Хранить вечно - Шахмагонов Федор Федорович - Страница 56

• Предыдущая
• 56/130
• Следующая

Герман Ванингер вершил свои темные дела по вдохновению, нисколько не думал о расплате.

На нашу встречу пришли начальники майора Дайтца. Видимо, этой встрече они придавали особое значение.

Ванингера ввели под конвоем. Его попросили сказать, знает ли он меня, встречал ли он когда-либо меня, известна ли ему моя фамилия.

Годы, годы… Мы были с ним, наверное, почти ровесниками.

Я нервный и подвижный человек и теперь выгляжу как ссохшийся пергамент. Ванингер, вероятно, более спокойный: он уже и двадцать лет тому назад не мог изжить брюшка. А ведь старался. Мне было известно, что в лагере на улице Яновского во Львове он каждое утро занимался гимнастикой: избивал стеком военнопленных.

Теперь он обрюзг, тяжело дышал.

Когда-то у него были светлые голубые глаза, выпуклые, словно стеклянные. Теперь они ушли в глубь глазниц, превратились в бесцветные, водянистые. Их завесили густые, лохматые брови.

Надо воздать должное господину Ванингеру, он умел владеть собой. Он спокойно оглядел меня. В глазах ничего не отразилось.

Майор попытался ему напомнить некоторые обстоятельства. Он объяснил Ванингеру, что я бывший его заключенный. Назвал даже лагерь, где я отбывал заключение.

Какое-то подобие усмешки скривило толстые, отвисшие губы Ванингера.

Актер! Он не побоялся и перед следователями обнаружить свой цинизм. Он вообще ничего не боялся. Противник достойный. Или, может быть, это своего рода признак отсутствия человечности?!

Слишком много было у него заключенных, чтобы он мог кого-нибудь запомнить. Он еще добавил, что все заключенные были для него на одно лицо, люди низшего сорта, враги нации, и он не мог их считать за людей.

Не помнит… Может быть, это выглядело для следователей убедительным объяснением. Может быть… Но я не был для господина Ванингера обычным лагерным номером…

В кабинете Дайтца установилось молчание, в нем чутким ухом можно было услышать молчаливое одобрение Ванингеру.

Будет ли суд — вот что для меня важно. Эти господа еще того и гляди прекратят следствие за недоказанностью обвинений. Настала моя минута. Эта встреча протоколировалась. Я решил слегка — пока только слегка — приоткрыть завесу над прошлым. О главном надо еще молчать. Рано открывать все козыри. Пусть и Ванингер задумается, пусть он поломает голову над загадкой, до какой степени я буду откровенен. А пока… Пока я решил не выходить за линию обычных фактов.

Я спросил господина Ванингера, здоров ли его сынок Курт. Помнится, тогда ему было лет одиннадцать, во Львове, когда господин Ванингер жил на улице Яновского.

Нет, не этого вопроса ожидал от меня Ванингер, не этого вопроса он опасался, не к этому готовился…

Ванингер тупо уставился на меня. Вот что значит отсутствие воображения! Он не мог в этой партии угадать вперед ни одного хода.

Сын? Ванингер вдруг улыбнулся… Его собственное общественное положение в те годы, деятельность — вот что грозило ему… Но сын?

Он ответил на вопрос. Курт здоров. В тоне его ответа звучало даже негодование. Почему здесь вспомнили его сына? В те годы сын был несовершеннолетним…

Но я был готов к разъяснениям, решив пока только расшевелить эту тушу…

Негромко, не поднимая глаз на Ванингера, я рассказывал.

1942 год. Господин Ванингер — шеф гестапо во Львове. Солнечное июньское утро. Солнцем облиты каштаны и черепицы на крышах. Нас, заключенных, гонят под конвоем на работу. Улица Яновского…

— Вы помните улицу Яновского, Ванингер? — перебил я свой рассказ неожиданным вопросом. Ответ его был мне не нужен.

…По улице медленно едет открытая кремовая машина. На заднем сиденье господин Ванингер и его одиннадцатилетний сынок, голубоглазый мальчик с волосами цвета спелого овса. Ванингер строго смотрит вперед, мальчик оглядывает прохожих. И вдруг возглас: «Папа! Застрели этого!» Палец мальчика указывает на одного из прохожих. Ванингер не торопясь достает из кобуры пистолет. Выстрел. Человек падает на камни… Новый возглас: «И этого!» Выстрел вырывает из наших рядов человека в роговых очках.

Машина медленно едет вдоль строя заключенных. Мы идем, по нашим лицам скользит взгляд мальчика, мы не видим — чувствуем этот взгляд…

Ванингер задыхался. Я еще не окончил рассказа, а он закричал, что стрелял в евреев.

Наши взгляды встретились.

— Разве? — спросил я.

Он опустил глаза. Кровью налилась его толстая шея. Майор Дайтц еще раз задал вопрос Ванингеру: узнает ли он меня? Ванингер отрицательно покачал головой: на что-то он, видно, надеялся.

Я молчал. Дальнейшие напоминания пока не имели смысла.

Семь лет, с того дня, как Гитлер вошел в Австрию, и до конца войны, которая названа историками второй мировой войной, я был на положении преследуемого, был дичью. За семь лет у меня выработалось какое-то шестое чувство, подсказывающее, что я попадаю в поле зрения охотника.

После очной ставки с Ванингером это самое чувство опять проснулось, как будто бы снова на мой след вышли ищейки.

У нас довольно тихая улица. За долгие годы привыкаешь к появлению на улице одних и тех же лиц, одних и тех же машин. И вдруг незнакомые люди у ворот моего дома. Непримелькавшиеся лица. Но на лица память может быть изменчивой, зато машины запоминаю я с первого раза. На нашей улице появился красивый и даже роскошный спортивного типа «ягуар». Дорогая английская машина. На своей улице я знаю всех, кто увлекается машинами и имеет деньги для этого. Я тоже человек в автолюбительстве конченный. Об этом всем говорит моя жена. Ей давно хочется перебраться в центр города, но я упорно отмалчиваюсь. Она уверяет, что я не хочу переезжать из-за машины.

Здесь, на окраине, у меня есть гараж для машины, в центре города его не будет… Может быть, она и права. Но купить «ягуар»? Скоростную машину, в наши дни совсем не модную? Стального серебристого цвета, зализанную, как падающая капля воды.

«Ягуар» несколько раз обогнал меня на улице, легко принимая повышенную скорость. В машине сидели люди в широкополых шляпах, как будто бы к нам перекинулась мода из Рио-де-Жанейро. Мне это не понравилось.

Несколько дней назад, под вечер, мне потребовалось выехать на один из наших заводов. Это двести километров от Вены по автобану. Я сел в свой «БМВ» и тронулся от подъезда фирмы.

Пересек перекресток и в зеркальце увидел серебристый «ягуар». Он шел тремя машинами сзади. Не выходил в хвост, не желая себя обнаруживать.

После каждого поворота я поглядывал в зеркальце. Каждый раз за мной вновь возникал «ягуар».

Может быть, обратиться в полицию? А что я могу сказать? Какие могу предъявить обвинения? Они едут за мной? Случайное совпадение маршрутов!

Есть ли у них нужда просто так, ради любопытства следить за мной? Нет. Может быть, друзья Ванингера думают, что я в эти дни буду разыскивать лиц, которые, как и я, станут свидетелями на суде? У них и без того есть длинный список тех, кто уцелел от пули Ванингера. Список с адресами.

Нет, с этим «ягуаром» связано что-то более зловещее.

Молодчикам Ванингера убить человека легче, чем зажечь спичку. Это они могут сделать и не преследуя меня на «ягуаре». Они умеют врываться в дом, умеют стрелять. Но открытое убийство привлечет к процессу излишнее внимание. Так грубо они делать не будут. Автомобильная катастрофа. Это более надежно. Они могут на автобане попытаться прижать меня к обочине и выжать с дороги. На большой скорости это верная смерть. Для этого и взят спортивный «ягуар». Но к такой операции нужно приложить еще и мастерство. Я привык уходить из опасных положений. К тому же это не старая гитлеровская гвардия, это молодчики из новых. Посмотрим.

На автобане, используя мощность восьмицилиндрового двигателя, я сразу набрал почти предельную скорость. Двести пять километров в час.

«Ягуар» тоже был способен держать такую скорость. Он вышел мне вслед и завис за мной метрах в пятидесяти.

Дорога позволяла не снижать скорости. Движение в три ряда. Обгоны неопасны, но требуют тренировки. Водитель «ягуара» тренирован. Теперь все зависело только от готовности моторов к такой гонке. Час езды на пределе. Не столь уж тяжкая нагрузка, но механизмы должны быть в полном порядке.

• Предыдущая
• 56/130
• Следующая