Живые и прочие (41 лучший рассказ 2009 года) - Касьян Елена "Pristalnaya" - Страница 60

Утверждалось, что «нитью» может быть почти что угодно: веревка с бельем, якорная цепь, провод к люстре, — но всегда у этой ниточки-веревочки есть собственное назначение, она связывает — что-то и что-то или что-то и кого-то. То есть если перерезать нитку, наскоро отмотанную с катушки, — ничего не случится. Проблема в том, что ниток много, вот и приходится бегать сыновьям со всех ног, чтобы поспеть вовремя.

— И что, правда сыновья? — поинтересовался Денис, ополаскивая чайник водой и стараясь не смотреть в сторону гостя. Щеки гостя пунцовели просто неправдоподобно. Лучились. Было полное ощущение, что их, щеки, оторвали от другого лица и приставили к этому. От щек делалось зябко, и лучше было смотреть, как поднимается пар от чайника.

— В некотором роде, — отозвался парка — или мойра. — Долго, поверьте, и муторно объяснять, но в какой-то мере да, сыновья.

— А как же смерть с косой? Или с клюкой, что там у нее?

— Есть с клюкой, есть с косой, — подтвердил гость. — Разные компании. Своего рода конкуренция…

Денис выжидательно молчал.

— Все… как бы сказать… все даватели жизни имеют своих стригалей. Жнецов, понимаете? — попытался объяснить «Атропос и сыновья». — Иначе все пришлось бы делать какой-то одной конфессии, а это очень тяжело. Смерть с клюкой и с косой работают на других прях, назовем их так, — хотя процесс на самом деле на пряжу совсем не похож… благодарю вас. — Гость поднялся, принял чашку с чаем, церемонно поклонился и все так же неестественно прямо уселся обратно.

— Слушайте, — сказал Денис, по-прежнему отводя глаза, — выньте вы эти ваши штуки. Вам же неудобно, я же вижу.

— Не то слово, — охотно вынимая ножницы и кладя их на стол, согласился гость. — Не додумал я с размерами, рост не рассчитал. Давно не было практики, — и тут же расслабился, размяк, почти развалился на диванчике, мигом порастеряв молодцеватость. Стало видно, что это просто не очень молодой и, кажется, усталый дядька, почему-то с очень румяными щеками.

— Это в каком же смысле? — заинтересовался Денис, усаживаясь верхом на свободный стул. — Что значит — не рассчитал? Вы что, иначе как-то выглядите?

— Мы, — поразмыслив, ответил гость, — в вашем понимании вообще не выглядим. Облик — это оболочка, простите за повторение, интерфейс, как нынче говорят. Средство коммуникации. Обычно мы и так справляемся. Для того чтоб перекусить петлю на ручке зонта или поводок, там, порвать, облик не нужен. А если что посерьезней типа высоковольтного провода — так даже и нежелателен облик, Денис Александрович. Мешает он, за ним все время следить надо. Зато доступна масса удовольствий; чай вот попить, например, — никак вне облика невозможно.

Гость словно в доказательство шумно хлюпнул из чашки.

— Понимаете ли, Денис Александрович, — продолжил он, — у Лахесис специфическое чувство юмора. Иногда она запихивает нить в какое-нибудь странное место. Например, в провод люстры, как вы имели честь наблюдать.

— И поэтому вы приперлись ко мне в облике? — поинтересовался Денис.

— Нет, — помолчав, ответил гость и вдруг спросил: — Можно я воспользуюсь удобствами?

— Тоже издержки облика?

Гость вдруг улыбнулся и подмигнул:

— Тоже удовольствие.

Ножницы лежали на столе, ничем не примечательные портновские ножницы, только лезвия непомерно длинные. И по ним, по лезвиям, было очень видно, какие они острые. Просто непонятно, как можно так заточить ножницы. И перламутр на рукоятках был затерт дотускла, а там, где смыкались кольца, виднелись проплешины металла Очень старые ножницы с перламутровыми ручками.

Денис стоял над столом, обхватив подбородок, и смотрел. Подбородок был наполовину гладкий до скрипа, а наполовину — колкий от небритости. Это же сумасшедший, сказал из полуобморока внутренний голос, убери ты эти ковырялки подальше. А следующая мысль была: а можно ими бриться, как шашкой, этими ножницами? Наверное, можно.

— Я бы на вашем месте не стал этого делать, Денис Александрович, — сообщил неслышно вышедший из ванной гость. — Не стоит вам их трогать, этот инструмент требует тренировки. И некоторой… семейной принадлежности. — Он держал перед собой наотлет чисто вымытые руки и слегка помахивал кистями. — Я там полотенечком руки вытер, синеньким, ничего?

— Ничего, — сказал Денис. Его на секунду почти скрутило от желания пойти в ванную, снять полотенце и сунуть в стиралку. И запустить. С отбеливанием.

— Так чего вы сюда явились? — отойдя от ножниц, неприязненно поинтересовался он. — Люстру резать?

— Да нет, люстру уронить — дело нехитрое, — отозвался гость. — Тут вот в чем дело… — Он вдруг замялся, и Денис с удивлением понял, что гость действительно смущен. — Понимаете, — мычал гость, — у нее странное чувство юмора, я говорил, ей скучно все время одно и то же, вот она и развлекается как может. Ну и потом, поймите, это же сорок лет назад было…

— Погодите, — сказал Денис и повторил погромче: — Погодите! — потому что смущенный гость продолжал частить речитативом и только после окрика умолк. — Объясните толком, в чем дело, я не понимаю ни хрена.

— У вас в квартире, — послушно отрапортовал румяный, — есть еще одна нить. И срок через час примерно, — он глянул на часы, — ну да, чуть больше. Она говорит, что бросила сюда одну нитку, а вторая прицепилась случайно.

— И что, вы хотите еще тут посидеть, отчекрыжить еще что-нибудь и уйти с миром?

— Нет, — виновато сказал гость. — Нитка у вас в проводке. В той фазе, которая на кухню, — и, увидев, как сдвигаются брови у Дениса, поспешно добавил: — Когда все это делалось, проводка висела по стенам. Никто не подумал про ремонт. Это наша вина, несомненно.

Денис ногой придвинул стул и снова сел на него верхом.

— Вы что, — спросил он, помолчав, — намерены стены тут ломать? Я это все отремонтировал год тому. Я до сих пор долги плачу, ясно вам?

— Ясно, — смиренно согласился гость. — Но выбора-то нет. А без облика стены не сломаешь, вот и пришлось мне срочно приодеться.

— А если, — с закипающей злостью шепотом произнес Денис, — а если я просто отправлю вас туда, куда вам и должно бы? Без сантиментов. А? Вот так! — Увесистый кукиш нарисовался под носом у гостя. Гость внимательно его изучил, а потом сказал негромко:

— Тогда он не умрет вовремя.

— И отлично. Тем более катитесь.

— Не отлично, — возразил так же негромко гость. — Нить окончена, человек умирает, даже если остается жить, понимаете? Он уже мертвый живет. Это большая беда, Денис Александрович, поверьте, это совершенный кошмар. Кроме того, он ломает настоящее, которое продолжается. Встречается с теми, с кем не мог бы уже. Приносит вред, который не должен бы принести. Кстати, добра не приносит никогда.

Мы иногда опаздываем, — продолжал гость, — но реальность в состоянии зарастить дырки примерно до четырех дней, плюс-минус. И это максимум. Потому что иначе цепная реакция пойдет по реальности, и предсказать последствия невозможно. Даже мы, — он ровно, как нечто очевидное, произнес это «даже мы», — не можем ничего предсказать, а исправить последствия такой промашки способны лишь отчасти. Поэтому мы никогда такого не допускаем. Никогда — в рамках обозримого для вас прошлого, по крайней мере. — Он помолчал и повторил с нажимом: — Живой мертвый — это очень большая беда, Денис Александрович.

Денис посидел, потирая щеку.

— Вы бы мне хоть компенсацию дали какую… — жалобно сказал он. Голова кружилась, и колено почему-то тряслось предательски. — Я тут гробился как проклятый…

— У нас нет денег, — очень виновато сказал гость. — Не в смысле — мы небогаты, а в смысле — нет как концепции. Мы не оперируем деньгами, Денис Александрович. Я бы рад, поверьте.

Они посидели еще немного — молча. Потом Денис нагнулся, извлек из-под стола Маремьяна и прижал к себе. Маремьян заурчал.

— Он хоть кто? — спросил Денис, откашлявшись, и все равно прозвучало почти фальцетом. — Или это она? Кто это?