Долорес - Сьюзанн Жаклин - Страница 1

В салоне президентского лайнера, медленно приближавшегося к Вашингтону, было зябко. Долорес вздрогнула и сжалась в комочек. Не отрываясь, она смотрела вниз на бесконечные огни, на тысячи машин, которые мчались по городу, как стада диких животных. Они везли людей в гости, в кино или куда-нибудь еще… Долорес опять вздрогнула и, надеясь согреться, забилась поглубже в кресло. Легкий бежевый костюм, который она надела еще утром, совсем не грел.

В Новом Орлеане сейчас тепло и солнечно, а в Вашингтоне – зима. У трапа самолета, конечно же, соберется толпа репортеров. Они всегда ждут… Только теперь Долорес выйдет из президентского лайнера в последний раз. Джеймс Райан, которого вся Америка называла просто Джимми, во время полета обычно отдыхал на своем диванчике (у него сильно болела шея после перелома позвоночника)… Но ему уже не больно… На его месте сидит Элвуд Джейсон Лайонз. А Джимми лежит в багажном отделении, забытый и холодный, в гробу… с пулей, которая убила его наповал, прямым попаданием в сердце.

Мужчину, который стрелял, поймали сразу и при попытке к бегству насквозь прошили автоматной очередью. Рональд Престон – землистое лицо, высокий и тощий, с орлиным носом. Зачем он это сделал? Этот ничтожный тип думал, наверное, что роковой выстрел обеспечит ему «достойное» место в мировой истории. Стоило ли умирать ради того, чтобы тебя помнили только как убийцу Джеймса Райана? Возможно, такие, как Рональд Престон, не знают, во имя чего жить, а значит, смерть на публике – предел их мечтаний. Но Джимми было ради чего жить… Боже, никто не любил жизнь так, как он. Какая гордость была написана на его лице сегодня утром, когда толпа скандировала:

– Долорес!.. Долорес!..

Очаровательная маленькая итальянка протянула ей цветок и громко крикнула:

– Красавица!

Сейчас о ней этого не скажешь. Одна из перчаток где-то потеряна, весь костюм в крови. А Джимми он так нравился… Господи, зачем только она спорила с мужем в субботу из-за багажа и нарядов, которые собиралась взять с собой! Ей так хотелось выглядеть как можно лучше. А Бетси Минтон много раз уточняла прогноз погоды… Всегда ведь может произойти что-либо непредвиденное. Сейчас Бетси с детьми, и нужно благодарить бога за то, что она есть. Бетси служила у Джимми экономкой еще в его бытность сенатором. А когда его избрали президентом, она получила должность личного секретаря Долорес. Эта женщина все умеет делать. Хорошо, что она увезла детей к сестре Джимми.

Дети… Что им сказать? Что их отца застрелили во время публичного выступления, когда восторженная толпа ему аплодировала? Что им придется покинуть Белый дом… что их мир рухнул? Мэри Лу уже шесть. Она видела, как умерла ее собачка, и знает, что такое рай. А близнецы, малыши Джимми и Майк… Им только по три. Они пока не способны отличить Санта-Клауса от Иисуса Христа.

Еще вчера в Новом Орлеане они с Джимми весь вечер проговорили о религии. Неужели это было только вчера?.. Он хотел, было заняться любовью, но Долорес вспомнила, что в восемь утра придет парикмахер, а после завтрака предстоит длинный путь по городу. Ее волосы из-за здешней жары все время были в беспорядке. Джимми, конечно, все понял и в ответ просто улыбнулся. Что ж, первая леди обязана выглядеть безукоризненно. Посмотреть бы сейчас на себя со стороны. Мятый костюм… Спутанные пряди волос спадают на лицо… И уже никогда она не сможет заняться любовью с Джимми! Нет… Нельзя позволять себе заплакать. Первой леди не пристало проявлять свои чувства на людях.

Кто-то коснулся ее руки. Долорес вскинула голову. Кто посмел это сделать? Ведь она – Долорес Райан, первая леди… О господи, уже нет. Просто Долорес Райан. А человек, слегка склонившийся к ней, следуя мимо нее по проходу, – это Элвуд Джейсон Лайонз, новый президент Соединенных Штатов. Он изобразил сочувственную улыбку. Не спуская глаз с худой спины нового президента, Долорес увидела, как он уселся рядом с полногрудой женой – новой первой леди.

Теперь эта пара будет жить в любимом Белом доме, который она, Долорес, сделала таким уютным. Она мечтала, что Майк, Джимми и Мэри Лу проведут в нем восемь счастливых лет. Теперь же там будут жить отпрыски Элвуда и Лилиан. Элли, Эдди, Элвуд-младший и Эдвард – хорошие дети, но они никогда не оценят той красоты, которую она придала Белому дому. Долорес не могла представить Лилиан Лайонз в своей бело-желтой спальне… Или одну из ее дочерей в спальне Мэри Лу, тоже бело-желтой, «мамочкиной комнате в миниатюре». Нет, Лайонзы все изменят. Элвуд переделает и кабинет Джимми, он кичится своим происхождением и постоянно, к месту и не к месту, напоминает, что его дед был простым шахтером.

Они, наверное, будут жарить бифштексы и сосиски прямо на лужайке у Белого дома… Боже, почему ей лезут в голову такие пустяки? Джимми явно не понравилось бы ее отношение к Лайонзам. Кстати, ничего дурного в жареных сосисках нет. Джимми тоже их обожал. Когда семья собиралась на пляже в Ньюпорт-Бич, весь клан Райанов ел жареные сосиски и кукурузу, а брат Джимми, Майкл, даже надевал поварской колпак. Джимми злился, когда она припрятывала для себя бутерброды с паштетом и огурцами. А тонюсенькие сандвичи, которые подавались в их доме к чаю, вызывали у мужа недовольную гримасу. А как Джимми презирал ее за страсть к икре…

Икра! Она всегда будет напоминать Долорес о Париже. В этом городе они, пусть ненадолго, были близки как никогда. Странно, но их сближала беда. И сейчас Долорес казалось, что Джимми не умер и не лежит в накрытом национальном флагом гробу, а безраздельно принадлежит ей. Нет, не ей… Его тела будут касаться бесчувственные руки врачей, они исполосуют его, делая вскрытие… Господи, ведь Джимми так ненавидел болезни и слабость…

Через год после свадьбы он упал с лошади и сломал позвоночник. Неделя шла за неделей, а заметных сдвигов в его состоянии не наступало. Не было даже и речи о полном выздоровлении. Но Джимми держался… Только однажды Долорес увидела, как по его щеке скатилась слеза. Она поцеловала мужа, взяла за руку. И он улыбнулся. Почему она тогда не скрывала своих чувств? Наверное, из-за его беззащитности. Здоровый Джимми всегда держался настороже. А вот тогда в госпитале, всего один раз, он заставил ее расчувствоваться. Раньше ничего подобного не было, даже во время медового месяца. Да, он хотел ее, спал с ней, но не принадлежал никому. В Джеймсе Райане всегда было что-то скрытное – какой-то странный холодок, какой-то особый взгляд, который говорил: «Вход воспрещен!» Странно, но Долорес везло именно на таких людей. Так было с тренером по теннису, в которого она в пятнадцать лет страстно влюбилась, не подозревая, что Билли гомосексуалист. Она млела, когда он обнимал ее за талию по пути с корта. Ее мечты развеяла мать. Заметив, с какой любовью дочь смотрит на Билли, она с улыбкой рассказала ей о его близком дружке по имени Боб.

Долорес не забросила занятия теннисом, но научилась сдерживать свои чувства, ибо поняла, что Билли жил в своем мире, куда ей доступа не было.

То же произошло и с Джимми. Болезнь отступила, намека на слезы больше не было. Он стал прежним – бесстрастным, сдержанно-гордым, суперменом.

Но однажды Долорес случайно обнаружила в аптечке мужа массу бутылочек и коробочек с пометкой «болеутоляющее». Она стала внимательно наблюдать за Джимми и поняла, каково ему приходится, когда он сжимает зубы от боли и тайком глотает таблетки, думая, что она не видит. Вот почему нужны были эти ежедневные массажи, ванны, визиты врача и специальные упражнения. Но Джимми так никогда и не признался, что испытывает невыносимую боль, не пытался искать у нее сочувствия. Нет, не совсем так. Было еще сообщение о гибели многих американских солдат в Юго-Восточной Азии.

В ту ночь Джимми пришел к ней в спальню. Таким растерянным она его не видела. Заметив слезы на глазах мужа, Долорес бросилась к нему в объятия. Впервые они были так близки, всецело принадлежали друг другу. Именно тогда, как считала Долорес, она зачала первых близнецов и с гордостью носила свой огромный живот.