Невинный, или Особые отношения - Макьюэн Иэн Расселл - Страница 41
- Предыдущая
- 41/58
- Следующая
Только глотать больно, сказала она.
Вот видишь, сказал он. Ты должна пойти со мной к врачу. Вот что мы им расскажем, и это будет правда, так оно и было. Он мог тебя задушить.
Да, подумал он. Но я ему не позволил.
Уже четыре часа, сказала она. Ни один врач нас не примет. И даже если бы принял, пойми ты. Она остановилась и снова разжала руки. Пойми, я все время думаю о полиции и о том, что они увидят, когда придут сюда.
Мы снимем одеяло заранее, сказал он.
Одеяло тут ни при чем, сказала она. Пойми, что они увидят. Изуродованный труп.
Не говори так, сказал он.
Проломленный череп, сказала она, и дыра в щеке. А у нас что? Красное ухо, синяки на шее?
И мои яички, подумал он, но не произнес ни слова.
Несколько человек возились с усилителями. Достаточно было кивнуть им. Потом он остановился в конце узкоколейки. Здесь был стол, а под ним, в точности как ему помнилось, стояли они. Но их лучше взять на обратном пути. Сначала надо закончить работу, это поможет ему. Мало того. Он хотел работать, ему необходимо было держаться. Он миновал герметические двери камеры прослушивания. Там тоже были двое, люди, с которыми он всегда здоровался, хотя и не знал их по именам. Один сидел в наушниках, другой что-то записывал. Они улыбнулись ему. Говорить здесь не полагалось, разве что в крайнем случае, шепотом. Тот, что записывал, показал на его распухшее ухо и скорчил гримасу.
В одном из двух магнитофонов, который сейчас не работал, надо было заменить лампу. Он сел и неторопливо отвинтил заднюю крышку. Этим он занимался бы, если бы ничего не случилось. Он не хотел спешить. Заменив лампу, он еще поковырялся внутри, проверяя соединения и пайку в схеме включения по сигналу. Привинтив крышку на место, он остался сидеть, притворяясь, что думает.
Кажется, он заснул. Он лежал на спине, свет горел, он был полностью одет и ровным счетом ничего не помнил. Затем вспомнил. Она трясла его за руку, и он сел.
Она сказала, Ты не можешь заснуть и бросить все на меня.
Память возвращалась к нему. Он сказал, Что бы я ни предложил, ты ни с чем не согласна. Предлагай сама.
Я не хочу говорить тебе, сказала она. Хочу, чтобы ты понял сам.
Что я должен понять? спросил он.
В первый раз за эти часы она встала. Положила руку себе на горло и сказала, Они не поверят насчет самозащиты. Никто не поверит. Если мы вызовем их, нас посадят в тюрьму.
Он искал бутылку с джином, но ее не было на прежнем месте. Должно быть, она ее убрала, и хорошо сделала, потому что его вдруг замутило. Он сказал, Вовсе не обязательно. Но сам он так не думал, она была права, их посадят в тюрьму, в немецкую тюрьму.
Что ж, отозвалась она, я скажу это. Кто-то должен сказать, почему бы не я? Нам нельзя вызывать их, нельзя ни о чем заявлять. Мы унесем его отсюда и спрячем так, чтобы никто не нашел. О боже, сказал он.
А если его когда-нибудь найдут, сказала она, придут сюда и скажут мне, я отвечу, да, это очень печально, но он был пьяницей и героем войны, так что в этом нет ничего удивительного.
О боже, сказал он, и потом, Если увидят, как мы его отсюда выносим, тогда нам конец, это будет выглядеть как убийство. Убийство.
Правильно, сказала она. Надо сделать все незаметно. И села рядом с ним. Мы должны справиться вместе, сказал он. Она кивнула, и они взялись за руки и некоторое время молчали. Вечно сидеть здесь было нельзя. Он должен был покинуть уютную камеру прослушивания. Он кивнул работникам, вышел через двойные двери и старательно сглотнул: уши закладывало при смене давления на более низкое. Затем опустился на колени около стола. Там стояли два пустых ящика. Он решил взять оба. В каждый умещались по два больших магнитофона «Ампекс» вместе в запасными деталями, микрофонами, пленкой и проводами. Ящики были черные, с укрепленным каркасом, удобными защелкивающимися замками и парой холщовых лямок, которые охватывали их целиком и застегивались для большей надежности. Он раскрыл один. Ни внутри, ни снаружи не было никаких надписей, армейских кодов или знака изготовителя. Вместо ручек тоже были широкие холщовые ремни. Он поднял ящики и двинулся в туннель. Ему непросто было протиснуться мимо тех, кто работал с усилителями, но один из них взял ящик и помог, перенеся его в дальний конец комнаты. Дальше он сам поволок их по туннелю к выходу в подвал.
Он мог бы вытащить их по лестнице, хотя и не оба разом, но дежурный охранник увидел его, вывел стрелу и включил электрическую лебедку. Он поставил их на платформу, и они оказались наверху раньше его. Он пошел обратно мимо кучи земли, поднялся на первый этаж, с трудом одолел несколько двойных дверей и зашагал вдоль дороги к посту часового. Ему пришлось открыть ящики, чтобы показать Гови – простая формальность, и затем он очутился за воротами. Рабочее время кончилось, он был свободен. Тащить большие ящики было неудобно. Они мешали ногам, оттягивали руки, у него скоро заныли плечи. И это еще пустая тара. Рыжего мальчугана нигде не было видно. В поселке он никак не мог прочесть расписание движения автобуса, цифры плыли наискось и вверх. Он прочел их в движении. Ждать нужно было сорок минут, так что он поставил ящики у стены и сел на них.
Он заговорил первым. Было пять утра. Он сказал, Можно стащить его сейчас по лестнице, отнести на какой-нибудь разбомбленный участок. Вложить ему в руку бутылку, тогда будет похоже, что он подрался с другими пьяницами. Он говорил это, но понимал, что у него не хватит сил, по крайней мере сейчас.
Она сказала, На лестнице всегда люди. Приходят с ночной смены или рано идут на работу. Некоторые старики вообще не ложатся. Здесь никогда не бывает совсем спокойно.
Он кивал, пока она говорила. Это была идея, но не лучшая, и он был рад, что они ее отклонили. Хоть в чем-то они согласились, хоть куда-то продвинулись. Он закрыл глаза. В конце концов все образуется.
Водитель автобуса тряс его за плечо. Он все еще сидел на ящиках, и водитель догадался, что ему надо в город. Да и остановка была конечной. Он ничего не забыл, он все вспомнил, как только открыл глаза. Водитель взял один ящик, он сам – другой. Какие-то женщины с маленькими детьми уже заняли места – наверное, ехали в центр города за покупками. Он тоже ехал туда, он ничего не забыл. Он расскажет Марии, как он все выдержал. Его руки и ноги были вялыми, он еще не успел окончательно прийти в себя. Он сел впереди, поставив свою ношу на сиденье сзади. Нет нужды охранять ее всю дорогу. По пути на север они подбирали новых женщин с детьми и хозяйственными сумками. Ощущалась целеустремленная, деловитая пунктуальность часа пик. В автобусе стало по-праздничному шумно и весело. Он сидел, слушая разноголосицу за своей спиной, оживленные переговоры матерей, основанные на общих заботах, прерываемые смешками и сочувственными охами, пронзительные выкрики детей, восклицания по поводу увиденного за окном, перечни немецких существительных, внезапные сердитые оклики. И он впереди, один, слишком большой и слишком плохой для того, чтобы ехать с матерью, вспоминающий путешествия с нею из Тотнема на Оксфорд-стрит, у окошка, с билетиками в руке, абсолютную власть кондуктора и систему, за которую он стоял и которая была правильна – говоришь, куда тебе надо, платишь, получаешь сдачу, слышишь, как звякает звонок, и держишься крепко, пока огромный, вибрирующий, неторопливый автобус не остановится.
Он вышел со всеми прочими близ Курфюрстендамм.
Она сказала, Не ходи в Eisenwarenhandlung (Магазин скобяных изделий), иди в большой универмаг, где тебя не запомнят.
Такой был как раз напротив. Он подождал вместе с толпой, когда полицейский остановит движение и подаст пешеходам знак, разрешая пересечь улицу. Сейчас нельзя нарушать правила. Универмаг был новый, все было новое. Он сверился с указателем на стене. Надо спуститься в подвальный этаж. Он ступил на эскалатор. В побежденной стране никого не заставляют спускаться вниз пешком. Торговля была налажена хорошо. В считанные минуты он купил все, что нужно. Он получил свою сдачу вместе с «Bitte schon» от продавщицы, которая даже не взглянула на него и тут же занялась следующим покупателем. Он сел в метро на Виттенбергплац и пошел к дому Марии с Котбусер тор.
- Предыдущая
- 41/58
- Следующая
