Досье генерала Готтберга - Дьякова Виктория Борисовна - Страница 33

Кроме того, мы мобилизовали всю творческую интеллигенцию, не давая ей задуматься о том, что будет, если немцы все-таки возьмут Москву. Подобные разговоры не допускались. Боря Ефимов рисовал издевательские картинки на Гитлера и его окружение, и прямо из-под его карандаша они, растиражированные, отсылались в окопы. С одним таким плакатом я сама приехала к Рокоссовскому под Волоколамск. Танки фон Бока утюжили панфиловскую дивизию, но так и не прорвались к Москве. Спустившись в блиндаж генерала, я услышала, как он кричит по телефону, перекрикивая обстрел: «Петровский, прикажи ставить пушки на прямую наводку. Я знаю, что трудно, что нет людей, но надо держаться, Алексей!»

Я выронила планшет, который держала в руке. Я не могла поверить в то, что услышала. Алексей жив… После того как битва стихла, я попросила Константина вызвать Петровского к себе. Он приехал из самой гущи сражения, покрытый гарью, дважды раненый. Он не знал, что увидится со мной. И остолбенел, когда, спустившись к генералу, увидел меня за столом. Константин вышел, оставив нас одних. Я не могла вымолвить ни слова. Молча смотрела на него, по моим щекам катились слезы. Он подошел, сдернул рукавицы с рук, я увидела, что пальцы на руках черные и едва слушаются его. Он прикоснулся к моим плечам, с тихим вскриком я прижалась лицом к его груди. Только тогда я узнала, что Кондратьева и Петровского не расстреляли, Сталин приказал сохранить им жизнь, и как оказалось — очень кстати.

Кондратьев вернулся на Лубянку и стал заместителем Берии, теперь он работал с новой агентурой, и я не сомневалась, что весьма успешно. Это проявилось совсем недавно, при подготовке операции по окружению Паулюса здесь. Я знаю, что именно благодаря деятельности наших разведчиков, внедренных уже после расстрела Ежова, мы все-таки переиграли абвер и, проведя успешную дезинформацию, заманили Паулюса в котел.

Алексея же направили по его второй специальности — командных кадров в артиллерии было мало, а у него за плечами училище и три курса академии. Узнав о том, что подписан приказ о досрочном освобождении, Кондратьев и Петровский, не дожидаясь транспорта, через тайгу добирались до железнодорожной станции, попали в буран, тогда Алексей и отморозил руки, а Кондратьев — одну ступню, которую пришлось ампутировать, но они торопились снова оказаться полезными своей стране, которая обошлась с ними крайне немилостиво.

Позднее Алексей рассказал мне, что, перед тем как в лагерь пришел приказ, он видел меня во сне, впервые за несколько лет, которые мы провели в разлуке. Ему сказали, что я умерла, и он думал, что я забочусь о нем с того света. Он стремился в Москву, куда уже подходил враг, и не знал, что торопится на встречу со мной. Но в те несколько мгновений, которые мы провели в землянке под Волоколамском наедине, мы почти ничего не успели сказать друг другу. В землянку спустился Константин, коротко сообщив, что танки фон Бока все же прорвались по флангу и движутся к столице. Вскоре появился Жуков. Они яростно спорили с Рокоссовским, стоит ли отходить на новый оборонительный рубеж за Истру или маневр отнимет время, не принеся результата. Я слышала, как Георгий Константинович твердо сказал: «Стоять насмерть, Костя! Стоять и умирать, третьего нам не дано! Стоять и умирать! Все — исполняйте, товарищ Рокоссовский!» И исполняли.

Бои разгорались повсюду с нешуточной ожесточенностью, они кипели и днем, и ночью, без перерыва. Поцеловав меня, Петровский уехал на батарею. Мы не знали, увидимся ли снова, или судьба отметила нас подарком перед концом. Вскоре я узнала, что их отрезали от основных сил, и им пришлось выходить из окружения. Алексей был тяжело ранен и попал в госпиталь.

В те дни судьба пощадила нас. Мы оба остались живы под Москвой. Я и вовсе отделалась лишь ударом бревна по голове, когда снаряд попал в блиндаж Рокоссовского и его завалило. Хотя при наличии пули в затылке мне могло это дорого стоить. Но по сравнению с тем, что творилось вокруг — это была такая малость.

Почти до самой весны сорок второго года Алексей пролежал в госпитале. Я приезжала всякий раз, когда у меня появлялось время, и теперь мы имели возможность наговориться вволю. Когда врачи разрешили ему ходить, я перевезла его домой, на улицу Горького. Ни он, ни я даже и не подумали о том, чтобы по-новому устроить жизнь. Да и до того ли было? Мы сохранили наши чувства. Летом сорок второго года Алексей вернулся под Ростов и принял под команду артиллерийскую часть. Снова у Рокоссовского. Вот такая моя история. Невеселая. Устала, — Катерина Алексеевна наклонилась вперед и сжала пальцами виски. — Голова трещит. А что Антонов? — она обернулась к двери: — Что-то притих. Заснул наверняка. Но сейчас я его разбужу, — она встала. — Он проводит тебя, девочка, до твоих. Чтоб никаких приключений по дороге не вышло.

— Катерина Алексеевна, — спросила вдруг Лиза тихо, — вы ведь знали моего папу с юности? Он… — она запнулась и закашлялась от волнения, — он убит? Нет никакой надежды, что он вернется, как Алексей Александрович? — не смея взглянуть на Белозерцеву, она смотрела в пол и напряженно сжимала пальцы, до боли в суставах.

Катерина подошла к ней, положила руку на плечо.

— Увы, девочка, — проговорила она грустно. — Гришу расстреляли в Ленинграде на полигоне в Левашово через три дня после ареста.

— Через три дня? — Лиза вскинула глаза, блестевшие слезами. — Но Фру почти два месяца носила ему передачи, у нее брали.

— Все, что приносила Фру, охранники оставляли себе. Так часто случалось, — ответила Белозерцева. — Они бы и дальше не брезговали, пока, наверняка, не нашелся среди них один честный — такие попадались, но редко, — который сказал, что больше приносить ничего не нужно. Кто же добровольно откажется от кормушки? Гришу расстреляли, — она вздохнула глубоко, горько, ее пальцы сжали Лизино плечо, — по доносу. Двух чрезвычайно заслуживающих доверие лиц. — Замечание прозвучало иронично. — Пролетарского происхождения, конечно. За время службы в ОГПУ, а потом НКВД мне пришлось читать немало подобных документов, как правило, анонимных. Отвратительные бумажки, которые даже взять в руки противно, того и гляди, запачкаешься. Слава богу, что мне не приходилось читать доносы по долгу службы, а так, изредка, по случаю, я пересылала их в соответствующие инстанции. Но под доносом на твоего отца стояли подписи. Добровольные помощники органов считали своим долгам выявить «отъявленную контру» и сообщить как можно скорее в самые верхи ОГПУ.

На Гришу донесла ваша дворничиха, наемница из Твери, а еще один из его сослуживцев, бывший активный деятель Коминтерна. Насколько мне известно, долго не тянули, арестовали, два-три допроса — и в расход. Так делалось тогда, делается и теперь. — Лиза вздрогнула, — по малейшему подозрению — формальное судебное разбирательство — и расстрел. Мне не хотелось бы пугать тебя, девочка, — Белозерцева повернула Лизу к себе и продолжила глядя ей в лицо, — но ты должна знать. Это вполне могло случиться и с тобой полгода назад. Хорошо, что Симаков, верный товарищ Алексея, доверял тебе всецело и решил бороться за тебя. Он обратился ко мне и — редкий, увы, редкий случай, мне удалось воздействовать на Лаврентия, а он уж знал, кому дать команду, чтобы отстали.

Признаюсь честно, мне далеко не всегда удается убедить Берию, он очень не любит, когда я сую свой нос в дела, которые, как он считает, меня не касаются. Вот как сегодня об организации показательного расстрела немецких генералов. Это вместо того, чтобы их допросить как следует и использовать с толком. Мне пришлось обратиться напрямую к «хозяину» через Поскребышева. А настроение «хозяина» весьма переменчиво, нельзя рассчитывать на то, что он будет относиться ко мне с доверием всегда. Ворошилов, Буденный, все они находятся при нем, и они помнят, кто едва не разрушил их интриги против Тухачевского. Так что не упустят момента вбить клин, к счастью, во время войны у них не так много возможностей для действия. Обстановка диктует свои условия. Но что будет, когда все закончится?