Под небом голубым - Аренев Владимир - Страница 21

• Предыдущая
• 21/35
• Следующая

Поначалу человек боялся, что станет одной из закусок какого-нибудь Обитателя, но со временем выяснилась вся необоснованность подобных подозрений. Нет, безголовые отнюдь не сторонились его; из-за того что глаза у них располагались в районе пупка, обитатели не могли вовремя сориентироваться и часто наталкивались не только на человека, но и друг на друга. При этом они злились, словно маленькие дети, пронзительно повизгивали, норовили толкнуть обидчика плечами и выделяли изо рта липкую теплую жидкость неопределенного цвета. Но когда соображали, что перед ними находится не сородич, а человек — испуганно замолкали и убегали прочь.

За те несколько дней, в течение которых в городе жили безголовые, весь мусор с улиц исчез. Они пожирали все подряд, один раз человек видел как огромный, откормленный обитатель ухватил маленького и сунул себе в рот — через пару минут жертва уже полностью исчезла в чудовищной пасти.

«Похоже, они растут. Когда появились, они ведь были намного меньше. Интересно, что произойдет, когда безголовые начнут пожирать дома?» Но до этого дело не дошло.

13. На время обитания безголовых сад приобрел странный вид (ну, он и раньше-то выглядел странно, но теперь…). Деревья стали невысокими и искривленными, как будто некий великан брал каждое из них за верхушку и закручивал в спираль, — и вот теперь они стояли, словно выжатые порции мокрого белья, растущие прямо из земли. Однако же не деревья придавали саду сходство с бредовыми видениями тяжелобольного — не деревья, а ограда. Нет, это был не забор, и даже не колючая проволока с мятыми красными флажками, наколотыми через определенные промежутки, — зеркала. В рост человека, в массивных фигурных оправах; безжалостно правдивые. Когда смотришь в них, казалось, видишь даже то, чего невооруженным глазом не разглядеть: глубокие морщинки на лице (а ведь, кажется, не было), дыра в кармане (а зашить — никак), неуклюжая черная щетина (побриться бы), картонная пустота неба (раньше… нет, замечал, но чтобы до такой степени…).

Обитатели боялись зеркал. Вероятно, именно поэтому те и ограждали сад от безголовых. Ни камень, ни дерево не стали бы для этих существ сколько-нибудь значительной преградой — их бы попросту сожрали, а потом принялись за деревья.

В сплошной стене зеркал имелось несколько проходов. Человек забирался сюда, протискиваясь меж холодящих оправ с цветами, зверьми и звездами, мыл в ручье одежду, измазанную слюной безголовых, и совершал прочие процедуры. Потом покидал сад и возвращался в комнатку под фонтаном.

Так прошло несколько дней.

14. На сей раз Преображение застало его в саду.

Он уже поел, помылся и как раз собирался выйти, когда обнаружил, что проходы между зеркалами сузились. «Нет, конечно, сегодня у меня отменный аппетит, но не настолько же…» Несколько попыток протиснуться между оправами подтверждали наблюдение, но никак не объясняли случившегося.

«/Впрочем, тебе ли привыкать к чудесам?/» Однако даже больше, чем увеличившаяся сплоченность среди зеркальных рядов, настораживало другое: поведение безголовых. Суетливо, отчаянно визжа и толкаясь, они убегали куда-то к стенам города. Некая неведомая сила напугала их до смерти, и Обитатели, похоже, обезумели: часто натыкались один на другого, а наткнувшись — застывали на месте, растерянно моргали глазенками и пускали слюни. В такие моменты безголовые напоминали перешептывающихся революционеров-заговорщиков.

Две-три группки Обитателей стояли сейчас в пределах видимости человека. Неспособный сбежать из сада, он прислонился к ледяной зеркальной раме (острый луч металлической звезды больно упирался в лоб) и наблюдал. Казалось, происходит что-то очень важно, такое, что просто нельзя пропустить.

Он наблюдал. Не отводя глаз ни на миг. Затаив дыхание.

С каждой секундой напряжение возрастало, с каждым ударом сердца вероятность неизвестно чего становилась больше. Он настолько остро почувствовал это, что даже старался удержать открытыми веки — они, как и следовало ожидать, от подобных попыток закапризничали, потом — разъярились и вовсю норовили захлопнуться. Он не позволял — и глаза ни на мгновение не закрылись.

Видел все. Не верил, но видел. Видел, как побледнели и размылись силуэты безголовых, как слились на мгновение в какой-то бесформенный ком материи, а затем — словно вылепленные умелой рукой мастера — превратились в дома.

Видел — и слышал, как визжали они, эти бывшие обитатели, ставшие обителями для новых гостей. Так, наверное, должен визжать грешник, на день выпущенный из ада, а теперь снова туда водворяемый.

…Потом зеркала расступились, и человек упал на мостовую; из раны на лбу потекла, сдерживаемая ранее, кровь.

15. Вокруг утробно урчало Преображение, поглощая тех безголовых, которые не успели покинуть город.

16. — А меч? — спросило существо.

— Меч? — не понял он. — Ах да, меч. Слушай про меч.

17. Картина, свидетелем которой он стал, вызвала у человека огромное потрясение. «На их месте мог быть я.

/Но почему?../ Непонятно, как все непонятно и зловеще! Но на их месте вполне мог быть я!

/Однако же тебя уберегли. В нужный момент не дали выйти из сада. И кормят. Значит, крыса еще требуется хозяину/».

Да и куда, в сущности, было ему деваться? Город владел им, вел, диктовал свои условия. Сейчас, например, направлял к Вратам.

18. Ты даже не пытался выйти из города. Ты тянул ворот, и створки расходились в стороны, смеясь над тобой, а ты тянул, и клял — себя, невидимые скрежещущие цепи, мертвый песок за Вратами, пустой воздух — и от напряжения (не от обиды, нет) на глазах выступили слезы, и ты позволил им скатиться по щекам: дразнить-щекотать сухую кожу, а потом оборваться вниз и быть затоптанными твоими ногами; и вбивал их в песок, а сам, задирая голову, смотрел на небо за стенами, смотрел и знал, что туда тебе никогда, никогда, никогда…

Клацнуло, холодно и безразлично.

«Дело сделано, крыса. Ты оправдала надежды экспериментаторов. Ступай в нору, а завтра получишь причитающийся кусок сахара — большой, липкий, с острыми крупинками кирпич, который станешь облизывать, давясь от отвращения к самой себе. Ступай, иначе тебя отведут силой. Ты ведь не хочешь потерять видимось свободы, не так ли? Ступай, зверушка. Ну же?.. ну вот, теперь успокоилась? Беги быстрее».

Провел пальцами по щетине, сморгнул и отправился в комнатку. Еще не знал, что наградной кусок сахара встанет поперек горла — да так, что взвоешь от подступившей к сердцу тоски, и закусишь до крови губы, а в ушах будет биться — звонящим телефоном за соседской стеной, к которому никто не подходит — будет сиять единственным неподдельным медяком в куче золотых фальшивок: «Пойми, я все выдержу, все вынесу, все переживу… — в этом моя беда»…

19. Замолчал. Прикоснулся ладонью к вспотевшей шее.

Эта фраза. Он вспомнил о ней — и как будто ударило током… долгим — в смысле, длинным — длинным толстым бревном шарахнуло по голове.

— Что-то случилось? — спросило существо.

— Нет, все в порядке. Просто в горле пересохло. Ну слушай дальше.

20. Утром все переменилось.

«Не верю», — сказал он себе. И правильно бы сделал, но — обманывал сам себя. Это вообще свойственно людям.

Вокруг стояли небоскребы. Множество небос…

Да черт с ними, с небоскребами! Вокруг ходили люди! (Которым свойственно обманывать самих себя). Настоящие люди! Всамделишние, с головами на плечах, с ногами, а не колесиками — люди, люди, много людей!

«Я вернулся! Не знаю, как, — но я вернулся!» Он упал на колени и целовал асфальт, родной, черный, вытоптанный тысячами тысяч подошв асфальт, который все сразу расставил по местам (так человеку казалось), который был завершающим мазком в этой великолепной картине нормального города!

• Предыдущая
• 21/35
• Следующая