Полярная станция “Зебра” - Маклин Алистер - Страница 20

• Предыдущая
• 20/64
• Следующая

– Конечно, добровольно, – фыркнул Ролингс. – Особенно когда в тебя ткнули пальцем.

– Они мне не нужны, – заявил я.

– Вот и вызывайся после этого добровольцем, – как бы про себя проговорил Ролингс. – Могли бы хоть спасибо сказать, док.

– Вы подвергаете опасности жизнь своих подчиненных, коммандер Свенсон. А помните, что сказано в приказе?

– Помню. Но я помню и то, что в походе по Арктике, как и в горах или разведке, шансы на успех у группы по меньшей мере удваиваются. Я помню и то, что если мы позволим штатскому врачу в одиночку отправиться на станцию «Зебра», а сами будем отсиживаться, как зайцы, в тепле и уюте, то честь американского флота наверняка будет запятнана.

– Значит, вы рискуете жизнью своих людей ради доброго имени подводного флота Соединенных Штатов. А что думают по этому поводу ваши подчиненные?

– Вы слышали, что сказал капитан, – произнес Ролингс, – Мы вызвались добровольно. Да гляньте хоть на Забринского. Вылитый герой!

– Перестань, – потребовал Забринский. – Никакой я не герой!..

И я уступил. А что мне ещё оставалось делать? Да и потом, как и Забринский, никаким героем я не был и к тому же вовремя осознал, что с такими спутниками даже самая трудная дорога покажется легче и веселей.

Первым сдался лейтенант Хансен. Нет, слово «сдался» здесь не подходит, Хансен, похоже, даже не знал, что такое понятие существует, просто он первый из нас стал проявлять проблески здравого смысла. Схватив меня за локоть, он почти прижался губами к моему уху, стащил защитную маску и прокричал:

– Все, док! Пора остановиться!

– Еще один торос, – заорал я в ответ.

Хансен успел уже снова натянуть маску, прикрывая лицо от жгучего ледяного ветра, но, кажется, все же услышал эти слова, потому что отпустил мою руку и позволил двигаться дальше. Вот уже два с половиной часа Хансен, Ролингс и я по очереди выдвигались ярдов на десять вперед и прокладывали путь, держа в руке один конец длинной веревки – не столько для того, чтобы вести остальных, сколько чтобы подстраховаться от грозящих жизни ведущего опасностей. Хансена веревка уже однажды выручила, когда он поскользнулся, упал на четвереньки и, карабкаясь по крутому склону, вдруг свалился куда-то в бешено воющую тьму. Восемь футов пролетел он вниз, прежде чем, оглушенный встряской и болью во всем теле, повис в воздухе над дымящейся черной водой.

Досталось и нам с Ролингсом, мы едва устояли на ногах и минуты две из последних сил тащили Хансена из только что образовавшейся трещины. А надо сказать, что при минусовой температуре и штормовом ветре даже на миг окунуться в воду означает верную смерть. Одежда тут же покрывается прочным, негнущимся ледяным панцирем, избавиться от которого невозможно. Если даже сердце не остановится от шока, вызванного мгновенным перепадом температур в сотню градусов, то, скованный этим саваном, человек все равно быстро и неотвратимо погибает от холода.

Поэтому я двигался очень осторожно, очень осмотрительно, пробуя лед специальным щупом, который мы изготовили после случая с Хансеном из пятифутового куска веревки: мы окунули его в воду, а потом заморозили, и теперь он был тверже стали. Я то шагал, скользя и оступаясь, то вдруг терял равновесие от неожиданного резкого порыва ветра и продолжал путь на четвереньках, слепо и монотонно двигая ногами и руками. И внезапно почувствовал, что ветер потерял силу и острые ледышки больше не хлещут по щекам.

Вскоре я наткнулся на преграду: это была вертикальная ледяная стена. С чувством облегчения я устроился в укрытии и, подняв очки, вынул и включил фонарик, чтобы указать дорогу остальным.

И зря, наверное: они вряд ли могли увидеть свет. Все эти два с половиной часа мы двигались, как слепые, тараща глаза и вытянув вперед руки, а что касается защитных очков, то проще было бы надеть на голову дульный чехол с корабельной пушки: результат был бы тот же. Первым ко мне приблизился Хансен. Я окинул его взглядом: очки, защитная маска, капюшон, одежда – вся передняя часть его тела, от макушки до пят, была покрыта толстым блестящим слоем льда, лишь кое-где на сгибах чернели трещинки. За добрых пять футов я уже расслышал, как эта корка трещит и похрустывает при движении. На голове, плечах и локтях намерзли длинные ледяные перья, в таком виде ему бы только сниматься в фильмах ужасов в роли какого-нибудь жителя Плутона или другого инопланетного чудища. Боюсь, что и я выглядел нисколько не лучше.

Мы все сгрудились поплотнее под защитой стены. Всего в четырех футах над нашими головами стремительно неслась бурная, грязно-белая река ледового шторма. Сидевший слева от меня Ролингс поднял очки, поглядел на схваченный морозом мех и принялся сбивать кулаком ледяную корку. Я схватил его за руку.

– Не надо трогать, – сказал я.

– Не надо трогать? – Защитная маска приглушала его голос, однако не мешала мне слышать, как стучат у него зубы. – Эти стальные доспехи весят целую тонну. Я сейчас не в том настроении, док, чтобы таскать такие тяжести.

– Все равно не надо трогать. Если бы не этот лед, вы бы давно замерзли: он, как броня, защищает вас от ледяного ветра. А теперь покажите-ка мне лицо. И руки.

Я проверил его и остальных, чтобы не было обморожений, а потом Хансен осмотрел меня. Пока что нам везло. Мы посинели, покрылись царапинами, мы беспрестанно тряслись от холода, но пока что никто не обморозился. Меховая одежда моих спутников, разумеется, уступала мое собственной, но тем не менее справлялась со своей задачей неплохо. Что ж, атомным субмаринам всегда достается все самое лучшее, и полярная одежда не была здесь исключением.

Однако если они и не промерзли до костей, то из сил уже почти выбились, это чувствовалось по их лицам и особенно по тяжелому дыханию. Чтобы просто шагать навстречу штормовому ветру, и без того требуется масса энергии, ощущаешь себя, как муха, попавшая в смолу, а тут ещё приходилось раз за разом карабкаться на торосы, падая и скользя, катиться куда-то вниз, а то и обходить совсем уж неприступные ледяные горы, да все это с грузом в сорок фунтов за спиной, не считая добавочной тяжести ледяной коры, да все это в темноте, не различая дороги, то и дело рискуя свалиться в какую-нибудь предательскую трещину, – словом, настоящий кошмар.

– Отсюда уже нет смысла возвращаться, – сказал Хансен. Как и Ролинс, он дышал тяжело, с присвистом, словно задыхаясь. – Боюсь, док, мы совсем как загнанные лошади.

– Надо было слушать, что вам вдалбливал доктор Бенсон, укоризненно заметил я. – Уписывать за обе щеки яблочные пироги со сливками да бока себе отлеживать – тут любой потеряет форму.

– Да? – он уставили на меня. – Ну, а вы, док? Как вы себя чувствуете?

– Чуточку устал, признался я. – Но не настолько, чтобы обращать на это внимание.

Не настолько, чтобы обращать на это внимание. Да у меня просто ноги отваливались! Но зато и гордости я пока ещё не потерял Скинув рюкзак, я достал флягу со спиртом.

– Предлагаю передышку на пятнадцать минут. Больше нельзя: замерзнем. А пока пропустим по капельке этой жидкости, которая заставит наши кровяные тельца крутиться пошустрее.

– А я слышал, что медики не рекомендуют употреблять алкоголь в сильные морозы, – нерешительно произнес Хансен. – Вроде бы поры расширяются…

– Назовите мне любую вещь, – отозвался я, – все, что приходится человеку делать, – и я найду врачей, которые считают это вредным. Если всех слушать… Кроме того, это не просто алкоголь, это лучшее шотландское виски.

– Так бы сразу и сказали. Давайте-ка сюда. Ролингсу и Забринскому только чуть-чуть, они к такому виски не привыкли… Что там слышно, Забринский?

Забринский, сложив ладони рупором, как раз что-то говорил в микрофон, над головой у него торчала антенна «уоки-токи», а в одно ухо под капюшоном был воткнут наушник. Ему, как специалисту-радиотехнику, я отдал рацию ещё на «Дельфине». Кстати, именно поэтому мы и не заставляли его прокладывать дорогу по ледяному полю. Стоило ему упасть, а тем более окунуться в воду, как рация, висевшая у него за спиной, тут же вышла бы из строя. А это был бы конец: без радиосвязи мы бы не только потеряли всякую надежду найти станцию «Зебра» – у нас остался бы один шанс из тысячи вернуться назад, на «Дельфин». Забринский напоминал комплекцией средних размеров гориллу и обладал примерно таким же запасом прочности, но мы обращались с ним, как с вазой из дрезденского фарфора.

• Предыдущая
• 20/64
• Следующая