Дьявольский микроб - Маклин Алистер - Страница 41

• Предыдущая
• 41/49
• Следующая

Тяжелый старинный дубовый пресс в дальнем конце, дощатые нары для яблок вдоль всей стены, а у противоположной стояли закупоренные бочонки с недавно приготовленным сидром. Дверь давильни была из крепкого дуба, и если кто-нибудь задвинул бы снаружи запор, то для взлома двери понадобился бы таран.

У нас не было тарана, но было лучшее орудие — отчаяние, изобретательность и общая смышленость.

Конечно, Грегори не был столь безрассудным, чтобы предположить, будто эта давильня удержит нас вечно. Или что наши крики не услышат рано или поздно. Он знал, что мы не будем взламывать дверь, не будем звать на помощь, ибо ни один из нас не останется в живых, что этот дом сидра мы сможем покинуть только на носилках, покрытые одеялами. Ледяная рука смерти стала наигрывать Рахманинова вдоль моего позвоночника.

— Отойдите к дальней стене и оставайтесь там, пока я не запру дверь снаружи, — приказал Грегори. — Время не позволяет произносить напыщенные прощальные речи. Через полсуток я стряхну пыль этой проклятой страны со своих ног в последний раз и буду думать обо всех вас. Прощайте.

— Никаких великодушных жестов к побежденному врагу? — спокойно спросил я.

— Вы просите пощады, Кэвел? У меня отыщется время для маленькой любезности человеку, который чуть не расстроил мои планы. — Он шагнул вперед, ткнул мне левой рукой пистолет в живот, а пистолетом в правой руке провел по моим щекам. Я почувствовал острую боль, и теплая кровь заструилась по щекам. Мэри вскрикнула, рванулась ко мне, но Харденджер удержал ее мощными своими руками и держал до тех пор, пока она не утихла.

Грегори отошел и сказал:

— Это тем, кто просит, Кэвел.

Я кивнул в знак согласия. Даже не поднял руки к лицу. Больше изуродовать мое лицо он уже не мог, оно и до него было изуродовано.

— Заберите миссис Кэвел с собой, — сказал я.

— Пьер!.. — с отчаянием в голосе воскликнула Мэри.

— Ты что говоришь? — воскликнул Харденджер и грубо выругался, а Шеф глядел на меня в немом удивлении.

Грегори очень спокойно и равнодушно глядел на меня своими темными невыразительными глазами. Затем странно мотнул головой и произнес:

— Теперь моя очередь просить. Простите меня. Не предполагал, что вы догадались. Надеюсь, когда настанет моя очередь... — Он осекся и повернулся к Мэри:

— Несправедливо, чтобы такое прекрасное дитя... Не вовсе я бесчувственный, Кэвел... особенно если речь идет о женщинах и детях. Скажем, я вынужден был похитить детей с фермы в Альфингеме, но они уже свободны и будут с родителями через час. Да, да, было бы несправедливо. Идемте, миссис Кэвел.

Она подошла ко мне, слегка коснулась моего лица.

— Что это, Пьер? — прошептала она без всякого осуждения, скорее с любовью, удивлением и состраданием. — Что было бы несправедливо?

— Прощай, Мэри, — сказал я. — Доктор Грегори не любит, когда его заставляют ждать. Скоро мы встретимся.

Она хотела еще что-то сказать, но Грегори взял ее за руку и повел к двери. А немой Генрих с пистолетами в обеих руках наблюдал за нами безумными глазами. Затем дверь закрылась, стукнула задвижка, а мы все стояли, уставившись друг на друга в свете белого фонаря, стоявшего на полу.

— Вшивая грязная свинья, — яростно закричал Харденджер. — Почему...

— Заткнись, Харденджер, — тихо и повелительно сказал я. — Все разойдитесь. Наблюдайте за оконными амбразурами. Быстро! Ради бога, поживее! — В моем голосе было нечто такое, что заставило бы двигаться и египетскую мумию. Быстро и тихо семеро из нас заняли места у окна. Я прошептал:

— Он собирается что-то подбросить в окно. Скорее всего ампулу ботулинусного вируса, токсина. Дорога каждая секунда. — Я знал, что достаточно мига, чтобы вытащить ампулу из стальной фляжки. — Поймайте ее!

Необходимо ее поймать. Если эта ампула шлепнется на пол или ударится о стену, мы все станем мертвецами.

Едва я умолк, как снаружи послышался шорох, метнулась тень руки и что-то влетело, крутясь, внутрь давильни. Блеснуло, переливаясь в свете фонаря, стекло. Я успел заметить красную пробку. Ампула ботулинуса! Ее кинули так ловко, что никто не успел поймать. Она ударилась точно о стык каменного полай каменной стены и разлетелась на тысячи звенящих осколков.

Никогда не пойму, что заставило меня действовать, как говорится, с изумительной быстротой. Частица секунды — вот все время, которое потребовалось мне отреагировать, отчаянное желание выжить двигало мной.

Совершенно автоматически, инстинктивно, не задумываясь поступил я.

Еще когда ампула влетела, кружась, мой мозг отметил невозможность схватить ее, а руки уже тянулись к бочке сидра, находившейся рядом. Звон разбитой ампулы еще отдавался в ушах эхом, а я уже изо всей силы бросил бочку в то место, где ампула разбилась. Бочка и обручи разлетелись, словно сделанные из тонкой фанеры, и десять галлонов сидра залили часть пола и стены.

— Еще сидра! — закричал я. — Лейте больше на пол, на нижнюю часть стены! Выливайте в воздух над тем местом, где разбилась проклятая ампула.

Ради бога, не вымочитесь сидром. Быстрее! Быстрее!!

— Ни черта это не поможет, — прохрипел побледневший Харденджер, но, несмотря на эти слова, сам уже выливал большую бочку сидра. — Что это даст?

— Вирус гигроскопичен, — торопливо сказал я. — Ботулинус боится воды.

У него в сотню раз больше тяги к водороду, чем к азоту. Вы ведь слышали, что говорил сегодня вечером Шеф.

— Но ведь сидр не вода, — яростно сказал Харденджер.

— Господи, помоги нам! — разозлившись, крикнул я. — Конечно, это сидр! У нас ведь другого ничего нет. Не знаю, каков будет результат.

Впервые в жизни вам, Харденджер, следует молить, чтобы в алкоголе содержалось побольше воды. — Я хотел поднять еще бочку, поменьше, но задохнулся от боли в боку и уронил ее. Мелькнула мысль, что это результат воздействия вируса, но потом сообразил, что сломанное ребро воткнулось в легкое, когда я бросал первую бочку, но сгоряча не почувствовал никакой боли. Сколько нам осталось жить? Если какая-то часть вируса оказалась в воздухе, то сколько ждать наступления агонии? Надо вспомнить, что говорил Грегори о хомяке, когда мы стояли вчера у внешней двери лаборатории номер один. Пятнадцать секунд для дьявольского микроба и столько же для ботулинусного вируса. Для хомяка пятнадцать секунд. А для человека? Бог знает, возможно, полминуты. Максимально. Я нагнулся и поднял с полу фонарь.

— Прекратите лить, — приказал я. — Остановитесь. Следите, чтобы сидр не промочил обувь или одежду. Если это произойдет, умрете. — Я посветил фонарем вокруг, а все вскарабкались повыше на настил, подальше от янтарного потока сидра, быстро заливающего каменный пол. Тут я услышал звук мотора полицейского «ягуара»: Грегори, вместе с Генрихом и Мэри, отправился осуществлять свой безумный план, вполне уверенный, что оставляет после себя склеп с мертвецами.

Прошло полминуты, не меньше. Никто не корчился в конвульсиях. Я медленно водил фонарем, вглядываясь в напряженные лица и освещая ноги.

Задержал луч на одном из двух полицейских, у которых отобрали одежду.

— Снимите правый туфель! — крикнул я. — Он намок. Да не рукой! Вы круглый идиот! Снимите носком другого туфля. Старший инспектор, левый рукав вашего мундира мокрый. — Харденджер стоял спокойно, не глядя на меня, пока я очень осторожно снял с него мундир и бросил на пол.

— Мы... мы спасены, сэр? — нервно спросил сержант.

— Спасены? Предпочел бы, чтобы в этом помещении находились живые кобры и тарантулы! Нет, мы еще не спасены. Некоторое количество этого чертова токсина проникнет в воздух, едва мокрые пол и стены станут просыхать. В воздухе тоже влажные пары, как вам известно. Когда брызги и пары начнут испаряться, то через минуту окажутся внутри нас.

— Поэтому надо отсюда выбраться, — спокойно сказал Шеф. — И побыстрее. Не так ли, мой мальчик?

— Да, сэр. — Я быстро огляделся. — Надо поставить две бочки по сторонам двери. И еще две рядом с ними, чуть-чуть сзади. Четверо встанут на них и будут раскачивать давильный пресс. Я не могу помочь, ребра разболелись. В этом прессе не меньше трехсот фунтов. Ни унции меньше. Как считаете, старший инспектор, четверо смогут его раскачать?

• Предыдущая
• 41/49
• Следующая