Атлант расправил плечи. Часть III. А есть А (др. перевод) - Рэнд Айн - Страница 7

• Предыдущая
• 7/137
• Следующая

Нефть текла блестящей струей из трубы в цистерну у основания стены — единственное свидетельство громадной тайной работы внутри камня, итога бесперебойного функционирования всех сложных механизмов; но эти механизмы не походили на устройство буровой вышки, и Дагни догадалась, что смотрит на секрет «Проезда Buena Esperanza», поняла, что нефть добывается из недр каким-то способом, который до сих пор люди считали невозможным.

Эллис Уайэтт стоял на уступе, глядя на застекленную шкалу врезанного в камень датчика. Увидев остановившуюся внизу машину, он крикнул:

— Привет, Дагни! Сейчас спущусь!

Вместе с ним работали еще двое: рослый мускулистый мужчина рядом с насосом посреди стены и парень возле цистерны на земле. У парня были белокурые волосы и необычайно правильные черты. Дагни была уверена, что это лицо ей знакомо, но не могла вспомнить, где его видела. Парень поймал ее недоуменный взгляд, усмехнулся и, словно желая помочь, насвистал негромко, почти неслышно, первые ноты Пятого концерта Ричарда Халлея. Это был тот юный кондуктор с «Кометы».

Она засмеялась:

— Это все-таки был Пятый концерт, верно?

— Конечно, — ответил парень. — Но разве я сказал бы об этом штрейкбрехеру?

— Кому-кому??

— За что я тебе плачу деньги? — спросил, подходя, Эллис Уайэтт; парень со смешком бросился к оставленному на минуту рычагу и снова взялся за него. — Это мисс Таггерт не могла уволить тебя за безделье. Я могу.

— Мисс Таггерт, это одна из причин того, почему я ушел с железной дороги, — сказал парень.

— Вы знали, что я похитил его у вас? — спросил Уайэтт. — Там он был лучшим тормозным кондуктором, а здесь, у меня, — лучший механик, но никто из нас не может удержать его надолго.

— А кто может?

— Ричард Халлей. Музыка. Он лучший ученик Халлея.

Дагни улыбнулась.

— Вижу, здесь на самую дрянную работу нанимают только аристократов.

— Они все аристократы, это верно, — сказал Уайэтт, — потому что знают: не существует дрянной работы, существуют только дрянные люди, которые не хотят за нее браться.

Мужчина наверху с любопытством прислушивался. Дагни подняла взгляд; он походил на водителя грузовика, поэтому она спросила:

— Кем вы были там? Наверно, профессором сравнительной филологии?

— Нет, мэм, — ответил он. — Водителем грузовика. — и добавил: — Но не хотел навсегда им оставаться.

Эллис Уайэтт оглядывал свои владения с какой-то мальчишеской гордостью и с жаждой признания: это были гордость хозяина на официальном приеме в гостиной его дома и жажда признания художника на открытии его персональной выставки. Дагни улыбнулась и спросила, указывая на механизмы:

— Сланцевая нефть?

— Угу.

— Это тот самый процесс, что вы изобрели, когда были там… на Земле? — невольно вырвалось у нее, и она смутилась.

Эллис засмеялся.

— Когда был в аду. На Земле я сейчас.

— И сколько добываете?

— Двести баррелей в день.

В голосе Дагни снова появилась печальная нотка:

— Это тот процесс, с помощью которого вы некогда собирались заполнять пять составов цистерн в день.

— Дагни, — дружески улыбнулся Эллис, — один галлон нефти здесь стоит больше, чем целый состав там, в аду, потому что она моя, вся до последней капли, и расходовать ее я буду только на себя.

Он поднял испачканную руку, демонстрируя жирные пятна, как сокровище, и черная капля на кончике его пальца засверкала, словно драгоценный камень.

— Моя, — повторил он. — Неужели они довели вас до того, что вы забыли значение этого слова, его силу? Так позвольте себе выучить его снова.

— Вы прячетесь в глуши, — холодно сказала Дагни, — и добываете в день двести баррелей нефти, хотя могли бы залить ею весь мир.

— Зачем? Чтобы кормить грабителей?

— Нет! Чтобы заработать состояние, которого вы заслуживаете.

— Но я теперь много богаче, чем был. Что такое богатство, как не средство жить достойно? Сделать это можно двумя способами: добывать либо больше, либо быстрее. И я делаю вот что: я произвожу время.

— Как это понять?

— Я добываю столько нефти, сколько мне нужно. Я стараюсь улучшать свои методы, и каждый сбереженный мною час прибавляется к моей жизни. Раньше на заполнение этой цистерны у меня уходило пять часов. Теперь три. Те два, которые я сберег, — мои. Они бесценны, я как бы отдаляюсь от могилы на два часа из каждых пяти, имеющихся в моем распоряжении. Эти два часа, сэкономленные на одном деле, можно употребить на другое — два часа, чтобы работать, расти, двигаться вперед. Я увеличиваю свой срочный вклад. Найдется ли во внешнем мире хоть один сейф, способный его сберечь?

— Но где у вас пространство, чтобы двигаться вперед? Где ваш рынок?

Эллис усмехнулся:

— Рынок? Я работаю сейчас ради пользы, а не для доходов: ради своей пользы, а не для доходов грабителей. Мой рынок — те, что продлевают мою жизнь, а не сокращают ее. Только те, что производят, а не потребляют, могут быть чьим бы то ни было рынком. Я имею дело с теми, кто дает жизнь, а не с каннибалами. Если добыча нефти требует от меня меньших усилий, я меньше требую на свои нужды с тех людей, которым сбываю ее. Каждым галлоном моей нефти, который они сжигают, я добавляю дополнительный отрезок времени к их жизням. И поскольку это такие же люди, как я, они все время изобретают более эффективные, а значит, быстрые способы производить то, что производят, поэтому каждый из них добавляет минуту, час или день к моей жизни хлебом, который я приобретаю у них, одеждой, древесиной, металлом, — он взглянул на Голта, — добавляют ежемесячно год тем электричеством, которое я покупаю. Вот это наш рынок, и вот так он работает на нас — но во внешнем мире он работает иначе. В какой дренаж сливают там наши дни, наши жизни, наши силы! В какую бездонную, лишенную будущего канализацию неоплаченного, бездарно потерянного времени! Здесь мы продаем достижения, а не провалы, ценности, а не нужды. Мы свободны друг от друга и тем не менее развиваемся все вместе. Богатство, Дагни? Какое еще нужно богатство, кроме того, чтобы быть хозяином своей жизни и тратить ее на рост? Расти, расширяться должно все живое. Оно не может застыть. Нужно либо расти, либо сгинуть. Смотрите, — Эллис указал на растение, пробивающееся вверх из-под обломка скалы: длинный, узловатый стебель, искореженный непосильной борьбой, с вислыми, пожелтевшими остатками нераспустившихся листьев и единственным зеленым побегом, пробившимся к солнцу в отчаянии последнего, решительного рывка. — Вот что делают с нами в аду. Можете представить, чтобы я смирился с чем-то подобным?

— Нет, — прошептала она.

— А он? — Эллис кивнул на Голта.

— Боже правый, нет!

— Тогда не удивляйтесь ничему из того, что увидите в долине.

Когда они поехали дальше, Дагни хранила молчание. Голт тоже не произнес ни слова.

На дальнем горном склоне, среди густой зелени леса, одна высокая сосна внезапно стала крениться, описывая дугу, словно стрелка часов, потом резко исчезла из виду. Дагни поняла, что дерево свалено человеком.

— Кто здесь лесоруб? — спросила она.

— Тед Нильсен.

Среди пологих холмов дорога стала ровнее, не такой извилистой. Дагни увидела ржаво-коричневый склон с двумя прямоугольниками зелени разных оттенков: темной, пыльной картофельной ботвы и светлой, с серебристым отливом, капусты. Человек в красной рубашке вел маленький трактор с культиватором.

— Кто этот капустный магнат? — спросила она.

— Роджер Марш.

Дагни закрыла глаза. Подумала о бурьяне, взбирающемся по ступеням закрытого завода, скрывшем его блестящий кафельный фасад всего в нескольких сотнях миль от этих гор.

Дорога спускалась ко дну долины. Дагни увидела прямо под собой крыши домов городка и маленькое, блестящее изображение знака доллара вдали. Голт остановил машину перед первым строением на высившимся над городом уступе, кирпичным зданием с легким красноватым маревом, струившимся из массивной дымовой трубы. С близким к потрясению чувством Дагни увидела над дверью до боли знакомую вывеску: «Стоктон Фаундри».

• Предыдущая
• 7/137
• Следующая