Живые и прочие (41 лучший рассказ 2009 года) - Касьян Елена "Pristalnaya" - Страница 54

Он замолчал, надолго, тяжело. Филиппу надоело стоять на коленях, он начал ерзать, но король, погруженный в свои мысли, не замечал этого. Неожиданно он проговорил:

— Неразумный Айтьер! У меня хватит мудрых слов объяснить, что твоя гибель послужила ко благу, — но эта мудрость всегда похожа на ложь. Зачем же ты умер так рано?

Филипп растерялся и выговорил, сам не зная как:

— Я не знаю…

— Молчи, — велел ему король, — молчи. Мертвец не смеет разговаривать со мной. И ты больше не Айтьер, ты — Филипп, плоскоглазый, пришедший снизу, чтобы узнать имя Золотой Альциаты. Забирай с собой имя и уходи.

Филипп встал, однако не тронулся с места.

— Что еще? — спросил король.

— Что будет с Флодаром?

— С убийцей? — Король нахмурился. — А ты, Филипп, что бы сделал с ним?

Филипп глубоко вздохнул, и тело его, вспомнив о раненой руке, внезапно наполнилось противной слабостью.

«Я король, — подумал Филипп. — Быть королем — хорошее занятие для стариков, которые вершат суд, если в стране мир, и отличное — для юнцов, которые не боятся умереть, если в стране война… Я — старик, — подумал он еще, — я болезненно ощущаю ценность жизни».

А вслух он произнес:

— Королевской моей властью повелеваю предать Флодара на растерзание его собственной совести.

— Вы уверены в таком приговоре, ваше величество? — осведомился у Филиппа король мейсинов, владыка Золотой Альциаты.

— Абсолютно! — ответил Филипп. — Я храню в моем сердце каждую жизнь на этой горе, и всякая утрата выгрызает из моей души большой кусок. Я весь изъязвлен потерями… Если бы ко мне приносили младенцев, чтобы я мог видеть, как восполняется род мейсинов! Но нет, каждая семья переживает свое счастье втайне от меня, в то время как убитые проходят передо мной открыто, и каждому я гляжу в лицо. Я не хочу еще одной утраты. Пусть Флодар живет и мучается совестью — от этого человек становится милосердным и мудрым.

— Таким же лживо мудрым, как и я? — спросил король.

— Таким же милосердно лживым, как вы, мой государь, — ответил Филипп.

И в тот же миг он перестал думать и чувствовать, как король, чужая, старая, наполненная долгим опытом душа оставила его, и слабость сделалась почти невыносимой. Ноги у него дрожали, и Филипп подумал, что он, кажется, встал с колен преждевременно.

— Маленькая женщина, — сказал король, усмехаясь, — а тебе что нужно от меня? Говори, пока я слушаю.

Он поднял голову и посмотрел Филиппу в глаза. Король без малейшей неприязни глядел в плоские глаза чужака. И Филиппу вдруг сделалось легко.

После того, как он побывал Айтьером, после того, как он побывал королем, — так просто было превратиться в Агген!

Филипп сказал:

— Мне нужен помпон с вашей туфли, ваше величество.

— Помпон? — удивился король, но Филипп, конечно же, понимал, что удивление это напускное. Невозможно прожить столько лет и не знать детской легенды о выполнении желаний.

— Ну да, помпон с вашей туфли!

— Такова цель твоего путешествия, Агген?

— Именно.

— Смотри не пожалей! Я ведь могу дать тебе золота…

— Золото я потрачу, а помпон останется со мной навсегда.

— Умный ответ, — сказал король. — Хорошая девочка. — И, наклонившись, снял с левой ноги туфлю. На ней действительно имелся большой красный помпон. — Возьми.

— Всю туфлю?

— Что ж, бери всю туфлю, — разрешил король.

— А как же вторая? — удивился Филипп.

— Какая ты жадная, — сказал король. — Вторую я оставлю себе.

— Вообще-то мне был нужен только помпон, — заметил Филипп. — Можно я его отрежу?

— Нет! — закричала Агген, которая вытягивала шею, стоя на лестнице позади стражников. — Лучше всю туфлю! Не трогай помпон, ты его испортишь!

Король встал и жестом приказал ей молчать.

— Вы слышали мой приговор! — произнес он. — Каждый из вас получил то, за чем приходил: девочка — помпон, юноша — имя нашей страны, убийца — осуждение, убитый — сострадание, стражники — свое жалованье, а оно, между прочим, немаленькое. Теперь ступайте, я утомлен.

«Голосом молчания говорю тебе: прощай. Тот, кто убил меня, этого не желал. Я оставался верен тебе, но ты не храни мне верности, ведь она бесполезна. Голосом молчания говорю тебе: прощай. Расцвети, и вспыхни пышно, и отцвети, и угасни в свой срок. Голосом молчания говорю тебе: прощай. Помни меня и забудь. Голосом молчания говорю тебе: прощай…»

Вицерия прочитала золотое письмо прямо при тех, кто вручил его, — при Филиппе, Флодаре и Агген; затем взглянула и на телегу, где лежал Айтьер. Меч уже вынули из тела, клинком накрыли рану под ребром; парчу в кровавых пятнах свернули в подушку для изголовья. Флодар — с пылью в волосах — стоял над мертвецом и смотрел на Вицерию, читающую письмо. У него было такое лицо, словно под ногтями он ощущал острые иглы и боялся извлечь их.

Вицерия закричала.

Она зажала диск между ладонями, так что он больно впился ей в кожу острыми краями, и кричала, кричала, не сводя с Флодара глаз. Она кричала бесформенно, без слов, ни о чем не спрашивая — только утверждая, и Флодар непроизвольно кивал в ответ:

— Да, я убил его.

— Да, не хотел этого, но убил его.

— Да, я любил тебя.

— Да, я убил его.

А потом Вицерия вдруг перестала кричать и совершенно ровным голосом спросила:

— Кто написал это письмо?

— Я, — выступил вперед Филипп.

Вицерия повернулась к нему:

— Кто ты, плоскоглазый?

— Я Филипп, — сказал Филипп.

— Кто дал тебе право говорить от его имени?

— Король, — ответил Филипп и показал Вицерии туфлю с красным помпоном.

Губы Вицерии утратили четкую форму, задрожали от плача.

— Это совсем детское предание, — прошептала она. — О красном помпоне с королевской туфли… Будто бы он может выполнять желания.

— Не всякие, — вмешалась Агген ревниво. — Только некоторые.

— Не всякие, — со вздохом подтвердила Вицерия. — Это твой помпон?

— Да.

— Так храни же его.

— Хорошо, — послушно кивнула Агген.

Вицерия еще раз оглядела всех троих и попросила:

— Уйдите.

И они ушли.

Возле горы собирались тучи. Ярким золотом был залит только королевский дворец на вершине Альциаты. Солнечные пятна ползали по девятнадцатому и двадцатому виткам. Тьма захватила уже десятый виток, потом перебралась на одиннадцатый, на двенадцатый… В самом низу шел дождь, а на восемнадцатом, где стояли Филипп и Агген, было холодно и стально-серо. Ветер тряс и трепал людей, рвал на них одежду и волосы. Море внизу почернело.

— Здесь красиво, — признался Филипп девочке.

Агген уже переоделась обратно в одежду мальчишки и снова была временным братом Филиппа. Филипп обнял ее одной рукой, прижал к своему боку.

— Ты уйдешь? — спросила Агген.

— Да.

— Ты мог бы на мне жениться, — предложила она деловито. — Тогда тебе не нужно было бы уходить.

— Ты об этом просила красный помпон?

— Нет. — Она покачала головой. — Если бы ты хотел, ты женился бы на мне без всякого помпона. Помнишь про Мабонн и угольщика? Такие желания ничем хорошим не заканчиваются, и золотушные дети — еще, можно сказать, не худший случай.

— Так о чем ты попросишь помпон?

— Про будущие желания никому нельзя рассказывать. Никому, кроме помпона. Всему-то тебя приходится учить, Филипп! Это потому, что ты — бывший мальчик. Мальчики многого не знают из того, что знают девочки.

— Наверное, — согласился Филипп. И обнял ее покрепче.

Дождь постепенно добирался и до восемнадцатого витка. Филипп вытер каплю, попавшую ему на щеку. От щеки она быстро нагрелась и стала теплой, а на вкус — сладкой.

— Мне и хочется уйти отсюда, и не хочется, — задумчиво проговорил Филипп. — Но плоскоглазому на Альциате не место.

Агген вздохнула:

— Мне тоже и охота избавиться от тебя, Филипп, и совершенно неохота. Ты мог бы оставаться моим братом сколько влезет.