Вавилонский голландец - Гарридо Алекс - Страница 7

Я сидел в камбузе, слушал, как на палубе звучат человеческие голоса, и боролся с желанием рвануть навстречу опасности. Нет уж, говорил я себе, пусть сами приходят. И содрогался, пытаясь вообразить, кто сейчас сюда войдет.

Но на первый взгляд Джон Дарем выглядел как вполне обычный человек. Мне он сразу понравился; но думаю, дело тут не в его обаянии, просто я обрадовался, что передо мной не великан, не чудище с дюжиной щупалец, не скелет, в конце концов. Я лекарь и должен бы спокойно относиться к человеческим костям, да я и отношусь к ним спокойно – при условии, что кости смирно лежат на месте, а не докучают живым ночными визитами.

Однако скелет Джона Дарема вел себя выше всяких похвал; я хочу сказать, он явился на встречу со мной, облаченный в приятное взору тело, отличавшееся от моего лишь тем, что сквозь него, если приглядеться, можно было увидеть все, что находилось позади. Но это я далеко не сразу заметил – и слава богу.

Устная речь Джона Дарема ничуть не уступала письменной, то есть была столь же изысканна и безукоризненно вежлива. Он многословно сообщил, что считает мое чудесное спасение и нынешнее присутствие на корабле своей личной большой удачей, похвалил мою любовь к порядку, поблагодарил за согласие встретиться. Пока он говорил, я молчал – и не потому, что перебивать невежливо, просто не знал, что тут можно сказать. К непринужденной светской болтовне я, терзаемый страхом, не подготовился и теперь растерялся.

Но ответа от меня, кажется, и не требовалось. Джон Дарем превосходно справлялся с разговором сам. Он вообще, как я со временем удостоверился, был словоохотлив, чтобы не сказать болтлив, а в тот вечер к тому же старался мне понравиться – ради моего же блага, чтобы я наконец успокоился.

Когда я говорил о своем увлечении чтением, я признался, что никогда прежде не встречал собеседника, чьи рассказы могли бы сравниться даже с самой скучной из книг. Так вот, Джон Дарем стал первым исключением из этого правила. Скажу больше, редкая книга могла бы потягаться с его историей.

Капитан «Морской птицы» – так, оказывается, когда-то назывался корабль – сам толком не знал, проклят он или благословен. Это с какой стороны посмотреть.

Судите сами. Много лет назад, когда Дарем был еще молодым капитаном, совершавшим в этом качестве второе, если не ошибаюсь, плавание, он обнаружил в море и поднял на борт смуглого старика, столь тощего, что, по утверждению Джона, можно было с чистой совестью оставить все как есть: его невесомое тело плясало в волнах как щепка и имело все шансы рано или поздно быть прибитым к берегу. Однако старик был спасен, накормлен, напоен, одет и помещен в кладовую, где вполне хватало места для скромного ложа.

С этим стариком все было непросто. Несколько дней он то бормотал, то громко ругался на каком-то неизвестном наречии, потом вдруг ни с того ни с сего взял да и заговорил сперва по-испански, а потом по-английски – с немыслимым акцентом, но все-таки понять его было можно. Обретя дар связной речи, старик поведал, будто провел в море сто дней. Ясно, что это не могло быть правдой, но Джон не стал с ним спорить и матросам не велел. Люди, случается, теряют разум и от меньшего потрясения, чем кораблекрушение, а безумца лучше оставить в покое. Правда, ни других людей, ни обломков погибшего корабля поблизости не обнаружилось, но их толком и не искали. Джон Дарем полагал, что в таком деле следует положиться на судьбу, пусть сама решает, кому суждено попасться ему на глаза и спастись, а кому нет.

Старик оказался не самым приятным спутником. Начать с того, что он наотрез отказался назвать спасителям свое имя, опасаясь с их стороны не то колдовства, не то разоблачения и ареста. Настроение его менялось порой по нескольку раз на дню, он то проклинал всякого, кто попадался ему на глаза, то вдруг принимался чуть ли не со слезами извиняться за вздорное поведение, благодарить всех подряд и сулить золотые горы. Ну да что взять с сумасшедшего.

Иногда, впрочем, случались у него светлые периоды. В такие дни старик молча сидел на палубе, подставляя лицо свежему ветру, или звал капитана сразиться в шахматы. Джон, чью страсть к восточной игре не разделял ни один из членов экипажа, говорил, что обрел в его лице достойного противника и прекрасного собеседника; то есть рассказывал старик по большей части совершеннейшую чепуху, но, надо отдать ему должное, чрезвычайно занимательную. Об островах, где живут огненные демоны, опознающие друг друга по траектории полета искр, и о парящих над облаками стальных машинах, которые способны пересечь Атлантику всего за несколько часов; о пиршествах распутного императора Нерона и таинственных переговорных аппаратах, позволяющих услышать голоса людей, живущих на другом конце света; о том, что повадки оборотней Японских островов отличаются от обычаев их сородичей из Далмации даже больше, чем правила священной индейской игры в мяч от футбола, которым когда-нибудь в будущем всерьез увлекутся потомки их лютых врагов. Всего не упомнишь, но ничего более бессмысленного и одновременно захватывающего Джон никогда прежде не слышал.

Порой, признался он, я начинал думать, что, прежде чем мой новый знакомец оказался в море, он безнадежно заблудился в океане времени; чего я до сих пор не понимаю, так это откуда в моей простодушной, веселой, молодой голове взялась столь причудливая и мрачная идея.

Однажды вечером, когда полная луна почти скрылась за горизонтом, а звезды горели так ярко, словно небосвод был не твердью, а ветхим, дырявым лоскутом, едва прикрывающим сияющий вход в Царствие Небесное, молодой капитан Джон Дарем стоял на палубе, наслаждаясь приятным завершением погожего дня, благополучием на корабле, недавно съеденным ужином, выпитым вином, теплым ветром и близостью родного берега, который он рассчитывал увидеть не позже завтрашнего полудня. Безымянный старик подошел неслышно, встал рядом, вздохнул. Я оказался не самым лучшим спутником, капитан, сказал он. Впрочем, могло быть и хуже, по крайней мере, я не прокаженный, не вор и, что бы ты ни думал, не безумец. К тому же я могу исполнить любое твое желание. Только одно, зато любое. Подумай, капитан.

Но Джон не стал долго думать. Природный темперамент не позволял выдержать паузу в разговоре, выпитое за ужином вино развязало язык. Я хочу, чтобы так было всегда, сказал он, подразумевая – пусть всегда море будет спокойным, небо чистым, матросы здоровы, довольны жизнью и послушны, а мои дела – в полном порядке. Если бы он потрудился это разъяснить, все наверняка повернулось бы иначе, но Джон думал, и так понятно, что он имеет в виду, а старик невозмутимо кивнул и пообещал: будет. Всегда.

На следующий день он вежливо, но решительно отказался от небольшой суммы, которую предложил ему капитан, чтобы как-то продержаться первое время, сказал, у него в этом городе есть родня, разыскать ее будет нетрудно, поспешно сошел на берег и исчез в толпе, Джон слова вымолвить не успел. А несколько дней спустя на корабль явился смуглый, но безукоризненно одетый джентльмен, назвался внучатым племянником спасенного, поставил матросам угощение, а капитану предложил вечную дружбу. И это были не пустые слова, он не раз потом оказывался рядом в трудную минуту, готовый предоставить помощь и покровительство, но это уже совсем другая история, вернее, много разных историй. Некоторые из них чрезвычайно любопытны и поучительны, но прямого отношения к предмету нашего разговора они не имеют, поэтому отложим их на потом.

Капитан Джон Дарем прожил хорошую и по тогдашним меркам довольно долгую жизнь. Он был до конца дней удачлив в делах и в любви, охоч до приключений и новых знаний, оставил после себя троих сыновей, чье будущее было вполне обеспечено, да и умер, можно сказать, счастливо – в собственной постели, во сне, так и не сообразив поначалу, что случилось. Просто вдруг, как ему показалось, проснулся и обнаружил, что стоит на палубе «Морской птицы», полная луна приближается к горизонту, звезды сияют так, что впору ослепнуть, дует теплый ветер и душа поет.