78 - Элтанг Лена - Страница 109

Он шел медленно, вслепую, расставив в стороны руки. Ветер усиливался, стальной брус шириною в ладонь вибрировал, весь древний, железный мост дрожал от ветра, и от каких-то своих собственных внутренних мелких печальных вибраций. Тилия знал, что глаза открывать не стоит, он и так видел внутри себя весь ландшафт: мокрый безлесный каньон с гремящей на дне рекой, и обглоданный небом железный остов виадука, по одному из брусьев которого шел он, Тилия, человек с закрытыми глазами, балансирующий, расставив в сторону руки. Когда ветер вокруг стих, он открыл глаза и спрыгнул, наконец, на твердую почву. Тилия оказался здесь не один, прямо перед ним стоял невысокий, гибкий очень мускулистый человек, и в каждой руке его было по сабле. На шее человека висел богатый серебряный амулет из семи переплетенных серпов.

— Я видел, как ты шел, — сказал человек, — ты закрывал глаза. Скажи, зачем ты закрывал глаза?

— Я просто знаю, что не умру, что не могу оступиться, а с закрытыми глазами не так страшно.

— Ты умрешь непременно, и прямо сейчас. — Человек пошел на Тилию, выставив сабли вперед.

Тилия тоже двинулся на незнакомца, и просто прошел сквозь него. Даже показалось Тилии, что рассек он грудью того человека на две части, и две сабли коротко звякнули о камни, а медальон остался на шее у Тилии.

За рыжим выступом скалы обнаружилось сложное террасное строение, крытое свинцом. Тилия улыбнулся, и решил, что сейчас выпьет пива с кофейными зернами. Пьяный Тилия рассказывал беззубому, зеленоватому, постоянно жующему что-то человеку. «Ночь была теплой, даже душной, невиданное количество звезд. В такую ночь похоть обычно просто душит, и, как назло, у меня не было с собой ни грамма спиртного или еще чего-нибудь… Представь себе эту плоскую, ароматную степь, и нескончаемый, уходящий в две стороны частокол высотой в три человеческих роста. Вдруг возникли ворота, открытые ворота, и в лунном свете то ли рычащий то ли смеющийся желтый пес… Запах цветов и гари, и я отчетливо вижу, что там, за воротами, точно такая же пустая, на четыре дня пути во все стороны, степь».

Последний раз Тилия увидел пса в дверях Клариной хижины, когда пришел домой. «Ну уж нет!» — подумал он, обошел хижину сзади и незаметно проник в нее через окно. Клара была внутри. Она сидела на полу и острила ивовые прутья для охоты на кротов. Тилия подошел и нежно обнял ее за спину. Напуганная неожиданностью женщина, не глядя, ударила его в бедро заостренным прутом. Прут глубоко проник в мышцу, но Тилия не думал об этом, он обнимал любимую. Почти неделю они не отходили друг от друга, и не вылезали из гамака. Все это время рана кровоточила и гноилась, на шестой день с Тилией случился горячечный бред, а потом навалилась на него горькая, сырая слабость. Тилию по ночам, в больной полудреме мучило чувство, что он вот-вот вынырнет из липкого, обрывистого страшноватого сна, однако смертельно больные часто ощущают такое. Клара сначала тихонько плакала, а потом сразу стала какой-то пепельной, сухой и словно бы что-то поняла. Когда Тилия решил про себя, что не доживет до рассвета, он позвал Клару.

— Почему столько лет я не мог умереть, а теперь вдруг умираю? — спросил он.

— Потому что ты наконец побывал со всех возможных сторон собаки, — ответила женщина и стала совсем горькой, чужой, непрозрачной.

Значение этой карты вполне однозначно. А общий контекст гадания покажет, насколько серьезной может быть обещанная помеха.

На улице Блюхера жили тигры. Они скрывались в лабиринтах сараев и старых двухэтажных домов, от которых пахло прелым деревом и канализацией. Бродили среди сугробов и натеков льда; фонари тускло светились оранжевым, и в их лучах всегда метался снег. Там, на самой короткой и страшной дороге от библиотеки до дома, жили они. Зимними вечерами они выходили из своих убежищ, гибкие и опасные, а впереди них по пустынной улице волнами катился ужас.

Ходить вечером по улице Блюхера категорически запрещалось. Поэтому Катя возвращалась только по ней.

Катя шла скользящей походкой; ранец с книжками ненадежно прикрывал спину, в коленях стыла ватная пустота, и часто-часто билось сердце. Если ставить ногу по-особому, снег не заскрипит под валенком, и тигры не услышат. Иногда впереди сквозь пургу мелькала тень, и Катя замирала в обморочном страхе, но прорыв ветра утихал, тень превращалась в дворнягу или ворону, и Катя шла дальше, пружиня и стараясь не оставлять следов.

Кабинет Главного Библиотекаря — в дальнем тупике, затерян в шелестящей полутьме, замаскирован изгибами проходов между стеллажами. Катя всегда выходила на него неожиданно, заплутав между полками и лесенками, заблудившись в нагромождениях старой бумаги. Комната всегда была заперта, и замочная скважина под медной ручкой походила на золотистый глаз. Иногда Катя бросала листать книги и подкрадывалась к двери. Из щели над полом лился жаркий свет, пахло сухой травой и кофе. Говорили, Библиотекарь слеп, носит за пазухой кинжал и не боится времени. Говорили, что когда-то в его кабинете безумолчно стрекотала пишущая машинка, но уже много лет там царит тишина. Это было неправдой: порой до Кати доносились голоса, говорящие быстро и горячо, и обрывки танго; но чаще было слышно, как вздыхает и жалуется на незнакомых языках Библиотекарь. Временами бормотание становилось разборчивее, скрипели половицы под тяжелыми шагами, и Катя опрометью бросалась туда, где с холодным весельем мигали лампы дневного света, а полки пестрели обложками детских книжек. Она отбирала стопку и робко подходила столу, уставленному ящичками с карточками абонементов.

— Ты опять взяла «Маугли», — укоризненно улыбалась ей женщина, вечно закутанная в пуховый платок. Катя молча кивала в ответ. Маугли — ее талисман, лучший друг и защитник. С ним не так страшно было идти домой.

Катя совала книжки в ранец, за спиной хлопала тяжелая и толстая, обитая дерматином дверь. С воем набрасывался буран. Катя прикрывала лицо шарфом и ныряла в переулок, ведущий на улицу Блюхера.

Буйствовал снежный январь, катилась по городу эпидемия гриппа, и Катя то пряталась с головой под одеяло, то разбрасывала постель, отбиваясь от температурных теней. Приходила мама, приносила стакан воды с лимоном. Подкладывала на батарею новую ватку, пропитанную пихтовым маслом, ставила градусник и грустно качала головой. Ночник отбрасывал теплый свет, медленно шевелились розы, оплетающие шпалеры, на обоях, и стена Катиной комнаты превращалась в фасад двухэтажки на улице Блюхера: штукатурка обвалилась, обнажив деревянную решетку и куски пакли, хлопает под ветром жесть на козырьке подъезда. Квадрат света превращался в окно, и сквозь щель в шторах Катя видела развешанные на светлых обоях детские рисунки: солнце, траву и тигров. Она замирала, и между спиной и ранцем протискивался холод. К окну подбегал смуглый мальчик с тетрадью в руке и прижимал к стеклу первую страницу. «Царь леса», — читала Катя. Мальчик вдруг начинал трясти кулаком, из его глаз катились злые слезы, и окно гасло. Розы превращались в деревья, и только вдалеке светился фонарь. Катя бежала к нему, но тело не слушалось, а потом становилось понятно, что это не фонарь, это огонь костра в ночном лесу… нет, это тигр, похожий на пламя. Он надвигался на Катю, от него несло дымом, силой и почему-то псиной, когти походили на ножи, а в рычании слышался гитарный звон. Лес заливало солнцем, становилось жарко, и тропинка превращалась в улицу. Пахло кровью, пролитой на горячий асфальт, кофе, потом. Двери сараев распахивались, выворачивая нутро темных кабачков — там пили вино, тянули из серебряных трубочек горький мате и танцевали танго. Черноволосые парни выходили на улицу плечом к плечу, и у каждого за пазухой ждал нож. Здесь не было места ни страху, ни холоду. Катя благосклонно улыбалась и расправляла плечи, обмахиваясь веером. Прекрасная северянка с улицы Серрано, тайная причина многих и многих дуэлей, лучшая танцовщица окраин, она привыкла к блеску злой стали и жару в крови. Подкатывала повозка, запряженная храпящими тонконогими конями, лихие гаучо увозили сеньориту Катерину в пампу, где текли воды рыже-свинцовой реки, и оставляли наедине с солнцем и травой.