Дочь дыма и костей - Тейлор Лэйни - Страница 48

• Предыдущая
• 48/66
• Следующая

— Что случилось с остальными? — спросила она.

Он оставил вопрос без внимания.

— Мы можем куда-нибудь уйти?

— Уйти?

Акива обвел рукой толпу на площади: продавцов, складывающих пирамиды из мандаринов, туристов с фотокамерами и покупками в руках.

— Тебе захочется остаться в одиночестве.

— Что… что такое ты собрался рассказать, что мне захочется остаться в одиночестве?

— Я ничего не буду тебе рассказывать.

До этого мгновения взгляд Акивы блуждал по сторонам, но теперь его глаза остановились на Кэроу. Глаза сверкали, как отраженные в топазах лучи солнца, и, перед тем как он вновь отвел взгляд в сторону, в них мелькнула вспышка страсти, такой глубокой, что сердце Кэроу подпрыгнуло.

— Мы разломим счастливую косточку, — сказал он.

Акива пытался представить ее взгляд, когда она все поймет. Несколько секунд он стоял на площади и смотрел, пока она не подняла глаза. Выражение тревоги, утраченной надежды на ее лице сменилось… светом. Сияние словно обволакивало и обжигало его.

В этом мгновении воплотилось все, чего он не заслуживал и что никогда не могло принадлежать ему. Ему безумно захотелось обнять ее, запустить руки в ее волосы, гладкие, волной спадающие на плечи, погрузиться с головой в ее аромат, ее нежность.

Он вспомнил историю, которую однажды рассказала ему Мадригал, — человеческую сказку о големе, сотворенном из глины существе, которого можно оживить, написав у него на лбу символ «алеф». Алеф — первая буква древнего алфавита и первая буква древнееврейского слова «истина», начало. Глядя, как Кэроу поднимается, сияющая, с лазурными волосами, в платье цвета мандаринов, с ниткой серебряных бусин вокруг шеи, видя радость и облегчение, и… любовь, отразившиеся на ее лице, Акива понял, что она — его алеф, его истина и начало. Его душа.

Суставы крыльев заныли от желания взлететь и в одно мгновение оказаться рядом с ней, но вместо этого он пошел к ней тяжелой поступью, удрученный. Руки, будто связанные стальной лентой, не могли протянуться к ней. Погасший взгляд, неуверенность и надежда в ее голосе — все это медленно его убивало. Лучше уж так. Если бы он не устоял и дал себе волю, потом, узнав кто он такой на самом деле, она бы еще больше его возненавидела. Поэтому он держался отстраненно, готовясь к неминуемому.

— Разломим? — переспросила Кэроу, удивленно глядя на счастливую косточку. — Бримстоун никогда…

— Эта вещь не принадлежит ему, — сказал Акива. — И никогда не принадлежала. Он лишь хранил ее. Для тебя.

Бросить косточку в море он не смог. Ненавидел себя уже за то, что эта мысль пришла ему в голову, — еще одно подтверждение, что он недостоин Кэроу. Она заслуживала того, чтобы узнать правду, какой бы жестокой та ни была. И если он не ошибся насчет счастливой косточки, это скоро случится.

Казалось, Кэроу уловила значительность момента.

— Акива, — прошептала она, — что происходит?

А когда она посмотрела на него черными, как у птицы, глазами, испуганными и молящими, ему вновь пришлось отвернуться, чтобы справиться с собой. Это было одним из самых трудных испытаний в его жизни — не обнять ее в это мгновение.

Все так бы и продолжалось, если бы Кэроу не взглянула в глаза Акивы и не увидела в них страсть, так похожую на ее собственную. Он отвернулся, и она неожиданно испытала облегчение, словно щелкнул замок и упали наручники. Терпеть больше не было сил. Она потянулась к нему. Она взяла его за руку, мягко прижавшись к его коже ладонью с закрытой полуперчаткой хамсой, и повернула к себе. Шагнула ближе, запрокинула голову, чтобы видеть его лицо, и взяла вторую руку.

— Акива, — тихо сказала она, при этом голос ее уже звучал не испуганно, а глубоко, и страстно, и нежно. — Что происходит?

Ее руки поползли вверх по его плечам, шее, суровому и ровному подбородку, потом коснулись губ, таких мягких. Губы дрожали.

— Акива, — повторяла она. — Акива. Акива.

Казалось, она просила: «Достаточно. Хватит притворяться».

И, содрогнувшись, он повиновался. Опустил голову, прижался лбом к ее согретому солнцем лбу. Обнял ее, притянул к себе. Они были как две сложенные вместе спички, чиркнув которыми, можно зажечь звездный свет. Вздохнув, Кэроу успокоилась и растаяла в его объятиях. Она прижималась щекой к его колючей шее, а он ощущал собственной щекой идеальную гладкость ее волос. Они простояли так долго, не шелохнувшись, зато их кровь, и нервы, и бабочки внутри них буйствовали — оживленно, бодро звенели, слагая бурные и прекрасные мелодии, совпадающие в каждой ноте.

Счастливая косточка, маленькая, но острая, была между ними.

— Сюда. — Кэроу указала на небесно-голубую дверь в пыльной стене.

Их пальцы были переплетены. Шагая по медине, Кэроу чувствовала себя словно плывущей по волнам. Они шли медленно, останавливались посмотреть на работу ткача, поглазеть на щенков в корзинке, потрогать острия фигурных кинжалов — все, что угодно, лишь бы не спешить.

Однако, как бы они ни медлили, все равно в конце концов пришли. Акива проследовал за Кэроу по темному проходу, откуда они попали в залитый светом внутренний дворик, тайный мирок, открытый лишь небу. В центре обсаженного финиковыми пальмами и облицованного мелкой плиткой двора бил фонтан. Балкон опоясывал второй этаж по всему периметру. Комната Кэроу с высоким бревенчатым потолком, в которую вела винтовая лестница, по размерам превосходила ее пражскую квартиру. Стены матово-красные, отделанные марокканской штукатуркой, на кровати — одеяло из берберской шерсти с вытканным тайным посланием на языке символов.

Акива закрыл дверь и выпустил руку Кэроу. Настал момент разломить косточку.

Вот и все.

Вот и все.

Акива отошел к окну, отбросил волосы назад, проведя сквозь них пальцами, — этот жест уже стал ей знакомым — затем посмотрел на нее.

— Ты готова, Кэроу?

Нет.

Она была не готова. Внезапно ее охватила паника — в груди словно захлопали крылья.

— Давай подождем, — сказала она с напускной легкостью. — Все равно полетим только после того, как наступят сумерки.

После захода солнца они собирались найти Разгута и под покровом темноты добраться с ним до портала.

Акива сделал несколько нерешительных шагов в ее сторону и остановился вне досягаемости.

— Мы можем подождать, — согласился он, и даже как будто обрадовался. А потом очень мягко добавил: — Но легче не станет.

— Ведь ты рассказал бы, если бы знал обо мне нечто ужасное?

Он подошел ближе и медленно погладил ее волосы. Она по-кошачьи прогнулась от его прикосновения.

— Не нужно бояться, Кэроу. Ведь это ты. А ты — прекрасна.

Робкая улыбка тронула ее губы. Она вздохнула и сказала с облегчением:

— Ладно. Мне… присесть?

— Если хочешь.

Она подошла к кровати, забралась на середину, поджала под себя ноги и расправила на коленях оранжевое платье, которое купила на базаре в ожидании встречи с Акивой. Для путешествия она тоже подобрала наряд, более практичный. Теперь одежда, как и другие принадлежности, которые пришлось приобрести из-за столь внезапного отъезда из Праги, были упакованы в новую сумку. Она обрадовалась, что Акива привез ножи, но боялась, что когда-нибудь они ей понадобятся.

Он сел лицом к ней, вытянув ноги, наклонив вперед плечи, словно подчеркивая их ширину.

В это мгновение Кэроу вновь ощутила проблеск воспоминания, поверхность времени словно лопнула, и она увидела его, сидящего вот так же, с опущенными и расслабленными плечами, но… плечи были оголены, как и смуглая мускулистая грудь; правое плечо — сплошной рубец из шрамов. Вновь на его лице была улыбка, от ее красоты щемило сердце. Через миг видение пропало.

Кэроу моргнула, наклонила голову и пробормотала:

— О.

— Что? — спросил Акива.

— Иногда мне кажется, что я вижу тебя в другом времени… Не знаю. — Она потрясла головой, чтобы избавиться от видения. — Твое плечо… Что с ним?

• Предыдущая
• 48/66
• Следующая