Живые и прочие (41 лучший рассказ 2009 года) - Касьян Елена "Pristalnaya" - Страница 19

Ключи нашлись быстро: они были свалены кучей в ящике стола за стойкой, которую экскурсовод назвал «ресепшен». К каждому ключу крепилась бирка с номером, но Вовка решил отложить исследование кабинетов на потом. Сначала нужно было разобраться с едой и ночлегом. Кухня нашлась за поворотом коридора, рядом с туалетами. Похоже, каждый день кто-то готовил обед для всего офиса: в холодильнике стояла кастрюля с остатками супа и пластиковые судки с котлетами и макаронами. Вовка, не разогревая, быстро поел, помыл за собой тарелки и вернулся в кладовку. Там он включил свет и наконец внимательно ее рассмотрел. Комната была шириной полтора метра, зато от двери до дальней стены было метра четыре. Пользовались кладовкой явно нечасто: к стоявшему в глубине стеллажу было не подойти из-за сваленных в кучу коробок, папок, рулонов линолеума и какого-то полустроительного мусора, оставшегося, наверное, после ремонта.

Вовка расчистил себе дорогу и осмотрел стеллаж, обнаружив, что тот не привинчен ни к одной из стен. Снял с полок все папки и коробки, стараясь запоминать, где что лежало, и отодвинул стеллаж примерно на метр от задней стены. Затем, взяв линолеум, проковырял в его углах дырки и проволокой примотал конец рулона к верхним полкам стеллажа. Внизу линолеум был не закреплен и свободно свисал до пола, так что его можно было приподнять и пролезть в получившийся тайник. Если смотреть от входа, казалось, что стеллаж по-прежнему стоит у самой стены. Закончив работу, Вовка представил себя сотрудником фирмы и еще раз критически осмотрел кладовку. Не обнаружив ничего подозрительного, он расставил все по местам, оставив свободной только одну из нижних полок. В пространстве за стеллажом он на скорую руку соорудил постель из картонных коробок и старой занавески и, погасив свет, снова лег спать.

Уже через несколько дней Вовка с трудом мог себе представить, что за пределами офиса есть какой-то другой мир и что он когда-то был его частью. Иногда ему по-прежнему снился детский дом, но в этом не было ничего страшного: именно там, в путаных, выморочных снах, ему и было самое место. Вовка знал: то, что происходит с ним сейчас, — это и есть настоящая жизнь, а все остальное было подготовкой, жестоким и стыдным испытанием, пройдя которое ты получал право стать наконец самим собой.

Днем он спал или просто лежал, слушая шаги и обрывки разговоров в коридоре, а ночью, дождавшись, когда все разойдутся по домам, доедал на кухне остатки обеда, после чего брал из ящика на ресепшене ключи и шел инспектировать кабинеты. Еще во время экскурсии по офису Вовка был заворожен россыпью канцелярских принадлежностей на столах сотрудников, и сейчас все это богатство было в полном его распоряжении. Он забирался на синие и красные кресла с колесиками и устраивал смотр своим сокровищам. На столах, в пластмассовых подставках, стояли букеты из ручек — прозрачных, так что были видны стержни с пастой, или цветных, у которых на боках можно было прочитать таинственные и звонкие имена незнакомых фирм. Иногда там попадались карандаши: обычные, лаково-деревянные, и пластиковые, похожие на ручки, в которых вместо чернил были невообразимо тонкие графитовые стержни. Если щелкнуть кнопкой на конце такого карандаша, он неохотно, по миллиметру, выплевывал из себя этот стержень, слишком хрупкий, чтобы уцелеть без защиты пластикового скафандра в грубом человеческом мире. Плоские широкие фломастеры с косо обрезанными фетровыми стержнями писали такими оттенками розового, зеленого и желтого, каких никогда не было на земле, и если бы у этого канцелярского Эльдорадо был свой флаг, то он выглядел бы именно так: болезненно розовый, ядовито-зеленый, космически-желтый. Тяжелые белоснежные ластики пахли сладким пластиковым дурманом. Узкие выдвижные лезвия ярких ножей можно было по кусочкам отламывать голыми руками. За горсть разноцветных скрепок любой туземный вождь не задумываясь продал бы архипелаг средней руки. Из белоснежных, идеально ровных пачек бумаги можно было построить рай. Массивные дыроколы были похожи на ручки невидимых дверей в другие миры, а изящные степлеры при каждом нажатии на них творили маленькое чудо: как фокусник в цирке, куда Вовка однажды ходил с детским домом, связывал разноцветные платки прочным красивым узлом, просто подув на сжимавший их концы кулак, так и степлер делал два листка бумаги единым целым, прошивая их насквозь появившейся из ниоткуда тонкой скрепкой.

Вовка мог бы многое рассказать о хозяине каждого стола. У одних был идеальный порядок: ручки в плотно надвинутых колпачках обязательно ставились в черный цилиндр подставки, документы аккуратно подшивались в папки, а чисто вымытая чашка каждый вечер убиралась в нижний ящик. У других царил вечный бардак, так что страшно было даже прикоснуться к столу: казалось, если взять оттуда хотя бы листок, эта барочная пирамида, с каждым днем становившаяся выше и вычурнее, медленно и неумолимо съедет на пол, чтобы погрести под собой весь офис.

У женщин под столом часто стояли туфли, и за их разглядыванием Вовка провел не одну ночь: доставал одну за другой из потертых пластиковых пакетов и представлял себе их хозяек. Стоптанные балетки бухгалтерши, державшей в ящике какой-то медицинский чай и каждый день стиравшей пыль с фотографий детей в аляповатых рамках. Золотистые босоножки секретарши, у которой под стеклом лежали открытки с медвежатами в заплатках, а на мониторе стоял маленький плюшевый пингвин. Строгие черные туфли на трехсантиметровом каблуке начальницы одного из отделов, чей клинически аккуратный стол казался бы абсолютно безликим, если бы не спрятанная в его глубине фотография красивого пожилого мужчины. От фотографии была почему-то аккуратно отрезана половина.

Из документов, которые оставались на столах, Вовка узнавал имена этих людей. Он быстро научился пользоваться компьютером, а потом электронной почтой и интернетом, когда они появились у всех сотрудников. Иногда Вовка играл в игры, — кроме «сапера» и «косынки» на некоторых компьютерах можно было найти даже «Принца Персии» или «DOOM», — но больше всего он любил читать деловые бумаги. Язык, на котором они были написаны, был, кажется, придуман не людьми, а обитателями каких-то других пространств, умеющими слышать другие гармонии и смыслы. Это было лучше Жюля Верна, лучше грот-брам-стень-стакселей, ворвани и секстантов, лучше зюйд-оста, норд-оста, зюйд-зюйд-веста и норда, навсегда унесших души миллионов мальчишек, которые выросли из-за этого в бессмысленных и надежных широколицых мужчин.

Вовка мечтал ходить на митинги и тренинги, участвовать в коучингах, резать косты, жаловаться на плотную адженду, писать реквесты, отдавать на аутсорсинг, оставлять коллегам записки с просьбами не профакапить дедлайн. Ему хотелось брифовать креативный отдел, фоллоуапить поставщиков, бухать проводки, пролонгировать контракты, устраивать тиконфы, чарджить, бонусировать, апрувить и форкастить. Днем, когда Вовка не мог уснуть, он вел сам с собой бесконечные диалоги на этом волшебном языке, сочинял отчеты и составлял бизнес-планы. Ему нравилось чувствовать себя частью этой вселенной, которая даже не подозревала о его существовании, но которая — Вовка почему-то знал это наверняка — уже не могла обойтись без его веры и любви. На стене своей кладовки он написал большими черными буквами «EBITDA» — слово, скрывающее в себе тайны одновременно зачатия и рождения, секстаграмматон, из которого возник этот мир.

Иногда Вовка представлял себе, как придумает какой-нибудь удивительный бизнес-план и подложит его на стол гендиректору, после чего весь офис собьется с ног в поисках неизвестного гения. А он через пару дней, вдоволь насладившись переполохом, выйдет из кладовки, постучит в кабинет генерального и со словами: «Вы меня искали? Я тут еще кое-что набросал» — небрежно протянет папку, полную еще более фантастических и смелых идей. О том, что будет дальше, Вовка боялся даже мечтать. Ему просто виделось что-то большое, стеклянное и прозрачное.

Вовка провел там двенадцать лет. Он видел, что офис, словно огромное фантастическое животное — или, точнее, словно океан, полный диковинных живых существ, — постоянно меняется. Каждую ночь Вовка убеждался, что за сутки офис стал немного другим, пусть даже никто, кроме него, не заметил бы отличия. Под столами появлялись новые туфли, на столах — новые мониторы и фотографии. Кому-то дарили новую чашку, кто-то забывал в шкафу длинный вязаный шарф. Люди увольнялись или уходили на пенсию, на их место приходили другие, принося с собой новые картинки на десктопах и новые незнакомые слова, чтобы через несколько лет тоже навсегда исчезнуть из Вовкиной жизни.