.

Прошло много-много часов, две ночи и два дня напряжённой тишины, а армия всё ждала. Медлила. Отдельные члены выходили из её рядов посмотреть, что происходит. Их ждало потрясение: независимые ариекаи; уважительно ждущие терранцы; медленный процесс установления понимания между слышащими и абсурдами, как мы продолжали их называть, хотя и не без доли сомнения; каракули в пыли.

Те, кто уже обладал небольшими знаниями, призывали к терпению. Их влияние, передававшееся языком жестов, стало особенно заметно под конец второго дня, когда с фланга к армии приблизились беженцы-люди, лёгкая добыча, но обескрыленные не стали на них нападать.

Терранцы, должно быть, поняли, что абсурды остановились, удивились странному затишью и пришли выяснить его причину, а безъЯзыкие не возражали. Беженцы разбили лагерь в некотором отдалении от нас и наблюдали.

Прошло время, прежде чем в барьере непонимания между абсурдами и группой Испанской Танцовщицы, ново-слышащими, была пробита солидная брешь, и всё же это случилось гораздо раньше, чем я ожидала. Мы не учили глухих говорить: мы только показывали им, что они могут это делать и делают. Мы добивались не прогресса, а откровения; ведь откровения, как бы тяжело они ни давались, заразительны.

— Нам нужен ЭзКел, — сказала я.

— Они не придут, если узнают, что случилось, — сказал Брен. — Если они узнают, что потеряли.

Даже если это будет значить конец войны? Но я знала, что он прав.

— Ну тогда нам нельзя говорить им правду. Придётся разбивать все камеры, какие увидим. Они не должны узнать, что произошло.

Полотенце и Креститель понимали, что за миссию мы им поручаем. А ведь ещё несколько дней назад это было немыслимо. Они возвращались в город в одном летуне с абсурдом.

— Они знают, что им надо делать? — спросила я у Испанской Танцовщицы.

— Да/Да. — Они прокрадутся назад, в раненый корабль, прикинутся верными наркоманами-солдатами, пришедшими с известием о прорыве. Они скажут ЭзКелу, что абсурды остановились, что они просто ждут и что бог-наркотик должен пожаловать со всей своей свитой. ЭзКелу и в голову не придёт, что их попросту обманывают. На это мы и рассчитывали. Да и как они узнают? Ведь они услышат новость от ариекаев, говорящих, как они будут думать, на Языке. Как Хозяева.

— Они знают, что делать, когда ЭзКел заговорят с ними?

— Да/Да. — Они знали, что им надо сделать вид, будто они в смятении.

— Они знают, что им надо будет упрашивать их говорить, если те будут молчать слишком долго?

— Да/Да. — Они знали, что им надо изображать зависимость. Они знали всё, что должны будут сделать.

Два племени ариекаев пост-Языковой эпохи обменивались символами. Люди-беженцы не пытались подойти ближе.

— Неужели мы это сделали? — спросила я.

Подвергнутый интенсивной лучевой терапии того, что происходило кругом, Даб, наконец, сдался и резко пошёл на поправку, ни с того ни с сего, как мне показалось, заговорив по-новому. Его друзья наблюдали за его внезапным то ли вознесением, то ли падением. Но Руфтоп так и не смог достичь этого. Он продолжал принимать дозы, слушая последние чипы. Он, единственный из всех, оставался зависимым.

Не знаю, какие критерии дружбы были распространены среди ариекаев, но, по-моему, им всем было грустно. А сам Руфтоп, наверное, чувствовал себя таким одиноким, как если бы на самом деле сидел один на крыше. Он наблюдал за немыми беседами из знаков и жестов, которые кипели вокруг, и, должно быть, ощущал себя в эпицентре перемен как в аду. «Ты спас всех нас, — думала я. — Без тебя нас уже давно не было бы в живых». Как будто ему было от этого легче.

Каждый день Испанец рассказывал мне об успехах. Учитывая масштаб случившегося, размах того, что сделали абсурды и новослышащие, времени ушло совсем немного. Не знаю, сколько дней кипели в нашем лагере безмолвные дискуссии, когда я вдруг поняла, что за нами, нервно вибрируя на ветру, наблюдают камеры. Но мы были уже готовы.

— Господи, — сказала я, показывая на них Брену. — Иисус Фаротектон. — Стоя на земле, я тыкала в камеры пальцами, совсем как осваивавшие новый язык ариекаи, жестами звала их к себе.

Это были разведчики из школы возле корабля ЭзКела. Он сам тоже наверняка был поблизости: они пришли, следуя указаниям и обещаниям Полотенца и Крестителя. Одни осокамеры всё время старались куда-то уклониться, другие, наоборот, смотрели прямо на нас. Бог-наркотик слишком далеко зашёл, чтобы повернуть обратно, заблокировать передачи и притвориться ничего не ведающим, даже если и понял то, что видел. Ведь передачи с этих малюсеньких камер шли не только на экранах приближающегося корабля, но и на больших экранах в Послограде.

— Слушайте, — закричала я, и тут же ощутила, как на меня обратились тысячи глаз ариекаев. Камеры, роясь, как мошкара, спустились пониже. — Слушайте меня, — сказала я и скрипнула зубами на ветру. — Слушайте.

— Они, наверное, в толк не могли взять, отчего такая задержка, — сказал Брен. — Куда подевались абсурды. Сколько они уже ждут? Прячутся в ожидании смерти, гадают, когда она придёт.

— Слушайте, — сказала я. — Приведите их. Приведите сюда ЭзКела сейчас. — Я показала на Испанскую Танцовщицу, на глухих, с которыми он общался, и сначала Испанец, потом один за другим и все абсурды показали крыльями на меня. Камеры зажужжали, меняя положение, но я продолжала смотреть в одну точку, как будто передо мной были глаза единого существа. — Приведите их сюда немедленно. ЭзКел… вы видите меня, ЭзКел? — Я сделала выпад рукой. — Кел, приходи и дружка приводи.

— Вы будете жить, так всем и скажите. Послоград, ты меня слышишь? Ты будешь жить. Но вы двое всё равно приходите сюда и узнайте, что надо сделать, ЭзКел. Потому что есть кое-какие условия.

Будем говорить без утайки. Когда ЭзКел молчали и, стоя на вершине холма, смотрели вниз, на город-лагерь абсурдов, раскинувшийся в долине, то выглядели они как герои. Незаслуженно.

Явились они в пышном облачении: наверное, кое-кому в Послограде это служило утешением. Одежда Кела была оторочена золотом, на маске-эоли дрожал золотой плюмаж. Даже Эз был в пурпуре.

Молчание скрывало их неудачу или, по крайней мере, маскировало её. Усмешка Кела сходила за улыбку короля: угрюмая физиономия Эза выражала задумчивую сдержанность. Свита у них была небольшая: люди, мои недавние коллеги. Когда их летун сел, кое-кто из них поздоровался со мной и с Бреном. Симмон пожал мне руку. Прибыли Саутель и МагДа. Выражения их лиц не поддавались описанию. Уайат тоже был с ними, его ещё держали под стражей, но уже спрашивали его совета, признавая в нём великого махинатора, пленного визиря. Увидев меня, он отвёл глаза. Вернувшиеся из Послограда Креститель и Полотенце сошли с летуна и приветствовали своих товарищей. Потом меня. Послоградцы наблюдали за ними в состоянии, близком к шоку. Путешествие оказывалось совсем не таким, как они ожидали.

Офицеры сопровождения были при оружии. Знаю точно, что, будь ситуация хотя бы немного иной, Кел приказал бы им убить нас, как уже делал, когда мы были в дороге. Однако теперь служители их бессмысленной свиты, сами офицеры и даже прибывшие с ними ЖасМин не позволили бы им этого. Все в Послограде уже видели надвигавшуюся армию и мою передачу, и все знали, что ариекаев остановили мы. Келу оставалось корчить из себя правителя считаные часы.