Рок-н-ролл под Кремлем - Корецкий Данил Аркадьевич - Страница 17
- Предыдущая
- 17/78
- Следующая
– Есть! – объявил Толик. – Карамболь…
Он и в бильярд катал немного, дядя Паша учил, если бы не посадили наставника, так и выучил бы… Но сейчас засевшее в памяти слово не имело отношения к бильярду. Просто на светофоре столкнулись две «Волги». Надо же, нашли друг друга! Обычное дело: красный свет, дистанцию никто не держит, вот и въезжают капотом в задницу. Осколки фонарей на асфальте, лужа под радиатором, водители жестикулируют, орут друг на друга матом, из объезжающих машин сигналят: «приду-у-урки!».
– Толик, иди помоги – ванну вынесем! – орет откуда-то Говорящий Попугай. Прозвали так его за большой нос и глупый вид. Да и говорит он мало и коряво, как попугай. Был бы умный – не дергал бы бригадира по пустякам, понимал бы, что такое настоящий москвич! Он с прорабом должен договариваться, когда наряды закрывают, а сейчас и отдохнуть имеет право, пока все эти херсонцы и тьмутараканцы приближают эру развитого капитализма. Вот такие дела. Нет, Толик нормально к ним относится, к херсонцам этим несчастным. Бровь не выгибает и, если что, – всегда поможет рублем. Или даже двумя. Уж очень микроскопические они фигуры в этом городе. Даже не бактерии, а – палочки, атомы, пыль. На их фоне Толик сам себе порой кажется… Целой амебой, о! Умудренным. Повидавшим. «Москва – а что Москва-то?» Плюнуть и растереть.
И Толик плюнул с высоты восьмого этажа на проплывающий внизу поток скверны. В этот момент кто-то из херсонцев за его спиной удивленно произнес:
– Ух ты! А это еще что за хрень?
Босой, взламывая паркет, дошел до стены и поддел гвоздодером плинтус. Под плинтусом лежала плоская пластиковая коробочка. Когда-то, в советские времена, в таких привозили польские спички с девочками без лифчиков на стереокартинках. Картинки на коробочке не было. Босой присел и протянул руку, но тут же брезгливо отдернул: в коробочке зияли два отверстия, а в отверстиях было полно хитиновой тараканьей скорлупы. И все в черных точках. Бр-р.
– Там написано что-то не по-нашему, – сказал зоркий Суржик.
– Где? – недоверчиво повернул голову Босой.
Лет двадцать назад, если бы на коробке обнаружился какой-нибудь завалящий лейбл, эту коробочку голыми руками из распоследнего дерьма достали бы, как сокровище. Но Босой такого не помнит – другое поколение, другие ценности.
– Дай-ка.
Толик оторвал кусок обоев и, поддев коробочку, приподнял ее. И сразу все стало ясно.
– Ультрамайкро, – прочитал он. – Майд ин Ю Эс А…
– Гля, как по-английски шпилит! – восхитился Демид. – Где ты так наблатыкался?
Толик нахватался вершков, когда терся с ломщиками валютных чеков, но вдаваться в эту тему не хотел, он только отмахнулся и, заметно напрягаясь, прочел дальше:
– Тайп «Б»… Лау нойс…
Его сморщенный лоб покрылся каплями пота.
– И что это все означает? – полюбопытствовал Суржик. Он явно был рад перерыву в работе.
– Означает, что это магнитный носитель, – разъяснил опытный Толик. Он явно гордился собой. – Кассета, по-нашему. Музыка.
– Так музыка ж на дисках, – возразил Суржик.
– Дурак ты. Это сейчас на дисках. Не всегда же так было.
– Так там Шаляпин какой-нибудь, значит.
Бригада дружно заржала. Шаляпин – это прикольно.
Всем захотелось послушать Шаляпина (особенно неистовствовал по этому поводу Суржик). Демидов плеер отпадал, поскольку он, как и положено современной технике, проигрывал ДВД-диски. Кто-то сбегал в соседнюю бригаду, где у мужиков был древний кассетный магнитофон. Попробовали – оказалось, что кассета слишком мала для него. Толик, интеллектуальное превосходство которого теперь стало несомненным, вспомнил про телефонный автоответчик: там работают такие же крохотные микрокассеты. На нижних этажах, где еще не успели демонтировать телефоны, он нашел раскуроченный «Панасоник» – в середине девяностых такие аппараты гордо именовали «мини-АТС». Толик взял его у электриков под честное слово и вернулся к своим.
Бригада закурила и расслабленно уселась прямо на пол, ожидая, когда из динамиков польется высокое искусство. Но Шаляпин молчал. Полминуты они слышали лишь громкий треск и шелест. Толик решил, что вставил кассету не той стороной и поднялся, чтобы проверить, но тут в комнате раздался плоский и приглушенный голос:
Окончание строфы потонуло в новом взрыве дружного регота.
Почему индеец задремал, и с какой причины его заплющило, никто так и не узнал. Когда рогот поутих, Суржик заметил, что это еще прикольней Шаляпина. «Сейчас опять про Стрекозу будет, – сказал Пивняк. – Или типа того…» Демид высказал предположение, что это – Пушкин. Босой ответил ему, принужденно зарифмовав «Пушкин» с нецензурным словообразованием. Может, это Лермонтов, сказал на это Суржик. Босой открыл рот, чтобы нецензурно зарифмовать слово «Лермонтов», но его перебил Толик:
– Тихо!
Все затихли. Кассета продолжала издавать громкое шипение, сквозь которое, наконец, начали прорываться голоса.
– Добрый вечер. Дядя Коля велел передать вам привет…
– Добрый. От хорошего человека хорошие вести слышать всегда приятно.
Пивняк скривился. Это неинтересно.
– Меня зовут Курт. Для русского языка и уха это привычно. Можете называть меня дядя Курт… Как поживает дядя Коля?
– Что это за тягомотина? – обиженно спросил Демид. – Где же музыка? Мотани маленько вперед…
Толик щелкнул клавишей.
– А у Нины Степановны как с давлением?
– Да сейчас вроде нормально, не жалуется…
– Фигня какая-то, – Демид встал, привычно надел наушники и начал выламывать оставшийся подоконник.
Толик прокрутил еще.
– Ведь красивая жизнь нравится девушкам… кто тебя научил этому?.. Дядя Коля, дядя Коля. А деньги кто тебе давал? Кто чудесный отпуск с Варенькой в Сочи оплатил? Тоже дядя Коля!
Суржик насторожился. Раз заговорили о девушках, то быстро могли перейти к откровенной порнухе. Но ничего подобного не последовало.
– …не надо зацикливаться на деньгах. Это важная часть жизни, но не главная. А главное – это дружба, человеческие отношения и взаимная поддержка…
– Знаем мы всю эту матату! – буркнул Суржик. – Что там дальше-то?
Толик проматывал кассету все дальше. Там шли семейные разборки вокруг бабла. Брату нужны деньги, у дяди их нет, надо продавать дачу, правда, кто-то должен ему отдать, но у того тоже нет. В общем, картина знакомая, но никому не интересная.
– Радиопостановка какая-то, – сказал Босой. – Типа «Вишневый сад»…
– Почему «Вишневый сад»?.. – спросил Демид.
Босой пожал плечами и взялся за свой гвоздодер.
– Да раз в наряде стоял и слышал по радио… Чуть не помер со скуки, но там делать все равно нечего было…
– Тихо вы, – повторил Толик.
Он нажал «стоп» и достал кассету. Поддел гвоздем пленку, вытащил наружу коричневый целлулоидный локон, посмотрел на свет.
– Порошок осыпался, – сказал он. – Светится вся. Сколько же она пролежала здесь?
– Да выбрось ты это… – в сердцах крякнул Босой и поднялся на ноги. На него тут же зашипел Суржик, которому было лень строить капитализм в такую жару. Но Босой все равно вернулся к своему занятию и принялся яростно срывать остатки паркета. Там хоть найти что-нибудь можно…
Толик продолжал возиться с пленкой, но бригада окончательно потеряла интерес к записи и от нечего делать снова взялась за работу. Только Суржик еще держался, делая вид, что слушает, и смолил сигарету за сигаретой – но потом Босой рявкнул на него, типа все работают, а ты чего расселся. И Суржик, огрызнувшись для порядка, пошел работать, как все.
Толик поставил кассету стороной «Б», промотал вперед.
- Предыдущая
- 17/78
- Следующая
