Страж - Маклин Чарльз - Страница 45

• Предыдущая
• 45/79
• Следующая

Здесь я вмешался и напомнил пациенту, что до сих пор нам не удалось выявить ни малейших признаков кармической прогрессии в его цикле. Я спросил у него, не обнаружил ли он теперь подобного поступательного развития своих предыдущих существований. Понял ли он, каким именно мотивом руководствовались все они в стремлении к явно недостижимому, осознал ли, чем именно обусловлен его нынешний кризис. Пациент явно оскорбился и не удостоил меня ответом. Возникла долгая пауза, которую я не спешил прервать. Он сидел в своем кресле и явно не знал, что сказать. Я делал вид, будто не замечаю его смятения.

В конце концов он поднял голову, посмотрел на меня и, понизив голос, спросил, в состоянии ли я сделать что-нибудь, чтобы помочь ему.

Этого мгновения я и ждал. Наконец-то, почувствовал я, пациент проявил готовность выслушать ортодоксальную интерпретацию того, что представлялось ему онтогенетической предысторией. Я объяснил, что, согласно закону кармы, человеку суждено время от времени сталкиваться с повторением ситуации, приведшей его к падению или гибели в предыдущей жизни, с тем чтобы на этот раз тогдашние затруднения преодолеть и постепенно выйти в более счастливое и более просветленное состояние. В случае с пациентом имеющиеся доказательства позволяют предположить, что он терпел поражение в каждом из своих предшествующих существований. Возможное объяснение этому может состоять в том, что в одном из его наиболее ранних воплощений — в каком именно, мам еще предстоит определить, — случилось нечто, повторения чего следует избегать любой ценой. Отрицая возможность избавления и просветления, пациент обречен на постоянное воспроизведение статичной ситуации бесконечных поисков. Я высказал предположение, согласно которому единственная надежда на избавление состоит в нашей совместной работе с целью локализации первоначальной травмы, воспоминания о которой преследуют и терзают его во всей последовательности воплощений.

Я предупредил его о том, что это окажется трудным и даже, возможно, опасным, но он сказал, что готов рискнуть практически чем угодно.

г) ИНТЕРПРЕТАЦИИ, НЕ ВЫСКАЗАННЫЕ МНОЮ ПАЦИЕНТУ

Телефонный звонок в Архив личного состава в Сан-Луи позволил установить, что письмо о Бегли (продемонстрированное пациентом в ходе последнего сеанса) было подлинным, но я далеко не уверен, что, руководствуясь этим открытием, он и впрямь предпринял поездку в Кентукки. В споре я бы поставил на то, что Бегли — дальний родственник пациента, а его история ему, по крайней мере отчасти, давно знакома. Я убежден в том, что Библия представляет собой подделку, хотя и чрезвычайно искусную. То, что он пошел на столь серьезные усилия для того, чтобы обмануть самого себя, равно как и психиатра, весьма согласуется с общим функциональным комплексом его личности.

д) ВЫВОДЫ И ПОСЛЕДУЮЩИЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ

В целом я нахожу, что заметен определенный прогресс и что мой прогноз в конце предыдущего отчета может оказаться чересчур поспешным. Теперь, когда пациент воспринял мысль о некоем изначальном преступлении, подавленном в глубинах подсознания, и о том, что это преступление необходимо выявить, именно теперь наступает время, когда я смогу ознакомить его с тем, что произошло на Филиппинах.

Побывав в такой переделке, я твердо намеревался какое-то время держаться от Сомервиля подальше — по крайней мере пока мне не удастся разобраться с собственными мыслями, — но я понял, что мое отсутствие может вызвать у него определенные подозрения. Поэтому наутро после возвращения из Кентукки я отправился к психиатру и выдал ему подвергнутый строжайшей предварительной автоцензуре отчет о том, что случилось в Индиан-Ридж.

Я продемонстрировал ему Библию Принта и в общих чертах обрисовал, где и при каких обстоятельствах она была найдена, не упомянув, однако, ни о мотеле «В сосновом бору», ни о Заке Скальфе. Я понимал, что его тело, скорее всего, обнаружат в ближайшие дни и, как принято, сообщат об этом в местной газете, однако я чувствовал себя в безопасности. Но Возможность того, что Сомервиль прознает обо всей этой истории, была незначительна. Вторым человеком, который мог бы связать мое имя со Скальфом, был преподобный Пеннингтон из Пасфорка, но у него не было никакой возможности на меня выйти. Наш единственный разговор протекал по междугородному телефону, и я предусмотрительно назвал себя не Мартином Грегори, а Грегори Мартином, да еще сообщил, что по профессии я историк.

Сомервиль явно оказался под впечатлением того, что я ему продемонстрировал. Тщательно осмотрев Библию Принта Бегли, он заявил, что она представляет собой самое убедительное доказательство теории о переселении душ, которое когда-либо попадалось кому-нибудь на глаза. Я попытался объяснить ему, что жил я прежде или нет, а доказательства доказательствами, но какие-то сомнения у меня по-прежнему оставались, — это не имеет для меня такого уж большого значения. Все, что я предпринял, было сделано только для того, чтобы получить доказательства тем вещам, которые миллионы людей на земле принимают на веру или считают религиозным догматом. И мое открытие вовсе не принесло мне какой-то дополнительной мудрости. Сомервиль улыбнулся и сказал, что все изменится, как только мы обнаружим «подлинный источник» моих несчастий.

Мы договорились о встрече на следующий день. Против собственной воли (я боялся, что под гипнозом могу рассказать о Скальфе) я согласился еще на одну регрессию. Но это уж — в самый последний раз. Сомервиль предложил встретиться вечером, чтобы нам никто не мешал. Он попросил меня ничего не есть и не пить спиртного в течение четырех часов перед нашей встречей. Мне это как-то не понравилось: просьба прозвучала так, словно меня готовили к хирургической операции.

Затем он сухо сообщил мне, что Пенелопа вернулась и что она будет ассистировать ему во время сеанса.

Он стоял на своем обычном месте у окна, отвернувшись от меня, но я чувствовал, что он за мной следит, ожидает моей реакции на это известие. Выглядело чуть ли не так, будто он использует Пенелопу в качестве приманки. Сама мысль о том, что Сомервиль догадывается о моем интересе к ней, рассердила меня.

Я вышел из кабинета, не будучи уверен в том, что принял правильное решение. На лестнице я столкнулся с Пенелопой. Она стояла под люстрой на нижней площадке и поправляла прическу перед зеркалом. Ее плащ был переброшен через перила, и здесь и там валялись дорого выглядевшие свертки с покупками, как будто она только что вернулась из фешенебельного магазина.

С верхней площадки я наблюдал за тем, как она прихорашивается и мажет губы. Когда ее взгляд встретился с моим и зеркале, она отвернулась поначалу с совершенно бессмысленным выражением, как будто не узнала меня. Затем заулыбалась. И, состроив заговорщицкую гримаску, написала помадой на зеркале: «Как там в Кентукки?»

Я, засмеявшись, ответил:

— Прекрасно. Особенно для того, кто без ума от шахт.

Я спустился к ней, и мы встали на площадке, затеяв как бы непринужденный разговор. Что-то между нами все-таки было, включая и обоюдную настороженность. Поверх ее плеча я смотрел на зеркало и думал о том, когда же она найдет время для того, чтобы стереть свою фразу.

— Если вам не нужно работать сегодня допоздна, — сказал я, когда момент для этого мне показался оптимальным, — то почему бы нам сегодня вечером не поужинать?

— Идет! — воскликнула Пенелопа. Она широко улыбнулась, затем обвила меня руками и поцеловала в губы.

Я был настолько поражен, что ограничил свою роль наблюдением за нашим отражением в зеркале. Ее стройная спина и согнулась под моими руками, волна темных волос рассыпалась по плечам — мне казалось, будто я вижу все это в кино.

Она прижалась ко мне, прижалась очень сильно, ее руки медленно заскользили по моему затылку.

В зеркале я увидел, как рукав синего платья соскользнул у и се с руки, нечто серебряное мелькнуло на запястье. Это был браслет с медальоном, который я купил для Анны в аэропорту Кеннеди.

• Предыдущая
• 45/79
• Следующая