Хранить вечно - Шахмагонов Федор Федорович - Страница 58
- Предыдущая
- 58/130
- Следующая
Нет с нами тех, кто провожал нас с Марией на нашу долгую жизнь. Проводят другие, но очень хотелось бы, чтобы вернулись те дни, хотя бы в памяти, хотя бы чем-то сегодняшняя наша свадьба была похожа на ту, которая свершилась сорок лет тому назад, чтобы не формальным она была актом для документа, а своеобразным поклоном тем чувствам, которые мы сохранили в долгой жизни.
Венский извозчик… Нам памятна эта смешная и трогательная фигура. Сегодняшнее поколение не знает даже, как он выглядит.
Мне не хотелось ехать в костел на спортивной полугоночной машине. Костел и скоростной автомобиль как-то не стоят рядом. Мы пригласили извозчика. Они еще сохранились в Вене для таких чудаков.
Для выезда привели нам четвероногую красавицу. Природа отлила совершенные формы. На ногах по щиколотку белые носочки, а сама черная как смоль. Но если бы вся черная, может быть, это выглядело бы и мрачно. Нет. Посадили ей прародители белое пятно на лоб. Белое пятно с острыми уголками, как звездочку.
Черная, а все же и на черном еще чернее два внимательных глаза. Никаких украшений мы на нее не надели. Черный лебедь, выгнув шею, побежал по дороге.
По брусчатке постукивали копыта, мягко приседали рессоры, слабый ветерок овевал мою невесту… Путешествие на пролетке в прошлое.
Память вырывала — с трудом, конечно, — знакомые очертания. Дорога в те годы была выложена круглым булыжником. Сквозь камни пробивалась зеленая травка. Красная брусчатка убила траву, автомобильные шины не давали ей ожить.
Вдоль дороги и тогда толпились ветвистые и высокие липы. Навряд ли они стали значительно выше, они, наверное, все эти годы росли вширь. Теперь перед костелом они соединили свои кроны, прикрыли дорогу вечной тенью.
От стука копыт тревожились грачи, тучей поднимались над макушками аллей и тревожно кричали.
Мария сшила для венчания белое платье. Закрытое белое платье, не очень похожее на подвенечный наряд, по праздничное и веселое.
Тогда совершал венчальный обряд старичок ксендз. Он давал наставление молодым жить в дружбе и уважении. Его слова падали в наши раскрытые души, оставался от них след, как впечатление о вечности.
На этот раз молодой ксендз смущался. Ему бы у нас получать напутствие… Сан обязывал его произносить слова о любви, о супружеской верности. Звучало это и торжественно и смешно.
Сорок лет тому назад, когда обряд потребовал, чтобы мы поцеловались, я встретил в глазах Марии светлые слезы. Теперь в ее глазах затаилась улыбка. Немного торжествующая. Разве не могло быть для нас радостным, что через сорок лет мы с той же легкостью и без сомнений пошли к венцу, как в самый расцвет нашей любви, в ее радужные весенние дни?
Мы долго не могли успокоиться в тот вечер, перебирая в памяти давнее событие, переплетенное так неожиданно с сегодняшним днем. Давно разошлись все гости. Мы стояли у окна. Ранний майский рассвет делал прозрачным сумрак над городом. Солнце еще не встало, оно подсвечивало высокие перистые облака, которые, казалось, вечно, так и не сходя с места, висели над нашим городом с тех самых далеких лет, о которых мы вспоминали.
Нападение было внезапным и сокрушающим. Тихим и ласковым голосом Мария вдруг спросила, зачем мне все-таки понадобилось венчание, оно получилось прелестным, но что меня на это толкнуло.
Значит, все прежние аргументы не приняты. Повторяться я не мог, правды говорить не хотел. Я молчал.
Мария взяла меня под руку. Наивный человек! Думал все скрыть от нее, словно я забыл, что все тревоги мы всегда делили вместе, что она прошла ту же школу ужасов, что и я, что она вынесла из жизни почти магическую проницательность.
Она давно обо всем догадалась и все уже знала. Не знала, правда, о гонке на автобане. Но эта история оставалась пока столь темной, что и я в ней до конца еще не разобрался.
Герман Ванингер был известен ей не меньше, чем мне. Она на себе испытала жестокость его сердца и тяжесть его руки, хотя видела его только однажды, с чердака шестиэтажного дома, когда он проезжал по городу триумфатором и хозяином.
Она опять, как двадцать с лишним лет назад, сожалела, что не умела стрелять и не было у нее винтовки с оптическим прицелом. Тогда бы и оборвались все мучения.
Да, она права. Думали ли мы в майские дни сорок пятого года, что процесс над фашизмом будет столь мучителен и опасен не для преступников, а для свидетелей их преступления?
Что происходит с человеком XX столетия, почему философы никак не соберутся ответить на этот самый главный вопрос современности? Чем они объясняют зигзаги, которые делает человеческое сознание?
Ужаснувшись, мы глядели на развалины Европы двадцать лет тому назад, и этого урока оказалось мало. Опять расползается по карте мира человеконенавистничество. Оно находит себе не только адвокатов, но и ретивых последователей… Это в гуманный-то век, когда для радостей жизни созданы такие материальные ценности, о которых не смели мечтать самые отчаянные фантасты!
Я высказал Марии сомнение, что суда может и не быть, что Ванингера отведут от суда еще в процессе следствия. Она меня поправила. Нет, суд будет. Ванингеру и его нынешним друзьям важнее оправдать его по суду, создав этим и юридический прецедент, чем замять дело, вызвав общественный скандал. А поэтому, прежде чем начать суд, они постараются отвести улики от него. То есть сделать так, чтобы на суде не оказалось свидетелей-очевидцев…
Ко мне в контору позвонил майор Дайтц. Он сказал, что хотел бы повидаться, но не считает возможным беспокоить меня вызовом в министерство. Я не ожидал такой любезности. Он спросил, где мы могли бы встретиться. Я предложил мой служебный кабинет, но Дайтц промолчал, явно не одобрив моего выбора. Не принял он как место встречи и загородный ресторан. Оставалось пригласить его к себе домой.
Мы условились, что возьму я его в свою машину на одном из перекрестков в седьмом часу вечера.
После истории с «ягуаром» я внимательно следил за всеми машинами, возникающими сзади.
Что нужно Дайтцу в моем доме? Еще один вопрос ко всем недоумениям, начавшимся с известной повестки из министерства внутренних дел. Если бы этот визит носил официальный характер, ему не нужно было бы спрашивать моего разрешения. Если он это делает в каких-то своих особых и личных целях, мне надо быть осторожным и не привести на условленный перекресток за собой хвост.
До места встречи десять минут езды. Я выехал за час. Отправился сначала в противоположную сторону, затем заехал в известный мне довольно пустынный переулок и остановил у тротуара машину. Там стоял минут двадцать. Подозрительных машин не появлялось. Затем сорвался с места, на большой скорости промчался по переулку, сделал несколько крутых поворотов и только потом уже выехал на встречу.
Я подъехал к Дайтцу, остановился, не выключая первой скорости. Как только майор сел в машину, отпустил сцепление и вклинился в поток машин.
Дайтц внимательно посматривал на меня. Он мог бы удивиться. Я ехал необычно. Малейший просвет в движении я использовал для обгона. Машина ехала скачками, как блоха.
Наконец-то я увидел улыбку на лице Дайтца и услышал его голос без мрачных, холодноватых ноток.
Оказывается, майор Дайтц знал о «ягуаре» больше, чем я. Это меня не удивило. Такого рода осведомленность должна быть у майора профессиональной. Поскольку он сам заговорил о «ягуаре», к той погоне он мог быть и не причастен. Он даже сказал, что «ягуар» меня кое-чему научил, и вдруг пожал мне локоть. Это было неожиданностью. Майор вступил в сложную игру со свидетелем. Такая игра могла расцениваться как нарушение профессиональной этики. Но кто же он все-таки, майор Дайтц? Друг или враг?
В каком стане он был во время войны? Если бы это узнать! Я попытался найти общих с ним знакомых. Не оказалось. Загадка, а не майор…
Заезд в гараж у меня под дом с улицы. Запоры стояли на световых реле. Я включил фары, электромоторы раздвинули ворота. Не задерживаясь, мы въехали в гараж, ворота задвинулись. Мы дома.
- Предыдущая
- 58/130
- Следующая
