78 - Элтанг Лена - Страница 106

Эта карта весьма недвусмысленно сообщает, что пришло время платить за совершенные ошибки. Насколько высокой будет плата, зависит от общего контекста. При очень благоприятном раскладе ясно, что можно обойтись малой кровью. При самом неблагоприятном — и вовсе голова с плеч.

Утром отец ушел на рынок, а в доме завертелась каруселью предпраздничная суета. Мы с братом мыли полы, мыли окна, протирали влажною губкой книжные полки и посуду в серванте, а на кухне, в духовке, шипел гусь: там колдовала мать. Иногда она заходила в комнату и приносила с собою запахи уксуса, пряностей, подсолнечного масла, мандаринов, а посреди гостиной мы уже завешивали игрушками огромную, как гора, ель, и пронзительно пахло свежей хвоей, морозом, праздником. Нам так хотелось на улицу, что мы, закончив, сами спрятали на антресоль опорожненную коробку из-под украшений и, не предупредив мать, осторожно оделись и сбежали во двор. И там — играли в снежки, охотились друг на друга в коридорах сугробов и гаражей, гоняли криками кошек на заваленном мусором пустыре за домом, а когда вернулись, увидели: отец уже вернулся, и в его сумке, кроме банок и брикетов с продуктами, лежали подарки: две небольшие картонные коробки, обёрнутые блестящей мишурой. Мать тот час же спрятала их на антресоль, к пустой коробке из-под игрушек: "Откроете в полночь, как все", и мы снова сбежали на улицу, где носились друг за другом, словно угорелые, а с неба лохматыми хлопьями шел снег. Подошли несколько соседских ребят, все мы вместе начали строить Великую Крепость: мы катали снежные шары, возводили из них стену до самого неба, ровняли поверхность стены ладонями, резали ступени, окна, сверлили бойницы, а затем леденили поверхность стен и щели водой. Когда стены крепости была возведены, брат предложил залить площадку перед стеною, чтобы сделать крепость совершенно неприступной врагам. Мы с братом выпросили у матери ведро и долго, в две руки, носили к крепости воду из колонки — до тех пор, пока крепость не оказалась в кольце льда. Теперь врагам будет тяжело: отныне они вынуждены наступать медленно, чтобы не поскользнуться, превращаясь, таким образом, отличные мишени для нас, а если кто-то из них, разбежавшись, подкатится по льду к основанию стены, то он обязательно упадёт у подножья, и безжалостно мы завалим его сверху снежными комьями…

Помню, в какой-то момент предложил брату: "Давай посмотрим, что в коробках, пока мать не видит. Она сейчас на кухне занята!" Но брат отказался — все, и он вместе со всеми, лихорадочно заготавливали боезапасы: лепили снежки, складывали их в пирамидки у бойниц, чтобы позже, в бою, не отвлекаться на них… Где-то неподалёку, готовились к штурму наши враги. И вдруг тишина как будто бы испугалась, сбежала от нас в чужие дворы — враги начали наступление. Я водрузил ведро себе на голову, вместо шлема, но мать крикнула в форточку: "Неси ведро домой немедленно!" — и мне пришлось это сделать. Стараясь успеть до начала боя, я, задыхаясь, взлетаю на этаж, как на крыльях, но бой уже начался, и врагов так много, что даже ледяное поля помогает слабо, и нам, оставшимся в крепости, с большим трудом удаётся выдерживать их натиск. Шаг за шагом, враги продвигаются всё ближе и ближе к стенам: они — словно стая больших, чёрных, неуклюжих крикливых птиц, утративших крылья. Я тороплюсь обратно, в крепость, но мать говорит мне: "Смени перчатки, эти уже совсем мокрые". Я не слушаюсь, пытаюсь сбежать, но мать становится в проходе и не даёт мне выйти. И мне приходится идти в комнату, я становлюсь на табурет, роюсь на антресоли, но вместо перчаток мне под руку попадаются лишь эти коробки с подарками — коробки, которые мы должны с братом открыть в полночь, со всеми. Я слышу, что мать уже на кухне: она гремит кастрюлями, она открывает духовку, и я чувствую запах пригоревшего жира, и вдруг, неожиданно для себя, решаюсь: я, содрав мишуру, открываю одну коробку из двух…

Милая моя… Ты помнишь, был день, мы прощались, и ты обнимала меня двумя руками, сцепив ладони у меня за спиной? Я шептал тебе на ухо глупости: что у тебя в одной руке — наше прошлое, а другая рука — пуста… Ты хмурилась, будто сердилась, но, скорее всего, ты просто не понимала, о чём я. Ты, вообще всегда бежала куда-то, словно ветер, перемещающийся оттуда, где его много, в пустоту. Меж рук, лишенных возможности сомкнуться, появляется ветер. Когда руки размыкаются, в одной руке слишком много чего-то, а в другой — совершенно нет ничего, и вот — что-то происходит, что-то появляется прямо из пустоты, знаешь? Это и есть — вечный двигатель, место между прошлым и будущим, множеством и пустотой, и ты, как и все, бежишь вперёд, только вперёд, а твоя пустая рука похожа на ту коробку, которую я нечаянно открыл тогда, в моём детстве: коробку, в которой не было ничего. Там была пустота, там всегда находится пустота, абсолютная пустота, а где-то внизу, во дворе моего дома, завершается штурм — мы побеждены, мы разбегаемся по своим квартирам, и наша крепость разрушена, там, где только что стояла стена, лежат бесформенные трупы сугробов, я стою на табурете, в руках у меня пустая коробка. Падает с неба снег, и уже ничего не случится в полночь, никогда не случится.

Этот аркан обещает высокую плату за труд (особенно интеллектуальный). При неблагоприятном раскладе лавровый венок не отберут, но характер его обладателя испортится: Шестерка Мечей предупреждает о таких опасностях как догматичность, излишний академизм, неприятие новых идей, чрезмерная амбициозность и все в таком духе.

— Ты что, лебедям хлеб крошил? Я знаю, что запрещающих табличек тут нет, но лучше не надо бы, хлеб — не самая полезная еда для водоплавающей птицы. Ну ладно, немножко можно, я имею в виду чуть-чуть, по маленькому кусочку, а не полбатона на рыло, как…

Джем? Какой, вишневый? Малиновый? Конечно, держи.

А вот русалкам хлеб давать можно. Они, правда, сами его неохотно берут, боятся растолстеть, что с них возьмешь, девчонки… Ты чего смеешься? Ну да, русалки растолстеть боятся, а что тут такого?

Нет, не издеваюсь.

Ты когда приехал? Вчера вечером? А, тогда понятно. Увидишь еще. Конечно увидишь, они особо не прячутся. То есть, некоторые прячутся, по личным каким-то причинам, обижаются, или стесняются, а сейчас еще луна на ущербе, у многих депрессия, ну а что ты хочешь, жители воды от нее чаще страдают, чем люди, хотя, казалось бы, куда уж чаще…

Я тебе вот что хочу про русалок сказать. Ты их, конечно, корми, если увидишь, на здоровье, они забавные и все жрут, еще и благодарят словами, совсем как люди — ну, почти. Но если ты дашь им суши…

Да, конечно у нас есть японские рестораны, а где их сейчас нет? Даже прямо здесь, на набережной, видишь, где желтая крыша? Не то "Цветок сакуры", не то "Лепесток сакуры", не помню. Но он, честно говоря, не очень, суп у них лучше не заказывай, и храни тебя бог от тамошнего омлета, зато суши с лососем захочешь — не испортишь, лишь бы рыба была свежая, а у них свежая… Что? Нет, суши с русалками никто не делает. Равно как и с человечиной. Шутки у тебя дурацкие.

У меня? А я не шучу. Все знают, что русалки обожают суши. То есть, если ты дашь русалке суши, она не просто корм слопает и спасибо скажет, она потом на берег к тебе полезет, особенно если ей покажется, что у тебя в руках еще что-то есть. А когда нажрется до отвала — все, твоя навеки. Ну как, очень просто. Всюду будет потом за тобой таскаться, ну да, и домой к тебе пойдет, залезет в ванную и останется там жить долго и счастливо, пока смерть не разлучит вас. Вот у Кривого Томаса в лавке уже лет восемь русалка живет, он ее на суши с угрем приманил, это все знают. Страшно доволен.