Кукла на цепи - Маклин Алистер - Страница 11

• Предыдущая
• 11/47
• Следующая

По знаку ван Гельдера служитель радостно повел нас к одной из плит посреди зала. На этот раз ван Гельдер откинул покрывало сверху. Девушка была очень молода, златовласа и очень красива.

– Прекрасна, правда? – спросил ван Гельдер. – Никаких следов на лице. Юлия Роземейер из Восточной Германии. Знаем о ней только это и больше уже ничего не добавим. Врачи определили, что ей шестнадцать.

– Что с ней произошло?

– Выпала с шестого этажа на бетонный тротуар. Я подумал мельком об экс-коридорном и о том, что он значительно лучше выглядел бы на этой плите, и спросил: – Ее столкнули?

– Сама выпала. Есть свидетели. Все были на взводе. Она ночь напролет бормотала, что хочет полететь в Англию – навязчивая идея познакомиться с королевой. И вдруг взобралась на перила балкона, крикнула, что летит к Королевену, и… полетела. К счастью, внизу никого не было. Хотите поглядеть еще?

– Хочу выпить чего-нибудь в ближайшем баре. Если вы ничего не имеете против.

– Не имею, – он улыбнулся, но в улыбке этой не было никакого веселья. – У меня дома у камина. Недалеко отсюда. У меня на это свои причины.

– Какие?

– Увидите…

Мы поблагодарили и распрощались с радостно улыбающимся служителем, который выглядел так, словно хотел сказать: “Возвращайтесь скорей!” – но не сказал.

С самого утра небо было мрачным и дождь падал крупными редкими каплями. Сине-фиолетовый горизонт на востоке выглядел грозно и зловеще. Редко случается, чтобы небо так точно соответствовало моему настроению.

Гостиная у ван Гельдера могла бы затмить большинство известных мне английских баров. Она была теплой, удобной и уютной, с немного тяжеловесной голландской мебелью и замечательно мягкими креслами.

– У меня слабость к очень мягким креслам.

На полу – темно-красный ковер, а стены выкрашены в теплые пастельные цвета разных оттенков. Камин такой, как полагается, и я с удовлетворением заметил, что ван Гельдер усиленно исследует основательно набитый застекленный шкаф со спиртным.

– Вы возили меня в этот чертов морг, чтобы что-то мне доказать, – начал я. – И, вероятно, полагаете, что сделали это. Так в чем дело?

– Не дело, а дела. Первое: убедить вас, что мы тут сталкиваемся с куда худшей проблемой, чем вы у себя. Там, в морге, есть еще с полдюжины наркоманов, и никто не знает, сколько умерло естественной смертью. Правда, так плохо, как сейчас, бывает не всегда. Эти смерти приходят как бы волнами. И все же число жертв, и главным образом молодых, недопустимо велико…

– Надо понимать так, что у вас не меньше, чем у меня, причин искать и уничтожать тех, кто их погубил, и что мы атакуем общего врага, центральный пункт доставки?

– В каждой стране только один король…

– А второе дело?

– Подкрепить предостережения полковника де Графа. Эти люди, я бы сказал, очень ценят покой. Если вы станете их чересчур раздражать либо слишком приблизитесь к ним… в морге всегда есть свободные места.

– Так как с выпивкой? – напомнил я.

В холле зазвонил телефон. Ван Гельдер извинился и вышел. В тот же момент, когда за ним закрылась дверь, отворилась другая и в комнату вошла девушка. Высокая и тонкая, лет двадцати с небольшим, она была одета в цветастый халат, расшитый драконами, закрывавший ноги почти по щиколотки. Она была прекрасна, с волосами цвета льна, овальным лицом и фиалковыми глазами, которые казались одновременно веселыми и внимательными, и прошла долгая минута, прежде чем я вспомнил о своем хорошем воспитании и вскочил, что было не так легко сделать из глубин этого бездонного кресла.

– Добрый день, – сказал я. – Поль Шерман, – это было скудно, но мне не пришло на ум ничего другого.

Девушка словно бы встревожилась, некоторое время она посасывала кончик пальца, после чего открыла в улыбке прекрасные зубы.

– Я Труди. И плохо говорю по-английски, – это соответствовало действительности.

Я подошел к ней, протянул руку, но девушка не сделала никакого движения, чтобы ее взять, только приложила ладонь к губам и стыдливо захихикала. Признаться, я не привык к тому, чтобы взрослые девушки хихикали вместо рукопожатия, так что испытал немалое облегчение, услышав звук положенной трубки и голос ван Гельдера:

– Обычная сводка из аэропорта. Еще нет ничего, что бы…

Ван Гельдер заметил девушку, прервал речь, улыбнулся и обнял ее за плечи.

– Я вижу, вы уже познакомились.

– Ну, не совсем, – возразил я и в свою очередь замолк, когда Труди подняла голову и стала что-то быстро шептать ему на ухо, искоса поглядывала на меня. Ван Гельдер улыбнулся и кивнул, а Труди быстро вышла из комнаты. На моем лице, верно, рисовалось изумление, потому что ван Гельдер снова улыбнулся, но эта улыбка показалась мне не слишком веселой.

– Она сейчас вернется, майор. Сначала она всегда немножко застенчива при чужих. Но только сначала.

Как он и обещал, Труди вернулась почти тотчас же. В руках она держала большую куклу, сделанную так искусно, что на первый взгляд могла бы показаться живым ребенком. В ней было почти три фута росту, белый чепец, охватывающий льняные полосы того же оттенка, что у Труди, достающая до щиколоток пышная шелковая юбка и прекрасно расшитый лиф. Труди прижимала эту куклу так, словно та и впрямь была ребенком. Ван Гельдер снова обнял ее за плечи.

– Это моя дочка, Труди. А это мой друг, майор Шерман из Англии.

На этот раз она подошла без колебаний, протянула руку, сделала легкое движение, словно намек на книксен, и улыбнулась: – Добрый день, господин майор.

Не желая дать ей превзойти себя в любезности, я улыбнулся и слегка поклонился:

–Теперь он для меня действительно добрый.

Она обернулась и вопросительно глянула на ван Гельдера.

– Английский язык не относится к сильным качествам Труди – пояснил ван Гельдер. – Садитесь же, майор, прошу вас.

Он достал из шкафа бутылку шотландского виски, плеснул мне и себе, подал стакан и со вздохом опустился в кресло. Потом взглянул на дочь, которая всматривалась в меня так неотрывно, что я почувствовал себя несколько смущенным.

– Ты не сядешь, маленькая?

Она обернулась к ван Гельдеру, лучисто улыбнулась, кивнула и протянула ему огромную куклу. По готовности, с какой он ее принял, было ясно, что это для него привычно.

– Да, папа, – сказала она и ни с того ни с чего, но так свободно, словно это была естественная вещь на свете, села ко мне на колени, обняла за шею и улыбнулась мне. Я ответил ей такою же улыбкой, которая, впрочем, потребовала прямо-таки геркулесового усилия.

Взгляд ее стал торжественным, и я услышал:

– Я люблю вас.

– Я тебя тоже, Труди, – я стиснул ей плечо, чтобы показать, как сильно ее люблю. Она снова улыбнулась, положила голову мне на плечо и прикрыла глаза. Некоторое время я смотрел на макушку этой златоволосой головы, потом вопросительно поднял глаза на ван Гельдера. Он печально улыбнулся.

– Если это вас не ранит, майор… Труди любит каждого… – Так происходит со всеми девочками в определенном возрасте.

– У вас необыкновенная реакция…

Мне не казалось, что этот мой ответ выказывал необыкновенную реакцию или особую сообразительность, но я не возразил, только улыбнулся и повернулся к девушке:

– Труди…

Она молчала. Только шевельнулась и опять улыбнулась такой удивительно довольной улыбкой, что по какой-то неясной причине я почувствовал себя обманщиком, а потом еще крепче сжала веки и прижалась ко мне. Я попытался еще раз:

– Труди, я уверен, у тебя должны быть прекрасные глаза. Нельзя ли мне их увидеть?

Она на миг замялась, снова улыбнулась, выпрямилась, чуть отодвинулась, положив мне ладони на плечи, а потом открыла глаза широко, как ребенок, когда его об этом просят.

Эти большие фиалковые глаза были несомненно прекрасны. Но было в них что-то еще. Стеклянные, пустые, казалось, они не отражают света. Они блестели, но блеском, который отразила бы любая ее фотография, потому что весь он был на поверхности, за ним таилась какая-то матовость.

• Предыдущая
• 11/47
• Следующая