Живые и прочие (41 лучший рассказ 2009 года) - Касьян Елена "Pristalnaya" - Страница 14

Я залезла назад в кровать, мне было как-то не по себе.

От Сени несло перегаром. Я полежала, полежала, полежала, потом потыкалась носом в его плечо, он что-то пробормотал, повертелся и проснулся.

— Сенечка, — сказала я.

— Уф, — ответил Сеня. И сел на кровати.

— Сенечка, — сказала я, — что мы тут делаем, а? Поехали домой?

— А? Что? — сказал Сеня. — Ты погоди.

Он встал, плеснул в лицо водой из тазика. На столе у окна стоял тазик с водой.

— Михалыч пришел? — спросил Сеня.

Я хотела спросить: «А кто это?», но сообразила, что, наверное, тот мужик во дворе. И ответила:

— Ага.

— Ладно, — сказал Сеня. Натянул штаны, полез в холодильник.

— Я ему отдала банку с огурцами, — сказала я.

— А! — сказал Сеня.

Захлопнул холодильник и ушел.

А я осталась.

То есть некоторое время недоуменно сидела в доме, потом выскочила, но мужика и Сени во дворе уже не было.

Мы с бобиком погуляли, погуляли вокруг. Вокруг было красиво: луга, перелесок. И безлюдно, я никого не встретила.

Потом я сделала себе яичницу.

Потом вытащила из машины книжку и принялась ее читать, но книжка была скучная, а Сени все не было.

Наконец он вернулся, один, грязный и довольный.

— И где обед? — спросил Сеня с порога.

— Какой обед? — спросила я.

— Ну ты даешь, — ответил Сеня. — Целый день сидит дома, обеда не сварганила.

— Сенечка, — сказала я. — Но это же не мой дом. Мне тут даже и находиться неудобно. Как же я могу брать чужие продукты и что-то из них варить?

— Это что значит? — спросил Сеня. И посмотрел на меня тяжелым взглядом. — А чей же это тогда дом?

— Той бабушки. Твоей. Которая нас вчера встретила.

— Какой еще бабушки? — спросил Сеня.

И потянулись странные дни.

Сеня почему-то работал то ли электриком, то ли техником, то ли мастером на все руки в здешних фермерских хозяйствах и пропадал где-то целыми днями.

Я ходила за продуктами в соседнюю деревню, туда приезжала лавка, и варила еду. Отрыла большую кулинарную книгу, руководствовалась ее советами.

В свободное от готовки время собирала грибы-ягоды в перелесках.

Стирала, мыла полы. Кормила кур. Полола грядки за домом, там росли морковка, свекла, огурцы, кабачки, укроп с петрушкой. У нас были кусты с крыжовником, малиной и смородиной, и поспевали уже яблоки.

В бабулином шкафу обнаружился ворох разной одежды и отрезы тканей, а в дальней комнате стояла швейная машинка, и я нашила и перешила нам всякого — сама удивилась, как быстро у меня стали получаться штаны, трусы и сарафаны. Коробка с пуговицами, нитки, петли, резинки — все было. Хозяйство было отлаженным и аккуратным, находилась любая мелочь.

Но общаться мне было не с кем, деревенских я боялась, болтала только с бобиком.

Книжка моя тогда еще закончилась. И даже телевизора тут не было.

Каждый день я залезала в машину, потому что в ней пахло дорогами.

Каждый вечер я говорила:

— Сенечка. Можно мы вернемся в город?

— Что ты там не видела? — отвечал Сеня.

— Мне там неплохо жилось, — говорила я. — У меня там была работа. И друзья. А здесь мне скучно и одиноко.

— Ну, возвращайся, — отвечал Сеня. — Я ж тебя не держу.

— Но я хочу с тобой, — говорила я.

— Тогда оставайся, — отвечал Сеня.

— А что мы здесь вообще делаем? — спрашивала я.

— Вообще мы здесь живем, — отвечал Сеня. — Это и есть наша жизнь, понимаешь?

— Нет, — отвечала я.

— Жаль, — отвечал Сеня.

И рассказывал мне, например, про картошку. Про то, какой у разных сортов урожай, какой крупнее, какой вкуснее, какой легче чистится. У Сени загорались глаза, а я изо всех сил пыталась увлечься, но у меня ничего получалось.

Потом и эти общие вечера закончились: Сеня все чаще пил с неведомыми мне мужиками, приходил за полночь, валился в кровать не раздевшись. Я все чаще плакала. Кажется, приближалась осень. У меня не была календаря, я давно запуталась во времени. Но дни становились короче, ночи холоднее. Я думала о том, что впереди зима, и мне делалось жутко.

Однажды Сени все не было и не было, хотя он обещал прийти пораньше и слазить со мной в подпол, поискать там пустые банки. Я собиралась варить варенье, мне нужны были банки. Я могла сама слазить в подпол. Но мне хотелось, чтобы мы хоть что-то делали вместе. А Сени все не было.

Стемнело, но я не стала включать свет, так и сидела за столом в темноте.

Призывно затявкал бобик — я глянула в окно, Сеня шел через двор, на него светила луна. В окно были видны и звезды, тысячи, россыпью, и огромное черное небо — в городе не бывает таких звезд и такого неба.

Сеня постучал в дверь.

— Ау! — сказал Сеня.

Я молчала.

Он включил свет, я зажмурилась.

— Ты чего сидишь в темноте? — спросил Сеня.

Он был даже и веселый.

— Жду тебя, — сказала я. — А тебя все нет и нет.

— Понятно, — сказал Сеня. — Ужина, надо полагать, тоже нету.

— И ужина нету, — сказала я.

— И чего пришел? — спросил Сеня, скидывая кроссовки. — Ужина нет, жена хмурая и злая. Если ждет, то только для того, чтобы опять начать ныть.

— Я и не переставала, — сказала я.

— Точно, — сказал Сеня.

Вытащил батон, паштет, стал намазывать паштет на хлеб.

— Сенечка, — сказала я.

— Не могу больше этого слышать, — сказал Сеня. Жуя. Дожевал, запихнул батон и паштет назад в холодильник. — «Сенечка!» Сразу ясно, что щас начнется.

— Ну а я не могу так больше жить, — сказала я.

— Почему тебе все не так, а? — сказал Сеня. — Мы оказались в прекрасном месте. Вокруг леса и луга. Просторы, воздух. Никакого шума. Никакого стресса. Что тебе не нравится? Чего тебе не хватает?

— Всего, — сказала я. — Это не просторы и не воздух;. Я попала тут в капкан. Никого, кроме тебя, я не вижу, а ты не разговариваешь со мной с тех пор, как мы здесь поселились. Я даже не знаю, зачем мы здесь, ты мне так и не объяснил. Мне тут плохо. Тяжело и скучно. Потерянное время. Потерянные дни.

— И почему ты не уйдешь? — спросил Сеня.

— Но я же тебя люблю.

— То есть это жертвенность такая? Во имя высоких чувств?

— Ну в общем да, — сказала я.

— А с чего ты взяла, что мне нужны такие жертвы?

— Пока мы сюда не попали, никаких жертв не было! Мы ладили. Мне было с тобой хорошо.

— А потом вдруг стало плохо.

— Ну да, — сказала я.

— Тебе не кажется, что это как-то неубедительно? Было-было хорошо, а теперь плохо. Непонятно почему.

— Чего же непонятного? — сказала я. — Что именно тебе непонятно?

— Ты тоже не разговариваешь со мной с тех пор, как мы здесь поселились, правда? А только ноешь. Эта твоя любовь — в чем она выражается? В регулярности нытья? Почему ты не можешь найти себе интересного дела? Почему ты не можешь оглядеться по сторонам и увидеть, в каком отличном месте ты очутилась? Почему ты не дружишь с местными — что, они недостойны внимания? Тебе не кажется, что ты дико предубеждена? Тебе не кажется, что ты сама загоняешь себя в этот свой капкан? Носишься со своими замшелыми представлениями о том, что тебе нужно, и даже не пытаешься подстроиться под обстоятельства, в которые попала?

— Нет, — сказала я.

— Что — нет?

— Мне так не кажется.

— Ну ладно, — неожиданно спокойно, даже и умиротворенно ответил Сеня. — Нет так нет.

Я ждала, что он что-нибудь добавит. Важное. Обнадеживающее. А он зевнул, разделся, залез в постель и почти сразу захрапел.

И я решила, что больше так не могу. Я решила, мне надо бежать. Я решила, что завтра дойду до шоссе, откуда мы тогда свернули, а там доберусь как-нибудь до города на попутках.

Я так решила, забралась на свою сторону кровати и тоже заснула.

А проснулась оттого, что под окном гудела машина. Кудахтали куры, орал неведомо откуда взявшийся петух, доносились приглушенные голоса, ветер стучал в окно веткой — но главное, гудела машина!