Der Architekt. Без иллюзий - Мартьянов Андрей Леонидович - Страница 27

— Уверен, это случится не завтра и не послезавтра, — фальшиво-ободряюще сказал я, и сам себе не поверил. — Но…

— Но, — эхом повторил Мильх. — Мы обязаны предвидеть наихудшее развитие событий. Требуются новые ночные истребители, нужно развивать «линию Каммхубера» и одновременно прикрывать большие города — идея с круговым зонами ПВО в сущности неплоха, но для ее осуществления необходим разумный подход!

— Разумный подход в сложившихся условиях? — буркнул я. — Эрхард, послушай, тебе эта ситуация не кажется ненормальной? Ты и я далеко не последние люди в государстве, но почему мы ничего, решительно ничего не можем поделать? Не имеем права импровизировать? Действовать во благо, а не во исполнение?

— Есть приказы, — коротко бросил фельдмаршал. — Мы обязаны подчиняться. По крайней мере я. Тебе несколько проще — le carte blanche.

— То же самое говорил Рейнхард Гейдрих почти месяц назад, — машинально сказал я и перехватил встревоженный взгляд Мильха.

— Хочешь дружеский совет? — понизив голос, произнес он. — Держись от Гейдриха подальше. У меня есть веские основания полагать, что он — самый опасный человек в государстве.

— По-моему, руководители разведки, контрразведки и тайной полиции со времен Древнего Рима не отличались ангельским нравом, — я пожал плечами. — В конце концов, Гейдрих возглавляет не христианский приют для вдов и сирот и не благотворительное общество, ведающее раздачей супа бездомным.

— Альберт, ты не понимаешь, — уже полушепотом сказал Мильх, косясь на спину водителя машины. — Никто не знает, что у Гейдриха на уме. Есть в нем какое-то второе дно, нечто накрепко скрытое, известное ему одному. Знаешь, что я слышал у рейхсмаршала после майского покушения на Франка? Когда выяснилось, что обергруппенфюрер Гейдрих жив и здоров, старик скривился так, будто разжевал лимон целиком, и проворчал: «Жалость какая. Всё насмарку…»

— Ты хочешь сказать… — я буквально онемел.

— Я ничего не хочу сказать, Альберт. Помолчу! На самом верху ведется некая игра с огромными ставками, и я предпочитаю оставаться в блаженном неведении относительно ее правил и целей. Погоны фельдмаршала, да и твой министерский портфель в этой колоде — не более чем восьмерка, ну или десятка в лучшем случае. Причем не козыри.

Эрхард Мильх замолчал и отвернулся, уставившись в окно «Опеля».

По левой стороне улицы тянулся завал из темно-багрового кирпича и обгоревших балок. В оцеплении стояли полицейские в бледно-зеленых кепи «Шако». Шуцманы провожали нашу машину безразличными взглядами и снова замирали на месте. Им было не до высоких материй — настоящая, зримая опасность находилась у них перед глазами, впереди, за спиной. В небесах, откуда в любой момент могли обрушиться тонны металла и взрывчатки. Везде.

Госпиталь произвел на меня тягостное впечатление, однако я и не пытался убедить себя в том, что реальная жизнь непременно и повсеместно должна быть легка и приятна. За этим — к Герингу, он у нас любитель прекрасного, утонченного и возвышенного.

О высоком визите никого не предупредили, потому обязательных приготовлений в виде белоснежно-стерильных палат, почтительных медсестер и бравых раненых, рвущихся обратно на фронт (обычно подобные сюжеты показывают в выпусках «Вохеншау») не наблюдалось. Начальник госпиталя, хмурый оберфельдарц, к появлению самых настоящих рейхсминистра и фельдмаршала отнесся в целом равнодушно. Без подобострастия.

Желаете взглянуть? Пожалуйста. Извольте накинуть халаты поверх шинелей, это правило для каждого. Да, в приемном отделении следы крови на полу. Раненых привозят до сих пор, мы принимаем и гражданских, выживших под завалами. Медикаментов хватает, спасибо. Койко-мест тоже, в основном у нас проходят лечение выздоравливающие, переведенные из других госпиталей.

Сколько всего поступило с той ночи? Приняли двести девять человек, из них всего тридцать шесть военных, зенитчики и моряки — да вот хоть корветтен-капитэн[10] Роберт Гизе, командир субмарины U-177.

Желаете его посетить, господин фельдмаршал? Конечно, это возможно, состояние капитэна Гизе не тяжелое…

— Гизе, Гизе, — пробормотал я, пока мы шествовали по длинному коридору госпиталя. — Знакомая фамилия, кажется, я читал в газетах о нем.

— Рыцарский крест Железного креста с дубовыми листьями в прошлом декабре, — тихонько напомнил Мильх. — За успехи в Северной Атлантике. Вручал лично фюрер, в ставке, я присутствовал…

Миссия милосердия принесла одни расстройства. Безусловно, корветтен-капитэн соблюдал субординацию, но весьма прозрачно намекнул Эрхарду Мильху, что военно-воздушные силы… Как бы это сказать? Не оправдывают надежд. Одно дело погибнуть в бою, и совсем другое — вот так. Причем можно сказать, что вчера экипажу U-177 очень и очень повезло.

Роберт Гизе детально рассказал о ночных событиях. Поскольку субмарина стоит на верфи «Дешимаг», — Deutsche Schiff und Maschinenbau, — для устранения выявленных после учебного похода по Балтике дефектов, матросы и офицеры находятся в отпуске на берегу. Постоянную вахту на корабле несут шестеро, сменяясь, таков устав. Командный состав разместили во флотской гостинице, нижние чины в казармах Кригсмарине в гавани.

Воздушная тревога была объявлена в 1.05 пополуночи, примерно за четверть часа до начала бомбардировки — система предупреждения населения сработала если не безукоризненно, то очень вовремя: пятнадцати минут вполне хватило, чтобы спуститься в убежище. Не всем хватило, к огромному сожалению.

— Вам, например, — чуть более ядовито, чем следовало, заметил Мильх.

Корветтен-капитэн согласно прикрыл глаза:

— В офицерском клубе на Штеффенсвег, где я находился, нет собственного бомбоубежища, господин фельдмаршал.

Только в соседнем многоквартирном доме, но офицеры не могут пойти впереди гражданских и не вправе занимать их место. Кроме того, мы полагали, что налет не будет настолько разрушительным и массовым. Сирены воют почти каждый день, но обычно вражеские самолеты не показываются…

Дальнейшее можно описать кратко: гости клуба, по фронтовой привычке наплевавшие на потенциальную опасность, спохватились, только когда в северо-западной части города загрохотало. Да так, что самые убежденные оптимисты поняли: дело плохо. Хуже того, никто прежде не сталкивался с массированным бомбометанием по густонаселенному городу, особенно моряки, привыкшие к несколько иным методам ведения войны.

Первыми суть происходящего уяснили двое офицеров Люфтваффе, имевшие представление о нешуточной опасности, которой грозит налет сотен тяжелых машин. Звуки разрывов приближались с каждой секундой, в здании начали вылетать стекла. Во дворе, как следовало из распоряжений службы RLB, отданных в самом начале войны, были выкопаны щели-убежища, усиленные бревнами по стенам, — какое-никакое, а укрытие. Бегом!

Большинству повезло, успели. Роберт Гизе покинул здание одним из последних, поскольку выпил лишнего и на ногах держался не слишком твердо, чего от меня с Мильхом не скрыл: вы же знаете подводников, господа. На берегу ценен каждый час, вот мы и пользуемся моментом.

Бомба упала за домом, что спасло от осколков, но так или иначе корветтен-капитэна Гизе погребло под грудой обломков кирпича и дерева. Удивительно, отделался он довольно легко — перелом обеих ног, несколько ребер и сотрясение мозга. Ссадины и царапины не в счет. Спасательная команда извлекла его из-под завала на рассвете.

— Судового врача жаль, — закончил свое повествование Гизе. — Знаю, нелепые смерти на войне дело обыденное, но не так же! Два часа назад навестили инженер-механик и двое матросов с лодки, рассказали… Представляете, сама U-177 ничуть не пострадала, хотя стоявшую у противоположного пирса субмарину потопило случайной бомбой. Доктор Клаус Гросс был на борту, когда начался налет. На кой черт он полез наружу, представления не имею. Может, хотел добежать до убежища? Не знаю. Никто не знает.