Нелегалы 2. «Дачники» в Лондоне - Чиков Владимир - Страница 38

С сокамерниками он держался просто и с первых дней рассказал им о себе все, что было достоянием суда. Каждый новый день Питер проводил согласно заведенному порядку: завтрак, работа, получасовая прогулка, обед, пятнадцать минут на знакомство с прессой и перелистывание книг, а ровно в семнадцать с наступлением весны он шел на береговой склон и разрабатывал землю для небольшого огородика.

Я работал в тюрьме Паркхерст с 1963 года и с первого дня создания в ней особо охраняемого блока. Осенью 1966 года к нам привезли Питера Крогера. Выглядел он лет на семьдесят, хотя было ему тогда всего пятьдесят шесть.

Мистер Питер был всегда немного грустным и внешне замкнутым человеком с усталым видом. Казалось, он вообще смирился с тем, что ему предстояло отбывать еще пятнадцать лет. Поместили его в камеру с «выдающимися личностями», проходившими по известному делу об ограблении.

Что удивительно, эти уголовные преступники обращались с ним как с уважаемым человеком, хотя каждый из них знал, что он осужден был за шпионаж То есть ни у кого из них и в мыслях не было, чтобы отомстить за то, что «польский» шпион работал против их Англии. Наоборот, они тянулись к нему, считали своим старейшиной и любезно называли его дон Педро, любили побеседовать у ним, обсудить свои проблемы.

Глубокая убежденность мистера Крогера в справедливости того дела, которым он занимался в Англии, понимание своей роли в общей борьбе за лучшее будущее человечества, за мир во всем мире произвели огромное впечатление не только на аполитичных уголовников, но и на нас, тюремных надзирателей. Все дело, видимо, в том, что была в Крогере какая-то особая сила духа, он был со своими устоявшимися твердыми взглядами на жизнь. Людям слабым рядом с ним, как признавались многие из них при выходе из тюрьмы по отбытии срока наказания, было легко и нестрашно. Он как будто обладал невидимой, внешне неощутимой властью — мог запросто разнять ослепленных злобой драчунов-зэков и пробудить совесть в их заскорузлой душе. Каким-то непонятным мне тогда образом он даже заставлял подчиняться себе самых строптивых. Это потом уже я понял, что происходило так потому, что мистер Крогер, ощущая свое интеллектуальное превосходство над остальными, — а он действительно очень много читал, заказывал книги даже в островной библиотеке — никогда и ничем это превосходство не выказывал. Наоборот, он с уважением относился ко всем заключенным со всеми их недостатками и слабостями, которые являлись, как он считал, порождением социальных условий английской жизни, и был уверен, что на совершение преступлений эти люди пошли не от хорошей жизни.

Авторитет Питера был высок еще и потому, что он никого не подавлял своими знаниями: тот, кто спорил с ним, чувствовал себя всегда равным. Возможно, поэтому все, кто с ним общался, как бы брали над ним опекунство, ограждая его от грубостей и издевок некоторых наших охранников и заключенных из других камер и блоков. Но были у него и некоторые свои странности. Например, на территории тюрьмы он посадил сад, а на одном из береговых склонов раскопал маленький огородик и посадил на нем лук, помидоры, разные салаты. В свободное от работы время ухаживал за ними и вел наблюдения, делая в своей тетради какие-то записи об этих культурах, за что и прозвали его тогда «монастырским садовником».

И еще одна странность замечалась за ним: во время приема пищи он всегда ждал, когда заключенные разберут весь хлеб с тарелки. То есть он жалел их и хотел, чтобы они досыта наедались. Оставшиеся после них куски собирал и тщательно поджаривал их, чуть ли не до углей. Потом ел и приговаривал, что это очень полезно для его кровеносной системы. И если мистер Крогер жив сейчас в свои восемьдесят с лишним лет, значит, он был прав и в этом…

Да, все это было так: и прозвище «монастырский садовник», и «дон Педро», и то, что отбывал я наказание в так называемой «коммунистической камере» вместе с неким Уолли, который с девяти лет регулярно попадал в тюрьму. Между прочим, он женился на шотландке, семья которой на протяжении нескольких поколений не выходила из каменных стен Паркхерста.

Но было и более серьезное, о чем забывать никак нельзя: об особом режиме и жестких условиях содержания, которые создавались английской контрразведкой, незримо присутствовавшей в каждой из тех тюрем, где нам довелось бывать. МИ-5 постоянно преследовала нас, стараясь заставить меня и Хелен «подробно» и «правдиво» рассказать все о своей разведработе не только в Англии, но и в Штатах. Не раз предлагалось нам не возвращаться на жительство в Польшу, обещая предоставить в Лондоне виллу и обеспечить нашу старость, сократить срок заключения и помочь совершить побег, если мы только раскроем им действительный объем нашей прошлой деятельности. МИ-5, видя, что Крогеры, начиненные секретными сведениями, хотя и находятся в ее руках, но ничего не говорят, начала переводить нас в самые скверные, с худшим режимом тюрьмы, стала провоцировать нас, выдавая желаемое за действительное. Мне, например, говорили, что Лона, согласившись с их предложениями, раскрыла свою прошлую деятельность в пользу Советского Союза, а ей потом сообщали то же самое обо мне. Но поскольку мы хорошо знали друг друга и понимали, что нас обманывают, берут на пушку, мы не поддавались на их уловки и потому заслужили в английских тюрьмах славу трудных и непокорных зэков.

Подобные заманчивые обещания сотрудников английской службы безопасности уже после вынесения приговора свидетельствовали лишь о том, что британская контрразведка потрясающе мало знала о нашей нелегальной работе, что она поторопилась с арестом «портлендской пятерки» и потому старалась теперь наверстать упущенное.

Однако никакие ходы и уловки не достигали цели. МИ-5, крайне раздосадованная этим, решила побороться с нами с помощью мер дискриминационного порядка. Нам стали ограничивать время прогулок, а Лону перевели в такую тюрьму, где содержались психически ненормальные уголовницы. Там у нее началось истощение нервной системы. Ее пытались лечить, но она решительно отказывалась от навязываемых врачами различных лекарств, подозревая, что они могут содержать большие дозы наркотиков, что могло привести к ослаблению силы воли.