Живые и прочие (41 лучший рассказ 2009 года) - Касьян Елена "Pristalnaya" - Страница 78

— Ну так мы сможем показать их миру?

— Еще бы, герр бургомистр. Я отсняла буквально каждую подкову. И даже, пожалуй, каждый гвоздь. Осталось только снять саму старую фройляйн, но это я отложила до пятницы.

Пауза затягивается. Когда телефон оживает, Саша легко представляет лицо бургомистра и думает, что сейчас он — Де Вито в роли Человека-Пингвина — пучит глазки-бусинки и гнет рот злобной скобочкой. А вот у старой фройляйн прекрасная осанка — словно под старым кардиганом скрывается корсет. Впрочем, с тем же успехом корсет может оказаться кольчугой.

— Если я правильно понял, фрау Каулитц упрямится?

«Кабанчик наивный… Разве это упрямство? Упрямство можно переупрямить, а эту старуху разве что убить. Фройляйн-ландскнехт подготовилась к осаде задолго до того, как ты сел в кресло бургомистра, а сейчас затягивает пряжки на кирасе, заряжает аркебузу, кипятит смолу — и горе лезущим на стену».

— Герр Фляйшер, скажем так, пока жива хозяйка, даже речи не может быть о том, чтобы сдвинуть картину хоть на сантиметр. И если у вас нет денег на киллера для старой дамы, «Всадники» будут скакать по той стенке еще очень долго: Агнесс в отличной форме. А потом, я предполагаю, их будет блюсти ее племянник: тетя говорит, что он большой патриот и ревнитель городских традиций.

— Госпожа Эрхарт, — нервничает бургомистр, — мне кажется, я не давал вам повода для иронии.

— Послушайте, мудрейший герр Фляйшер, ну зачем рыть себе яму? Кому нужна картина, в волшебную силу которой даже бургомистр не верит? Вы же взрослый деловой человек. Я напишу к «Всадникам» интригующий текст, вы снимете с фрау Каулитц муниципальный налог и назначите небольшое жалованье, примерно как сотруднику филиала городского музея. По вторникам и четвергам она с удовольствием будет демонстрировать посетителям «Всадников», а вместе с ними отличную Марию Магдалину, портрет городской сумасшедшей и своего прапрапра… неважно, с супругой. Кстати, именно этот ее предок — заказчик и первый владелец картины, мы можем поднять историю семьи. Выдавайте ей на экскурсионные дни вашего Отто для солидности. Только купите ему нормальную пушку и слуховой аппарат. И алебарду для Агнесс. После того как мы покажем картину в Берлине, к вам повалят туристы.

На том конце трубки резкое потепление тона:

— А что вы с этого хотите иметь, моя дорогая?

— Как вы правы насчет «дорогая». Да ладно, сущие пустяки и попрошу. Только право первой ночи на все, что будет твориться после выставки вокруг вашего Брабантца.

— Слава богу, милая Саша… а то я уже испугался, что вы романтик. — Бургомистр напряженно смеется. — Но вы практичная девушка.

— О да, герр Фляйшер! Я страшно расчетлива… Приступаю к составлению текста. Сейчас же. Сию же минуту. И вам доброй ночи!

Положив трубку, Саша бесцельно ходит по комнате, смотрит в окно — вывеска бара напротив призывно светится. Она достает из чемодана полосатый свитер с высоким горлом и длинную юбку со смешным хвостом. Мартенбург, начало апреля, восемь вечера. Искусствовед Саша Эрхарт направляется в бар, и на этот раз одна.

В баре пусто, пахнет пивом и недавно сваренным кофе, на стойке возле бармена стоит полупустая чашка.

— Кофе, пожалуйста, — говорит Саша, — кофе, водки на три пальца и апельсинового сока в отдельном стакане.

Тщательно расправив хвост юбки, она усаживается, включает ноутбук и заходит в почту. Бармен бесшумно ставит у ее правой руки низкий стакан с водкой и высокий — с соком.

«Добрый вечер, герр Либерман, — набивает Саша, — добрые вести для нашего штруделя: одна большая изюмина и весьма крупный орех».

Историю статуи она копирует без исправлений, а над текстом «Всадников» страдает три четверти часа; сперва кончается водка, за ней сок, недопитый кофе безнадежно остывает. Саша перечитывает историю про себя и вслух, перетаскивает один из абзацев из середины в конец и нажимает на «Отправить».

В пятницу она приглашена на кофе к фройляйн Каулитц. Интересно, ее племянник хоть чуть-чуть похож на портрет предка?

Маша и Маша совсем друг на друга не похожи.

Маша — большая, высокая, с закрученой вокруг головы косой, крупными и мягкими чертами лица и низким, спокойным голосом — слушать, слушать, не наслушаться. Нетороплива, плавна и, кажется, тепла. Снисходительна, царственна, ве-ли-ча-ва. Произнося ее имя, очень хочется прибавить к нему еще один слог «ма» — исключительно в знак почтения. Еще и поклониться при этом. Будьте здоровы, мамаша. С нашим искренним.

Маша — маленькая, худенькая, не то девочка, не то мальчик — хитрый взгляд из-под челки, вертится, нос остренький сует во все щели, трещит сорокой, голос ломкий, звонкий — долго не выдержишь. Через пять минут появляются странные желания: то ли конфету ей в рот сунуть, чтобы помолчала немного, то ли вовсе за дверь выставить. Но хорошенькая, никуда не денешься — куколка такая, француженка в беретке. Ставим ударение в имени на последний слог. Ou est ma chatte?.. А не заткнуться ли тебе, киска?!

У Маши муж и двое детей. Все трое без ума от жены и мамы. Еще куча родственников и друзей. Друзей родственников и родственников друзей. Заказчиков, соседей, деловых партнеров, попутчиков, наконец… Тоже все, натурально, без ума! А как же? Можно ль не любить, не восхищаться? Нельзя.

У Маши — полным полно случайных друзей-подружек, с которыми славно провести субботний вечер и от которых нужно смыться последним автобусом, чтобы, не дай бог, ночевать не оставили. Больше никого. Не очень-то и хотелось, на самом деле.

Издевательской кодой: Маша живет в городе, в который стремились всею своею душой провинциальные сестрички Прозоровы, Маша — там, куда сорвался столичный Чацкий (доехал ли, бедняга? стал ли счастлив?). Полный антагонизм.

Тем удивительней, что профессия у Маши и Маши одна на двоих. И стажировку в далеком городе Миннеаполисе оплатило им американское правительство одновременно. Словно нарочно, чтобы всем видно было: Маша и Маша совсем друг на друга не похожи.

Маша и Маша друг другу не нравятся. Маша с высоты своего роста (на двадцать сантиметров выше), возраста (на десять лет старше) и положения (сама добилась, никто не помогал!) время от времени начинает учить Машу жизни. Мягко так, ласково, по-матерински, можно сказать. Другая бы спасибо сказала за совет. Куда там! Смотрит Маша снизу вверх (охота была в такую лошадь превращаться), губки бантиком складывает (лучше помогите материально, да-а?), фыркает презрительно (начальство, да не мое, съела?). Машу это, разумеется, ужасно бесит. Не больше, правда, чем Машу советы. Ну, притираются потихоньку, куда деваться?

Некуда. Потому что до момента расставания еще неделя. А пока — общее дело, общий отдых, и спасибо, хоть в разных домах ночевать выпало. Маше в южном пригороде Миннеаполиса, Маше — в северном. Из пункта А в пункт Б — полтора часа езды, есть время передохнуть.

Дни Маша и Маша проводят на первом этаже скучного офисного здания в центре города. Работают, обедают, выходят покурить, снова работают. Вечерами же Машу и Машу берет под свое крыло Чак. Чаку почти шестьдесят, у него седая борода, хитрые глаза и восхитительный характер. И главное, Чак отлично разговаривает по-русски: с Машей о политике, с Машей — о литературе, с обеими — о всяких пустяках.

В воскресенье Чак водил Машу и Машу по музеям, весь день гуляли. А в понедельник уже не до великого, развлечься бы. Поэтому пошли в «Mall of America». Ну, тоже музей. В своем роде.

От магазинов, впрочем, всех уже тошнит. Вторая неделя пошла, успели насладиться. Поэтому даже и соваться туда не стали. Сначала долго фотографировались рядом с гигантским Снуппи и на лавочке под каким-то ужасным деревом, а потом Чак предложил заглянуть в аквариум. Это в самом низу, называется «Подводные приключения».