Паломничество жонглера - Аренев Владимир - Страница 20
- Предыдущая
- 20/145
- Следующая
«А ведь Танайя решит, что я из-за Сети», — подумал он вдруг с досадой. И понял, что не зря так долго просидел за записками брата Гланнаха. Не из одного только внезапного стремления узнать правду (столько терпел, мог и еще потерпеть!). А просто — боялся идти к ней — и хотел, и боялся, потому что уехать, как обычно, не смог бы. Признаваться же, что, может быть, в последний раз попал в Сна-Тонр…
Он остановился перед входом на Змеиный мост, один из самых больших в городе. Закусив губу, замер, лишь теперь по-настоящему осознав, что скоро жизнь его круто изменится. Уже изменилась. И вместо уверенности в завтрашнем дне там клубится неожиданность — «воздух плывет, словно как в глазу туманится после хорошей пьянки».
Помедлив, Иссканр вытащил за шнурок мешочек с записками брата Гланнаха. Вплотную подошел к перилам моста, всмотрелся в по-гранитному недвижную и черную реку. Взвесил на ладони мешочек: может, бросить его туда, и все дела?
Нищий, дремавший в одной из фонарных ниш моста, заметил Иссканра и подхромал, заискивающе глядя снизу вверх.
— Поделитесь, чем не жалко, до-обрый человек, — прогнусавил, дергая вверх-вниз выпирающим кадыком. — Ладный мешочек, зачем такой выбрасывать, а? Лучше мне отдайте, вам он — безделица, а мне пригодится, а? — И вдруг, напоровшись на взгляд Иссканра, взвизгнул и метнулся прочь.
А Иссканр не видел сейчас ни нищего, ни мешочка в своей руке. Всего лишь мост и реку под ним.
Выбросить бумаги покойного монаха? Отдать их нищему? Зажить, как прежде?
Не получится! Каждый раз, попадая в Сна-Тонр, переходя реку, чтобы оказаться в тесной каморке Танайи, Иссканр будет вспоминать об этом мешочке. Даже если пойдет в обход, через мост Тридцати Праведников или через Дырявый мост — всё равно будет вспоминать.
Даже если никогда не вернется в проклятый зверобогами Сна-Тонр — будет!
Окаянный монах! Зачем?!..
Ох, зачем?!..
Перепуганный до смерти нищий следил из подворотни, как странный человек повесил свой мешочек на шею и отправился по Змеиному мосту в Северный город.
И почему-то нищему показалось, что в мешочке у чудака — тяжеленный булыжник, хотя, конечно, ничего такого там и быть не могло.
Просто показалось.
Допивая пиво (не торопясь, но и без вызывающего промедления), Кайнор подумал: «Хорошо всё-таки, что забыл нож». Отбиться не отбился бы, а кто-нибудь из этих дураков пострадал бы, причем зря.
И тут широкоплечий, под вой дородной бабищи и Матильин рев, метнулся к Гвоздю, вышиб у него из руки уже пустую кружку, а правой попытался заехать под дых. К обиженному изумлению Кайнора, получилось и оседая навстречу следующим ударам, он ловил ртом воздух и какие-то отдельные мысли про «старею», про «болван безмозглый, тебя же предупреждали», про Ясскена — тот бы, узнав, наверняка порадовался, змей трюньильский…
Носки сапог широкоплечего оказались ничем не подбитыми, однако ужасно твердыми. Яростно шипели коты, что-то рычал Борк-Шрам — Кайнор слова слышал, но смысла не понимал.
Его связали и швырнули на стол, кровянить только что вымытую столешницу; в щеку уперлась выцарапанная каким-то остряком надпись: «Тута был Йа». И где они только грамоте учатся?..
— Я сказал хватит! — Борка-Шрама послушались и отступили, один только широкоплечий по-прежнему возвышался над пленником. — Не хрен мне здесь самосуд устраивать! Пусть таариг разбирается: убил он, не убил, и если убил, то кого именно.
— Ты на одёжку посмотри! — вякнул кто-то из толпы.
— На твою, что ли? Не самый модный фасон, Куйрик, честно те скажу. Так что…
— На евоную! — не выдержал широкоплечий. — Точней уж, на братана моего покойного одёжку, которая на этом вот проходимце болтается.
— А братан твой что, у костюмера королевской семьи одевался? — Нужно отдать должное, Борк-Шрам умел говорить «по-простому», но вворачивать при этом такие словечки, чтобы собеседник почувствовал себя не в своих штанах.
— Не знаю насчет «костомера», а братнины-то шмотки я и с закрытыми глазами б узнал, никакие кости мерить не надо! — окрысился широкоплечий. Кто-то в толпе на это скабрезно хихикнул, но от комментариев всё-таки воздержался. И Кайнор его понимал. — И промежду прочим, — продолжал широкоплечий, — племяха моя тоже с того начала: прибегла и грит, дескать, чужак в папкиних штанах да куртке!
— А давай-ка спросим у него самого, как одежда твоего брата на нем оказалась, — предложил Борк, кивая на Кайнора.
В толпе одобрительно загомонили. Конечно, интересней было бы, если б братан покойного взялся-таки ухайдокивать пришлого, но и так ничего, занятно выходило.
«Ну и что мне рассказывать? — мысленно застонал Кайнор. — Правду?! Так не поверят же! Я бы и сам не…»
— Отвечай! — громыхнул над ухом широкоплечий. И для доходчивости ткнул Кайнора кулаком под ребра. — Видишь, ему неча сказать, он-ить и отбрехаться не может!
Борк-Шрам присел так, чтобы заглянуть в глаза Гвоздя:
— Говори.
— На мне вправду чужая одежда, — прохрипел тот, жалея, что слова получаются такие истрепанные, как ветошь на нищем. — Я снял ее с человека, который, когда я его нашел, был мертв уже сутки, если не больше. Он утонул. Есть в Соснах хотя бы один врачеватель?
Конечно, врачеватель был — и Кайнор знал это. Но Гвоздю требовалось завладеть вниманием толпы, увлечь их мысли в другом направлении. Чтобы ни у кого и тени подозрения не закралось, что он врет или что история, которую он им рассказывает, может быть полуправдой.
Шел, нашел, поменялся одеждой. А откуда шел, почему поменялся — кто об этом задумается? Борк-Шрам, но Борк промолчит. Главное, чтобы остальные…
— Господина Туллэка сейчас позовут, — крикнул кто-то из толпы. — А зачем?..
— Человек, с которого я снял одежду, лежит на берегу реки. Я отведу вас туда, и пусть ваш Туллэк определит, отчего он умер. Это на случай, если вы не поверите собственным глазам и никогда не видели утопленников.
— Никуда ты не пойдешь, — мстительно усмехнулся широкоплечий. — Здесь полежишь. А мы сами сходим-поглядим. Всё равно тело братана нужно будет сюда нести, — объяснил он Борку-Шраму. — Ну, не прямо сюда, добавил, заметив безрадостное выражение на лице трактирщика, — вообще в Сосны. Вот и разберемся.
— Дождитесь таарига и идите вместе с ним, — велел Борк-Шрам. — Господин Туллэк скажет, отчего умер твой брат. А таариг — какое отношение к этой смерти имеет наш пленник. — Трактирщик, разумеется, не хотел, чтобы кто-то догадался о его знакомстве с Кайнором. Тот очень хорошо понимал его, Гвоздю и в голову не пришло бы обижаться за то на Борка-Шрама.
Да уж, кроме как на самого себя, обижаться не на кого! Утопленник ведь предупреждал…
Что-то — не мысль даже, а легкая дрожащая тень воспоминания всколыхнулась вдруг в Кайноровой голове. Какая-то… темнота… да, темнота, коридор или зал, погруженный в темноту, заполненный ею от пола до потолка, и он, Кайнор, лежащий на небольшом каменном возвышении, с раскинутыми в стороны руками, с глазами, уставившимися в невидимый свод. Но свод точно был, с него на Кайнора сыпались пыль и мелкие клочки паутины, как будто там что-то двигалось — и эти падающие пылинки отмечали невидимое глазу движение. Испугался ли Кайнор? Да — сейчас; а тогда он попросту не понял, что происходит. Он спал? Кажется, спал. Кажется, это случилось, когда…
Его отвлекли, вернули к реальности — в «Трех Соснах» намечались кое-какие изменения в составе толпы. Причем настолько серьезные, что дородная бабища, по всему — жена утопшего и матушка конопатой Матиль, перестала картинно убиваться и сдвинулась к стеночке. А потом и остальные расступились, пропуская в трактир средних лет мужчину с уже наметившейся лысиной и значком таарига на зеленом кафтане. Лысина и значок блестели одна ярче другого, а вот взгляд у местного таарига был тусклым, словно тот спал на ходу.
— Этот? — не сказал, а зевнул таариг.
— Этот! — убежденно закивал широкоплечий.
- Предыдущая
- 20/145
- Следующая
