Невыносимая любовь - Макьюэн Иэн Расселл - Страница 34

• Предыдущая
• 34/54
• Следующая

Например, он, разразившись признаниями, как одиноко ему без меня, вспоминал, как в четырнадцать лет отдыхал с дядей в деревне. Одолжив мелкокалиберную винтовку, он ходил охотиться на кроликов. Вот он бесшумно пробирается между кустами, все чувства обострены до предела, он полностью сконцентрирован – такое одиночество нравилось ему больше всего. Описание охоты выглядело бы достаточно безобидно, не говори он с такой страстью об удовольствии убивать: «... власть над смертью, соскакивающей с моих пальцев, Джо, власть над пространством. Я могу это сделать! Могу! Вот о чем я думал. Достать зверя на бегу, видеть, как он делает нервное сальто, а потом падает на землю, извиваясь и дергаясь. Когда он перестает трепыхаться, я подхожу, чувствуя себя самой судьбой и испытывая любовь к маленькому существу, которое только что уничтожил. Власть над жизнью и смертью, Джо. Ею владеет Бог и владеем мы, созданные по Его образу и подобию».

Я перепечатал три фразы из другого письма: «Я хотел обидеть тебя. Может быть, даже больше того. Больше того, и Бог простит мне, думал я». В одном из недавних писем я отыскал отголоски идеи, высказанной после моего возвращения из Оксфорда: «Ты начал все это, и теперь тебе не убежать. Я могу заставить людей выполнять мои желания – ты уже знаешь об этом. И даже сейчас, пока я пишу это письмо, двое парней занимаются ремонтом у меня в ванной. В былые времена я сделал бы все сам, независимо от того, были бы у меня деньги или нет. Но теперь я учусь поручать что-то другим». Я долго перечитывал эти слова. Есть ли связь между моей неспособностью убежать и его способностью заставить других «выполнять его желания». Недоставало какого-то звена. В его последнем письме есть ни к чему не относящаяся фраза: «Вчера я отправился на Майл-Энд-роуд – знаешь, там живут настоящие головорезы. Хочу подыскать себе еще мастеров!»

И повсюду встречались зловещие обращения к темной стороне Божественной сути. «Любовь Господа, – писал он, – может принимать форму гнева. Может предстать перед нами как большое несчастье. Этот трудный урок я усвоил за всю свою жизнь». И на ту же тему: «Его любовь не всегда нежна. Да и как это возможно, если она должна длиться вечно, если у тебя не должно быть ни одного шанса избежать ее? Любовь – это тепло, это жар, который может спалить тебя, Джо, может истребить тебя».

В письмах Перри цитаты из Библии встречались довольно редко. Его религия неопределенно витала вокруг специфических доктрин, он не был похож на приверженца какой-либо конкретной церкви. Его вера была самодельным увлечением, в общих чертах сведенным к культуре личностного роста и удовлетворения. Он часто рассуждал о неотвратимости, о своем «пути», с которого его никому не удастся сбить, о судьбе – его и моей, сплетенных вместе. Часто слово «Бог» было равнозначно слову «я». Любовь Господа ко всем людям превращалась в любовь Перри ко мне. Бог, безусловно, находился «где-то внутри», а не на небесах, и вера в Него разрешала действовать в соответствии с призывами чувств или интуиции. Эта гибкая структура подходила для неуравновешенной психики. В ней отсутствовала скованность, присущая теологической взыскательности и религиозным ритуалам, отсутствовал социальный мотив и конгре-гациональное стремление к пользе, отсутствовала какая-либо моральная система, делающая религию жизнеспособной, невзирая на ошибочную космологию. Перри прислушивался только ко внутреннему голосу, своему личному Богу.

Единичным случаем обращения к источнику, находящемуся за пределами самого Перри, была пару раз упомянутая история об Иове, но даже и тут я не был уверен, что он читал первоначальный вариант. «Ты выглядел встревоженным, – написал он мне как-то после того, как увидел меня на улице. – Ты даже выглядел как человек, испытывающий боль, но и в боли ты не должен сомневаться в нас. Вспомни, сколько боли выпало на долю Иова, но Господь любил его все это время». И еще одно непроверенное допущение: Бог и Перри – одно, и между ними решается вопрос о наших земных судьбах. Из другой фразы можно было сделать предположение, что Бог – это я. «Мы оба страдаем, Джо, оба беспокоимся. Вопрос только в том, кто из нас Иов?»

Перри не оказалось на обычном месте, когда тем утром я вышел из дома с подарком для Клариссы в кармане и коричневым конвертом с тщательно подобранными цитатами. Я остановился и осмотрелся, в глубине души ожидая, что сейчас он выйдет из-за какого-нибудь дерева. Изменения в привычном распорядке заставили меня забеспокоиться. Я не видел его со вчерашнего утра. Теперь, изучив литературу и просчитывая варианты, я предпочел бы, чтобы он находился в пределах видимости. По дороге в полицейский участок я несколько раз оборачивался, чтобы убедиться, что он не идет за мной.

Народу почти не было, но мне больше часа пришлось дожидаться в приемной. Там, где человеческая потребность в порядке встречается с человеческим стремлением к членовредительству, где цивилизация натыкается на собственную неудовлетворенность, вы неминуемо столкнетесь с разногласиями и всяческими коллизиями. Это переполняло мелкие дырки в линолеуме на пороге каждой двери и извилистую вертикальную трещину на матовом стекле перед пультом дежурного офицера, витало в горячей духоте, которая вынуждала каждого посетителя снимать верхнюю одежду, а самих полицейских ходить в рубашках.

Это присутствовало и в неуклюжих позах двух мальчишек в черных дутых куртках – слишком злые, чтобы разговаривать, они уставились в пол, – и в вырезанной на подлокотнике моего кресла надписи: это был осторожный вызов или усиливающееся страдание – «блядь блядь блядь». Это же я увидел в бледном сиянии круглого широкого лица дежурного инспектора Линли, когда наконец-то он повел меня в комнату для переговоров. У него был вид человека, редко бывающего на свежем воздухе. Ему незачем было выходить на улицу, поскольку все возможные неприятности вереницей проходили через это здание.

Один мой друг, журналист, три года проработавший в отделе криминальной хроники какой-то бульварной газеты, предупреждал меня, что единственный способ вызвать у полицейских хотя бы слабый интерес к моему делу – написать официальную жалобу на отсутствие интереса с их стороны. Таким образом я смогу обойти женщину в очках, охраняющую пост приема посетителей. Жалобу в конце концов рассмотрят, и я смогу рассказать свою историю кому-то уже чуть выше чином. Тот же друг предостерегал, что не следует ждать от полицейских слишком многого. Чин, с которым мне удастся встретиться, скорее всего уже подумывает об отставке и спокойной жизни. Его задача – отваживать всех жалобщиков, приходящих в участок.

Линли махнул рукой, предлагая мне опуститься на один из двух железных стульев. Мы сели, лицом друг к другу, за пластиковый стол с узором кругов от кофейных кружек. Мой холодный стул был жирным на ощупь. Обрезанная бутылка от кока-колы служила пепельницей. Рядом в ложке свернулся использованный пакетик чая. Это запустение было лаконично в своем вызове: кому ты тут собирался жаловаться?

Я подал жалобу, Линли в конце концов позвонил мне, и я рассказал ему, в чем дело. Тогда я не мог определить, полный ли он тупица или хоть что-то соображает. У него был характерный сдавленный голос, который используют комики, пародируя бюрократов. Пока что Линли производил впечатление слабоумного. С другой стороны, он еще сказал не так много. Даже сейчас, открыв папку, он не произнес ни «с добрым утром», ни «что тут у нас», ни «так-так» или «гм-гм». Только воздух с электронным свистом вырывается из волосатых ноздрей. Я подумал, что в такой тишине свидетели и подозреваемые рассказывают гораздо больше, чем намеревались, потому молча смотрел, как он просматривает свои заметки – пару страниц, исписанных наклонными заостренными буквами.

Линли поднял глаза, но даже не взглянул мне в лицо. Его взгляд остановился где-то на уровне моей груди. Только набрав воздуха, чтобы заговорить, он скользнул по мне своими маленькими серыми глазками.

– Итак, вы подвергаетесь преследованию и угрозам со стороны этого человека. Вы об этом сообщили, но не получили удовлетворительного ответа.

• Предыдущая
• 34/54
• Следующая