Охота на тигра. Танки на мосту! - Далекий Николай Александрович - Страница 16

— Нет, дорогой оберштурмфюрер, я обязательно, обязательно буду присутствовать, — сказал Верк, сверкнув белозубой улыбкой. — С большим удовольствием! Считаю своим долгом... Ну, а объяснение начальству, если это потребуется, будете давать вы. Согласно имеющейся у вас особой инструкции.

И начальник ремонтной базы открыл дверь, приглашая эсэсовца покинуть вместе с ним кабинет.

В кладовую Брюгель явился в сопровождении переводчика. Любу заставили подписать обязательство, гласящее, что она не должна вступать в посторонние разговоры с пленными, передавать им что-либо, кроме указанных мастером инструментов, и не брать у них писем, записок или других предметов для передачи третьим лицам, а также немедленно сообщать своему начальнику в случае, если кто-нибудь из пленных попытается установить с ней контакт.

Переводчик старательно, слово в слово, перевел то, что сказал в заключение комендант.

— Помните, такие контакты караются смертью. Вас казнят, повесят тут же, на базе, немедленно, как только мы установим вашу вину. Нам все будет известно, и гораздо раньше, нежели вы предполагаете. Все ясно?

Брюгель знал, что делал. Он верил во всепобеждающую парализующую силу страха. И он увидел, что достиг цели — молодая кладовщица перепугалась до смерти.

Но настоящий страх Люба испытала немного позже, когда увидела в окно, как четверо пленных устанавливают посередине двора высокий столб с перекладиной. Свисающая веревка с петлей на конце не оставляла сомнения в назначении сооружения — это была виселица.

Остальные пленные стояли у стены и под надзором переводчика твердили «урок». Но вот они закончили зубрежку, к ним подошли конвоиры и повели к столбу. Там всех пленных выстроили в одну шеренгу.

Виселица, эсэсовец, переводчик, конвоиры и шеренга пленных.

Вдруг, очевидно по приказу эсэсовца, из шеренги вышел пленный с жетоном № 13. Люба сразу же узнала его — черное ведерко в руке. Она ужаснулась: сейчас на ее глазах состоится казнь, и будут вешать именно его, этого юношу. За что? В чем он провинился? Может быть, нашли тот злосчастный бутерброд, которым он намеревался поделиться с товарищами? Нашли, но он не сказал, кто дал ему хлеб... «Не узнают...» — сказал он тогда и грустно улыбнулся. Он был уверен, что никакая сила не заставит его сказать немцам правду. Окаменев от страха, Люба смотрела в окно.

Юрий Ключевский стоял около столба, лицом к товарищам. Он видел, как испуганно и вопрошающе смотрят на него Шевелев и Годун, и отвечал им едва заметным пожиманием плеч. Он понял, что сейчас по приказу коменданта его должны повесить, но не мог догадаться, в чем именно состоит его вина, вызвавшая такой гнев коменданта лагеря. Это лишало Юрия последней надежды найти какой-то спасительный выход.

Однако и сам Брюгель не смог бы объяснить, почему на этот раз он избрал своей жертвой измазанного краской молодого пленного с грустными мечтательными глазами. Правда, задайся он выяснением этого вопроса, вспомнил бы праздношатающегося, за которого вступился Верк, и то раздражение, какое вызвали у него надписи на стене. Он не мог подавить свою подсознательную неприязнь к людям, в глазах которых угадывался высокий интеллект, богатство духовного мира. Но Брюгель не был склонен к самоанализу и считал, что он вовсе и не выбирал, а всего лишь поманил пальцем к себе первого из пленных, на ком остановился его взгляд.

«Вот и конец, — думал Юрий, слыша, как учащенно и сильно бьется его сердце. — Какая-то роковая случайность, дикое недоразумение. Неужели Иван Степанович и Петр не сумеют без меня осуществить план побега? Заклинаю перед смертью, друзья, найдите в себе силы, совершите этот подвиг! Заклинаю, умоляю!» Глаза его, устремленные на Шевелева и Годуна, затуманились влагой. Неожиданно он вспомнил, что бутерброд девушки-кладовщицы все еще у него в кармане. Пропадет... Как глупо!

Брюгель оглянулся, поискал кого-то глазами и удовлетворенно кивнул головой — к виселице поспешно шагал начальник рембазы. Итак, все в сборе, можно начинать. Переводчик откашлялся, приготовившись орать во всю глотку.

Оберштурмфюрер заложил руки за спину, сделал шаг вперед.

Верк подчеркнуто невозмутимо оглядел застывшую шеренгу и даже изобразил на своей физиономии что-то похожее на улыбку. Он знал, что предстоящая казнь вызовет у него неприятное, тягостное чувство — тут уж ничего не поделаешь, такой характер, — но больше всего боялся, что Брюгель догадается об этом, и старался показать, будто присутствие при казни доставляет ему некоторое удовольствие.

Тут взгляд Верка остановился на пленном № 13, стоявшем по-прежнему у столба с пустым черным ведром, из которого косо торчала деревянная ручка кисти. Верк понял, кого собирается повесить Брюгель, и понял также, что если он, Верк, сию же минуту не вмешается, то эсэсовец совершит глупость, которая сведет на нет весь эффект от его, не так уж плохо придуманной, профилактической акции. И к тому же, если сразу не поставить эсэсовца на место, он будет продолжать под разными предлогами вмешиваться в дела ремонтной базы, нарушать производственный ритм, портить нервы. Брюгелю это, видимо, очень нравится. Нет, этого допустить нельзя.

Комендант начал говорить, делая частые и продолжительные паузы, чтобы переводчик успевал за ним.

— Мы пошли навстречу вашим желаниям...

...Мы улучшили ваш рацион...

...но среди вас нашелся...

Верк решительно дернул эсэсовца за рукав.

— Один момент, оберштурмфюрер. Отойдемте, мне нужно сказать вам несколько слов.

— Потом, потом, — зашипел комендант лагеря. — Не мешайте.

— Нам нужно поговорить сейчас же, — настаивал Верк. — Немедленно. Иначе будет поздно.

Они отошли на несколько шагов в сторону, Брюгель бросал на Верка взгляды, полные ненависти.

— Что за манера путаться под ногами. Не умеете сами...

— Оберштурмфюрер, выслушайте меня, — сдерживая ярость, как можно спокойнее произнес начальник рембазы. — Этого пленного вешать нельзя.

— Почему?

— Смысл акции, как я понимаю, заключается в том, чтобы ремонтные рабочие поверили, будто их товарищ действительно пытался заняться саботажем и тут же был разоблачен нами. Не так ли?

— Так, так. Ведь всё уже решено, обо всем мы договорились. Сейчас не время для бесплодных теоретических рассуждений. — Брюгель сделал шаг к виселице.

— Один момент, — удержал его Верк. — Это очень важно, оберштурмфюрер. Мы собираемся внушить пленным, что любая попытка саботажа с их стороны будет немедленно раскрыта и повлечет самые суровые наказания.

— Наконец-то вы поняли мой замысел...

— Но ведь в ваши расчеты не входит, чтобы ваш замысел был раскрыт пленными?

— Они будут убеждены, что...

— Нет, они догадаются, что мы казнили человека, даже не помышлявшего о саботаже, казнили первого попавшегося нам на глаза только для того, чтобы запугать их.

— Глупости! Вы переоцениваете умственные способности этих ублюдков.

— Но тут не нужно особых способностей. Пленный, которого вы выбрали для казни как саботажника, единственный из них, который еще не принимал участия в ремонте. Он даже близко не подходил к танкам. Они все это знают, так как вчера и сегодня пленный № 13 по моему приказу делал надписи и заготовлял жетоны.

— Я не знал, что у вас уже появились любимчики...

Верк смерил эсэсовца презрительным взглядом, давая понять, что он не собирается отвечать на такие дурацкие шпильки.

— Вы можете повесить любого из них или всех вместе, это ваше дело. Но, оберштурмфюрер, я должен еще раз подчеркнуть, что, повесив этого, именно этого пленного, вы убедите их, что действовали вслепую и что в будущем вы не в состоянии будете определить, кто виновен в саботаже, если такой обнаружится. Вместо идеи вины и торжества справедливого наказания, возмездия вы внушите им идею возможности действовать безнаказанно, сваливать свою вину на других. Вместо страха вы будете вызывать у них насмешку. Вы поняли меня, оберштурмфюрер? Если не поняли, я изложу свою мысль более четко и пространно в рапортах о случившемся, которые будут отправлены моему и вашему начальнику.