Страж - Маклин Чарльз - Страница 12

• Предыдущая
• 12/79
• Следующая

— А что, если мы вернемся к теме собак?

Я пожал плечами.

— Вам необязательно говорить об этом...

— Если я не созрел, — я уже научился заканчивать за него реплики. — Совершенно верно. Я тут припомнил кое-что. Маленькую трагическую повесть о собачке. Я никогда никому не рассказывал ее. Возможно, я ее стесняюсь... Это случилось, когда мы жили на Филиппинах. Отец работал в Маниле, и мы жили в большом старом и бедном бунгало на окраине города. Наш сад непосредственно переходил в тропические джунгли.

— Продолжайте.

— Помню, как я лежал ночами в постели, слушая крики птиц и обезьян и пытаясь каждый раз определить, кто именно кричал. Иногда можно было услышать, как продираются сквозь заросли кабаны, иногда — приглушенный рык леопарда: тамошние леопарды были охочи до наших кур. Для девятилетнего мальчика это было огромным развлечением, тем более что во многих отношениях наша жизнь там была строго регламентирована. Мне никогда не позволяли никуда ходить одному, но часто оставляли одного в доме, и иногда мне удавалось смыться на улицу.

Как правило, я отправлялся на ферму Джонсонов, примерно в миле от нас, и ловил рыбу в тамошнем ручье. На ферме было множество собак всех мастей и размеров — по преимуществу бродячих, — которые забегали туда и оставались насовсем. Я любил играть с ними, особенно с одной дворнягой-полутерьером по кличке Джеф. Мы, знаете ли, не держали дома собак. Отец говорил: никаких домашних животных — у них бывает бешенство.

Однажды, когда я был на ферме, пошел дождь. Не такой, знаете, как у нас, а настоящий тропический ливень. Я помчался домой и по дороге совершенно промок, но я надеялся, что никто не заметит, что меня дома не было. По какой-то непонятной причине собаки помчались следом за мной. Я изо всех сил пытался прогнать их, но они не отставали. А было их не меньше дюжины. Стоило мне побежать — и они бежали следом, стоило остановиться — они останавливались. Я кричал им, чтобы они убрались восвояси, проклинал их, уговаривал. Но ничто не помогало. Я даже кидал в них камни, а они все равно неподвижно стояли под дождем — отвратительная свора грязных, вечно голодных... Один их вид приводил меня в раж.

Они преследовали меня до самого дома. Они даже ворвались к нам на веранду и принялись рычать, требуя, чтобы их впустили. Я закрыл в доме все двери и окна и изо всех сил старался не обращать на них никакого внимания. В доме больше никого не было, кроме маленькой дочки повара, но та была у себя в сарае. Ее мать запретила ей появляться в доме в свое отсутствие. Она была примерно на год старше меня — мы с ней иногда играли.

Дождь лил все сильнее и сильнее, барабанил по крыше, топтал цветочные клумбы, пробивал в земле дыры и уходил в них, как в воронки. А собаки по-прежнему неистовствовали на веранде всей сворой в двенадцать пастей, как будто устроили там какую-то собачью конференцию и обсуждали сейчас, чем им заняться дальше. Но через какое-то время они капитулировали и, поджав хвосты, поплелись под дождем к себе на ферму. Все, за исключением маленького полутерьера, моего дружка по кличке Джеф.

А он оставался там еще какое-то время. Я слышал, как он метался туда и сюда, как скребся в закрытую дверь: это был тонкий и сводящий с ума звук, пробивавшийся даже сквозь шум ливня, но я был преисполнен решимости не впускать его. Я заткнул уши. Мне пришло в голову, что он, возможно, не знает, как добраться к себе домой. Но мне было наплевать — мне было наплевать на все, что могло с ним случиться, лишь бы он оставил меня в покое. Наверное, я не хотел брать на себя ответственность. Хотя Джеф был весьма дружелюбной маленькой тварью.

Через несколько дней мне сказали, что Джеф куда-то пропал. Все решили, что его задрал леопард. Я никому ничего не сказал о том, при каких обстоятельствах видел его в последний раз. Никто не знал даже, что я в тот день был на ферме.

Однако долгое время после этого у меня было очень тяжело на душе.

Я поглядел на Сомервиля, ожидая от него какой-то реакции, но он сидел не говоря ни слова.

Молчание становилось гнетущим.

— Ну и что же? Не угодно ли вам прокомментировать это? Я, как видите, от вас ничего не скрываю. Или вы рассчитывали услышать, что я в двухлетнем возрасте застиг своих родителей занимающихся сексом с немецкой овчаркой? Я ведь не неврастеник и не психопат, я, знаете ли, не сумасшедший!

— Скажите-ка мне, мистер Грегори, а вы уже бывали когда-нибудь у психиатра? Разумеется, не считая доктора Хартман.

— Нет, никогда.

— Тогда почему вы с таким предубеждением относитесь к психиатрическому лечению?

— Потому что я не душевнобольной и потому что у меня всегда была здоровая сопротивляемость ко всякого рода саморазрушительным тенденциям. К тому моменту, как все это произошло, я обладал полным самоконтролем.

— Но если бы вы сломали ногу, вы разве бы не обратились к врачу и не легли бы, если бы вам велели, в больницу?

— Это другое дело.

— А скажите, проживая в Калифорнии, не участвовали ли вы в сеансах групповой терапии? А также — в радикальных движениях, экзотических религиозных культах? Не принимали ли наркотики? Не были ли замешаны в политику?

— А какое все это имеет отношение к нашей теме? Насчет политики это верно, но речь не шла о каком-то конкретном движении. Насчет наркотиков тоже — но только потому, что там так принято. Это условие игры. Я не искал ответы на вечные вопросы, если вы подводите именно к этому.

— Вы отказались, следовательно, от попыток решить все мировые проблемы?

— Вот именно, — я рассмеялся. — Единственной проблемой там было зарабатывать как можно больше денег, а я ее предпочитал не решать.

— И вами никогда не овладевала депрессия? Вы сказали мне, что в гостиничном номере испытали острый приступ депрессии.

— Да, но это было вроде как... Нет, не могу описать вам, как и что это было. Это было ни на что не похоже. Я назвал это состояние депрессией, потому что так оно называется, верно? Но как мне объяснить? Все, что я вам рассказываю, вы мысленно к чему-то постоянно приплюсовываете.

— Но как иначе прикажете вам помочь?

— Послушайте. Я убил своих собак, которых любил едва ли не больше всего на свете. Я не знаю, почему я так поступил. Это произошло помимо моего самоконтроля. А что, если это когда-нибудь повторится? Или я совершу что-нибудь еще хуже? И потом этот туман. Он переполнял мою голову. Тогда в кухне все внезапно стало сырым и холодным. И запах росы... Я ведь осознал потом, сколько бы сам ни пытался от этого отречься, что несу ответственность за содеянное. И все представляется таким бессмысленным, не правда ли? Я чувствовал себя так, словно в меня кто-то вселился, кто-то вторгся, и все же я знаю, что сама вторгающаяся сила прячется во мне.

— Возможно, вы реагируете на происшедшее на двух уровнях одновременно.

— Я не шизоид, если вы об этом. — Я почувствовал, что говорю на более высокой ноте, чем раньше. — Я не сумасшедший. Ради всего святого! Разве вы сами не видите!

Сомервиль промолчал. Он сидел, проводя пальцами по щеке. Я сам на себя разозлился, униженный его инертностью, провалом моей попытки в чем бы то ни было убедить его. Все мои аргументы словно бы закружились на месте, и каждый из них принялся хватать себя за хвост.

Но хотя я не обольщался относительно того, что мне удалось переиграть доктора Сомервиля, я вышел с собеседования с ощущением, что потерял время не совсем понапрасну. Сомервиль смог удостовериться хотя бы в одном: я самым серьезным образом настроен выяснить, почему со мной такое случилось.

Вопреки моим собственным ожиданиям, я, в конце концов, нашел Сомервиля довольно симпатичным. Он не стремился выжать из меня все соки. Единственным его предписанием был наказ завести — и вести — дневник. Когда он осведомился, не угодно ли мне повидаться с ним уже завтра, я, к своему собственному удивлению, ответил «да».

Возможно, мне принес облегчение сам шанс выговориться. Хотя я по-прежнему был начеку и многое от Сомервиля смог утаить. Но все-таки начал считать его своим потенциальным союзником. А в этом уже было нечто утешительное. Лучик какой-то надежды.

• Предыдущая
• 12/79
• Следующая