Дочь дыма и костей - Тейлор Лэйни - Страница 63

• Предыдущая
• 63/66
• Следующая

Победа и возмездие.

В Лораменди вернулся Тьяго.

Руки Чиро затрепетали, и ей пришлось опереться на подоконник, чтобы унять дрожь. От взгляда Мадригал не укрылось возбуждение сестры, хотя сама она была занята тем, что пыталась подавить в себе подступавшую злость. Отъезд Тьяго она считала знаком — судьба благоволит ее счастью. Если так, тогда что означало его возращение? Вид знамени подействовал на нее как ледяной душ.

Она вздрогнула.

Это не укрылось от Чиро:

— Что такое? Ты его боишься?

— Не боюсь, — ответила Мадригал. — Переживаю только, не оскорбило ли его мое исчезновение. — Она придумала историю, что перенервничала, выпила слишком много травяного вина, ушла в подземный храм и уснула. Проверив реакцию сестры, она спросила: — Он… сильно разозлился?

— Кому понравится быть отвергнутым, Мад?

Это означало «да».

— Как думаешь, теперь все кончено? Я ему больше не нужна?

— Этого ты добьешься только одним путем, — шутливо отозвалась Чиро, но глаза ее при этом сверкнули. — Умри, а потом воскресни уродиной. И он оставит тебя в покое.

Можно было догадаться или хотя бы задуматься. Но сердце Мадригал не допускало подозрений. Доверие ее погубило.

— Я не смогу тебя спасти.

Бримстоун подошел к решетке. Мадригал подняла глаза. Она сидела на полу в тюремной камере и спасения не ждала.

— Знаю.

Вздернув подбородок, она устремила на него невозмутимый взгляд. Плюнет ли он ей в лицо, как это сделали другие? Это не обязательно. Даже обычное разочарование Бримстоуна было хуже проклятий остальных.

— Тебя истязали? — спросил он.

— Только тем, что истязали его.

Акиву держали достаточно близко, чтобы она слышала крики, когда его страдания достигали апогея, — самая мучительная из пыток, которые она только могла представить. Крики то усиливались, то затихали; она не знала, когда раздастся следующий, и провела последние несколько дней в изматывающем ожидании.

Бримстоун внимательно посмотрел на нее.

— Ты его любишь.

В ответ она лишь кивнула. До сих пор она хорошо держалась, спокойно и с достоинством, никому не показывая, что творится в душе. Но под пристальным взглядом Бримстоуна верхняя губа задрожала, пришлось прижать к ней костяшки пальцев. Он молчал, и она, немного успокоившись, произнесла:

— Прости.

— За что, дитя?

Издевка? По его бараньему лицу ничего не прочесть. На одном из рогов сидел Кишмиш, и его поза повторяла позу хозяина — наклон головы, ссутуленные плечи. Бримстоун спросил:

— Ты просишь прощения за любовь?

— Нет.

— За что тогда?

Она не знала, что он хочет услышать. Раньше он говорил, что ему нужна только правда, без прикрас. Так в чем же была правда? За что она просила прощения?

— За то, что меня поймали, — ответила она. — Что тебе стыдно за меня.

— Мне должно быть стыдно?

Она захлопала глазами. Не верилось, что Бримстоун станет над ней насмехаться. Она думала, он просто не придет, и в последний раз она увидит его на дворцовом балконе в ожидании казни.

— Скажи, что такого ты совершила? — попросил он.

— Ты знаешь что.

— Скажи сама.

Значит, все-таки насмешка. Она кивнула и принялась декламировать:

— Измена родине. Связь с врагом. Создание угрозы существованию химер и всему, за что мы боролись в течение тысячи лет…

— Приговор мне известен, — оборвал он. — Давай своими словами.

Она сглотнула, пытаясь угадать, чего он хочет, и сбивчиво произнесла:

— Я… я влюбилась. Я… — Бросив на него смущенный взгляд, она рассказала то, о чем до сих пор никому не говорила: — Все началось под Буллфинчем. После битвы, во время сбора душ я нашла его, умирающего, и спасла. Не знаю почему. Тогда казалось, по-другому нельзя. Позже… позже я подумала: это произошло, потому что у нас было предназначение. — Ее голос стал совсем тихим, щеки вспыхнули. — Принести мир.

— Мир, — повторил Бримстоун.

Какой наивной представлялась вера в высшее предназначение любви. Наивной, и все-таки прекрасной. В их с Акивой тайне не было ничего постыдного.

— Мы вместе мечтали о том, чтобы мир изменился, — возвысив голос, сказала Мадригал.

Последовало долгое молчание. Бримстоун просто смотрел на нее, и если бы в детстве она не играла с ним в гляделки, то вряд ли выдержала бы такой взгляд. Тем не менее, когда он наконец заговорил, ей отчаянно хотелось сморгнуть.

— И за это, — сказал он, — я должен стыдиться тебя?

Цепкие когти терзавшей Мадригал душевной боли замерли. Казалось, что кровь перестала бежать по жилам. Она не надеялась… Не смела. О чем он? Скажет ли он больше?

Нет. Тяжело вздохнув, он повторил:

— Я не смогу тебя спасти.

— Знаю…

— Ясри передала тебе гостинец.

От холщового узелка, протянутого сквозь прутья решетки, исходил изумительный аромат. Развязав, Мадригал увидела рогалики, которыми Ясри годами потчевала ее в надежде, что она хоть немного поправится. Слезы брызнули из глаз.

Она бережно отодвинула печенье в сторону.

— Не могу, — прошептала она. — Только передай, что я съела.

— Ладно.

— А… Иссе с Твигой… — Горло сдавил ком. — Скажи им…

Снова пришлось прижать к губам кулак. Она едва сдерживалась. Почему присутствие Бримстоуна так на нее действовало? До его появления ее обуревала ярость.

Не дослушав, он сказал:

— Они знают, дитя. Они все знают. И тоже не стыдятся тебя.

Тоже.

Мадригал залилась слезами. Приникла к решеткам, опустила голову и плакала, а когда почувствовала на затылке его руку, разрыдалась еще сильнее.

Кроме Бримстоуна, спасшего самого Воителя, ни единая душа не смела нарушить запрет Тьяго на свидания с ней. Бримстоун обладал властью, но даже он не мог отменить приговор. Слишком тяжкое преступление совершила она, слишком явной оказалась ее вина.

Выплакавшись, Мадригал ощутила пустоту… и легкость, словно соль непролитых слез отравляла ее. Она оперлась на решетку. С другой стороны Бримстоун присел на корточках. Зачирикал Кишмиш, и в его щебете Мадригал узнала привычное задорное попрошайничество. Раскрошив кусочек печенья, она принялась кормить его.

— Пикник за решеткой, — сказала она и попыталась улыбнуться, но улыбка тут же погасла.

Они услышали его одновременно — душераздирающий крик, от которого Мадригал сжалась в комок, уткнула лицо в колени, закрыла ладонями уши, погрузившись в темноту, тишину, отрицание. Не помогло. Крик успел проникнуть в голову, и даже когда сам он оборвался, эхо все еще звенело внутри.

— Кто пойдет первым? — спросила она.

Бримстоун понял.

— Ты. Серафим будет смотреть.

Минуту она отчужденно молчала, а потом произнесла:

— Я думала, он сделает наоборот. Заставит смотреть меня.

— Мне кажется, — нерешительно сказал Бримстоун, — он еще не разобрался с ним.

У Мадригал вырвался стон. До каких пор? До каких пор Тьяго будет его истязать?

— Помнишь счастливую косточку? — спросила она Бримстоуна.

— Помню.

— Я все-таки загадала желание. Или… надежду, ведь никакого волшебства нет.

— Надежда и есть волшебство, дитя.

Перед глазами один за другим промелькнули образы. Лучистая улыбка Акивы… Обессиленный Акива, его кровь стекает в святой источник… Солдаты вышвыривают их из храма… Храм полыхает, деревья в роще Скорби охватывает огонь, как и живущих среди их ветвей эвангелин…

Мадригал достала из кармана счастливую косточку, которую принесла в рощу в тот последний раз. Они не успели ее разломить.

— Вот. — Она протянула косточку Бримстоуну. — Возьми, растопчи и выбрось. Надежды нет.

— Если бы я так думал, — возразил Бримстоун, — сейчас меня бы здесь не было.

О чем он?

— Чем я занимаюсь, дитя, изо дня в день, как не борюсь с неодолимой мощью прилива? Волна за волной идет на берег, и каждая захватывает все больше песка. Мы не выиграем, Мадригал. Нам не по силам одолеть серафимов.

• Предыдущая
• 63/66
• Следующая