Дочь дыма и костей - Тейлор Лэйни - Страница 46

• Предыдущая
• 46/66
• Следующая

— Один из моих? — оценивающе спросил Иорам.

Акива никогда не встречался с императором лично. Отпрысков у того было множество, и вряд ли он знал всех в лицо.

— Да, мой господин, — ответил Акива, склонив голову. Плечи все еще вздымались после поединка, а правое мучительно горело, что лишь служило подтверждением его жизнеспособности.

— Посмотри на меня, — приказал Иорам.

Акива повиновался — и не увидел в стоящем перед ним серафиме никакого сходства с собой. Только с Азаилом и Лираз. Их голубые глаза и другие черты лица явно достались им от Иорама. Золотистые волосы императора чуть тронула седина. При крепком телосложении росту он был среднего, и смотреть на Акиву ему приходилось снизу вверх.

— Я помню твою мать, — сказал он, пронзив сына язвительным взглядом.

Этого Акива не ожидал.

— Глаза, — произнес император. — Их невозможно забыть, правда?

Глаза матери — то немногое, что Акива запомнил. Остальные черты лица представлялись смутно. Даже имя ее было ему незнакомо, зато он знал, что унаследовал ее глаза.

Иорам, казалось, ждал его реакции.

— Я помню, — ответил он и ощутил чувство потери, словно, признавшись в этом, отдал в чужие руки нечто, оставшееся от нее.

— Ужас, что с ней случилось, — сказал Иорам.

Акива застыл. Он не имел ни малейшего представления о том, что произошло с матерью после их разлуки. Иорам явно дразнил его, хотел, чтобы он спросил: «Что? Что с ней случилось?» Но Акива лишь крепче сжал зубы, и Иорам ядовито улыбнулся:

— От стелианцев другого ждать не приходится. Варварское племя. Почти чудовища. Смотри, чтобы кровь не взыграла, солдат.

Император развернулся и ушел, оставив Акиву с болью в плече и еще одним, требующим срочного ответа вопросом, над которым он никогда раньше не задумывался: что за кровь?

Иораму не было смысла брать в наложницы стелианку: он не имел дипломатических отношений с «варварским племенем» Дальних островов, отступниками от веры серафимов, которые никогда не приносили в жертву своих женщин. Как тогда она очутилась здесь?

Стелианцы славились двумя особенностями. Во-первых, яростной борьбой за независимость. На протяжении веков они упорно отказывались войти в состав Империи, присоединиться к собратьям-серафимам. Во-вторых, своей любовью к чародейству. Издревле считалось, что первым магом был стелианец, и ходили слухи, что они до сих пор владеют магией на совершенном уровне, недоступном остальному населению Эреца.

Иорам ненавидел их за то, что ему не удавалось ни покорить их, ни проникнуть в тыл противника, по крайней мере пока шла война с химерами. Впрочем, у столичных сплетников не было сомнений, куда он нацелит следующий удар, одержав победу над монстрами.

Что случилось с матерью, Акива так и не узнал. Гарем — закрытый мир, он не мог даже проверить, жила ли там когда-нибудь наложница-стелианка, не говоря уже о том, был ли он ее сыном. Однако встреча с отцом дала ему кое-что: сочувствие к тем, кто не состоял с ним в родстве, и интерес к чародейству.

Он прожил в Астрэ больше года. Помимо лечебной физкультуры, тренировочных поединков и нескольких часов в день, в течение которых он обучал молодых солдат боевому искусству, у него было и свободное время. После той встречи он стал проводить его с пользой. Он знал, что за магию надо платить болью. Рана обеспечивала ему нескончаемый источник боли. Наблюдая за магами (на неотесанного солдата те обращали внимания не больше, чем на пустое место), Акива освоил простейшие приемы и прежде всего научился сосредотачиваться. Он тренировался на воронах с крыльями летучих мышей и мотыльках-колибри, управляя их полетом, выстраивая их косяками, как стаи гусей, призывал их к себе на плечи или в сложенные ковшиком ладони.

Акива быстро овладел не слишком обширными познаниями: чародейство в те времена едва выходило за границы дешевых трюков. Он не питал иллюзий, что стал магом или даже приблизился к этому искусству, однако проявлял изобретательность. К тому же, в отличие от пижонов, которые называли себя магами, ему не приходилось бить себя кнутом, наносить ожоги или порезы, чтобы подстегнуть свои способности. Тупая и непрерывная боль не покидала его. Но настоящая причина его превосходства крылась не в боли и не в изобретательности. У него был стимул.

Безумная изначально идея, переросшая в надежду — снова увидеть девушку-химеру, оформилась в план.

План состоял из двух частей, и только первая была связана с чародейством: предстояло довести до совершенства магическое умение скрывать крылья. Элементарные приемы маскировки помогали обмануть зрение и сделать незаметными предметы лишь на расстоянии. С невидимостью такие приемы не имели ничего общего. Если Акива надеялся затеряться среди врагов, необходимо было придумать нечто получше.

Над этим он упорно работал месяцами. Научился полностью погружаться в боль. Изнутри все выглядело иным, звуки и ощущения тоже были иными, дребезжащими и прохладными. Боль служила линзой, обостряющей все чувства и инстинкты. И у него получилось. Путем упорных проб и повторений он научился становиться невидимым. Это была победа, которая могла бы принести ему славу и высшие награды от императора. Но, испытывая холодное удовлетворение, он и словом ни с кем не обмолвился.

Кровь взыграет, думал Акива.

Второй частью плана было выучить в совершенстве химерский язык. По ночам он усаживался на крышу казармы, где жили рабы, и слушал истории, которыми те развлекали друг другу при свете костра, испускающего смрадный запах горящего навоза. Их сказки были неожиданно яркими и прекрасными, и, слушая, он представлял свою девушку-химеру, сидящую где-нибудь у походного костра и рассказывающую те же истории.

Свою. Он поймал себя на мысли, что называет ее своей, и это даже не показалось странным.

Вернувшись в расположение полка в бухту Морвен, он мог бы потратить еще немного времени на совершенствование языка, однако решил, что в общем и целом уже готов к следующему этапу, со всей его великолепной сумасбродностью.

В то время сквозь пространство его неумолимо влекла к себе Мадригал. Теперь — Кэроу. Тогда пунктом назначения был Лораменди, заключенный в клетку город чудовищ. Теперь — Марракеш. Как и тогда, он не взял с собой Азаила и Лираз, однако на этот раз не оставил их в неведении. Они узнали правду о нем.

Как они поступят, он не представлял.

Лираз назвала его предателем, сказала, что ее тошнит от него. Азаил молчал, пораженный и бледный.

Однако они дали ему уйти, не пролив крови — ни своей, ни их, — и это лучшее, на что он надеялся. Доложат ли они командиру, а может, и императору или прикроют его — он не знал. Мысли его были не об этом. Пролетая над Средиземным морем со счастливой косточкой в руке, он думал только о Кэроу. О том, как она ждет его среди веселой толпы на марокканской площади, где он впервые остановил на ней взгляд. Он очень ясно ее представлял, вплоть до того, как она подносит руку к шее, к тому месту, где раньше висела счастливая косточка, и каждый раз вспоминает, что ее там больше нет.

Косточка была у него. Все, что в ней заключено, — в его руках. Почти волшебство, как однажды сказала Мадригал.

До той ночи, когда он, наконец, вновь встретился с Мадригал, он не знал, что это за косточка. Мадригал носила ее на шее, на шнуре, и вещица совсем не вязалась с шелковым платьем, с гладкой кожей девушки.

— Это счастливая косточка, — сказала Мадригал, протягивая ее ему. — Возьмись пальцем за один из отростков, вот так. Потом каждый из нас должен загадать желание и потянуть. У кого останется больший кусок — тот выиграл, и его желание исполнится.

— Волшебство? — спросил Акива. — Что же это за птица, чьи кости творят волшебство?

— О, это вовсе не волшебство. На самом деле желания не исполняются.

— Зачем тогда все это?

Она пожала плечами.

— Ради надежды? Надежда — великая сила. Может, настоящего волшебства здесь и нет, но если ты знаешь, чего хотел бы больше всего на свете, и хранишь в себе надежду как огонек, она может осуществиться. Это почти волшебство.

• Предыдущая
• 46/66
• Следующая