Вариант «Бис». Дилогия - Анисимов Сергей - Страница 45

Верховный Главнокомандующий в белом мундире с одинокой Золотой Звездой сидел за председательским местом огромного стола в комнате совещаний Ставки в Кремле. Перед ним лежала простая бумажная папка с двухзначным номером, этот же номер был от руки написан в верхнем правом углу каждой страницы, находящейся внутри. Точно такая же папка лежала перед каждым присутствующим.

– Ну и что вы об этом думаете? – ни к кому конкретно не обращаясь, мрачно спросил Сталин.

Все продолжали молчать. Сталин поднял глаза и обвел лица преданных ему и стране людей тяжелым взглядом. Отсутствовало несколько человек, которых он хотел бы сейчас видеть. Правительственная связь позволяет каждодневно держать в узде любого генерала или директора индустриального гиганта, но он всегда предпочитал смотреть в лицо человеку, с которым разговаривает, чувствуя, как одна отдельная человеческая воля замещается на собственную волю Сталина, на волю советского народа.

Сидевший на противоположном краю стола Шапошников согнулся, пытаясь подавить приступ кашля. Сталин поглядел на него с искренней жалостью: шестидесятидвухлетний маршал был ему действительно родным и нужным человеком.

– Я полагаю, товарищ Верховный Главнокомандующий, – наконец прервал затянувшееся и ставшее уже опасным молчание Маленков, – что все это чистая проформа, и наши слова и действия не имеют никакого значения для политического развития ситуации. За исключением только одного случая, а именно – мы на все соглашаемся и остаемся, таким образом, при своих. Но стоило ли тогда так долго ждать? Мне кажется, нужно ответить отказом и использовать этот день так же, как мы использовали остальное время. А еще лучше – просто проигнорировать требования и, может быть, получить еще день отсрочки.

С полминуты все размышляли.

– Лишний день отсрочки ничего не решит. Практически все, что может быть сделано, уже сделано. Гитлер убит заговорщиками, немцы открыли Западный фронт, и сейчас колонны бывших союзников идут в нашу сторону. За день они сумеют пройти лишние сто – сто пятьдесят километров…

– Что все равно мэньше, чем разделяющее нас пока расстояние, – заметил сам Сталин.

– Так точно. И если мы за это время начнем решительное наступление в центре, у нас все-таки будут несколько дней форы. С одной стороны, это позволит им атаковать наши колонны на марше – при условии, если нам за эти дни удастся прорвать немецкую оборону на значительную глубину. Такое встречное сражение нам, в принципе, выгодно. Несмотря на большую степень механизации американской и английской пехоты, мы обладаем подавляющим превосходством в танках и авиации поля боя, что может оказаться решающим. В то же время, если наступление не начинать, то западники окажутся перед нашими хорошо подготовленными позициями…

– Я с вами нэ согласен, товарищ Жуков, – Сталин задумчиво крошил сигарету. – В наступлении войска союзников, особенно американские, весьма хороши, особенно если задействуют свою тяжелую авиацию по переднему краю… В принципе, они нам это и предлагают в своем «заявлении», – он с негодованием ткнул пальцем в раскрытую папку. – Остаться на месте и ждать их подхода, после чего нам, возможно, выделят сектор в оккупированной нами же зоне. И это все, что они могут нам предложить? Не выйдет!!!

Верховный Главнокомандующий встал со своего места и упер сжатый кулак в папку, как будто вдавливая ее в стол. Со злобой произнеся несколько сложных грузинских слов, он снова оглядел всех и каждого.

– Я не услышал вашэго заключения, товарищ Жуков, – сказал он, буравя того взглядом.

– Мое заключение в том, что надо атаковать немедленно.

– Так…

– И атаковать по всему фронту, снести артиллерией и авиацией их передний край, на отдельных участках сконцентрировать огневую мощь на всю глубину, прорвать оборону, ввести в прорывы танковые армии и, не останавливаясь, идти в сторону запада. Первые же встречные части американских или британских войск втянуть в маневренные бои на больших скоростях, с максимальным использованием авиации, чтобы они не могли передвигаться свободно. Дальней авиацией напрячь их армейский тыл, сконцентрировавшись на железнодорожном транспорте и складах горючего. Армейской авиацией долбить ближнюю зону. Мы все это обсуждали много раз, все войска изготовлены, осталось только отдать приказ. До начала фактических боевых действий с ними какое-то время все равно останется, так что за день-два сконцентрированные сейчас войска перестанут представлять из себя настолько кучную цель. А до начала собственно столкновений пехоты они вряд ли решат применить тяжелую авиацию в полном объеме – это не в их «демократическом» духе. Важно учитывать моральное состояние их войск. По многим данным, и американцы, и англичане испытывают внутренние политические трудности, чему свидетельство, в частности, и это заявление. Чувствуй они себя поувереннее в политическом отношении, просто молча ударили бы по нашим позициям двумя тысячами бомбардировщиков, только после этого официально приняли бы предложение Германии, а потом уже разбирались бы и с нами. Картина была бы куда более мрачная. Так что… Сейчас десять часов вечера. Это, на мой взгляд, идеальный момент, чтобы отдать приказ фронтам о переходе в наступление с действием по основному варианту, с максимальными усилиями в полосах 1-го Украинского и 1-го Белорусского фронтов, вспомогательными целями для всех остальных и переходом в активную оборону на северных участках. За ночь засечь какие-то изменения в зоне нашего переднего края невозможно, мы немцев щупаем уже месяц, так что они несколько попривыкли. Есть шанс поймать часть немецкой авиации на аэродромах, хотя я на это особо не рассчитываю, и вообще пробить линию их стратегической обороны достаточно быстро – если не слишком стремиться свести вектора всех успешно продвигающихся армий в сторону Берлина.

– Вы полагаете? А как насчет огромного политического значения, которое сыграло бы взятие вражеской столицы в ближайшее время?

– Не буду спорить, товарищ Сталин, это было бы очень ценно. В политическом и моральном отношении, конечно, да. Но даже силами одного фронта Берлин не взять, его оборонительные рубежи значительно мощнее даже тех, что мы сейчас имеем перед собой, и попытка прорвать их с ходу заведомо обречена на провал с неприемлемыми для нас потерями. Поэтому подготовленный основной вариант наступления все еще является наиболее выгодным.

– Штеттин—Виттенбург и Шлибен—Магдебург?

– Так точно, Штеттин—Виттенбург и Шлибен—Магдебург, – кивнул Жуков. – Это позволит нам одним рывком глубоко вклиниться в центральную часть Германии, соединиться с северным соседом и принять бой на выдвинутых позициях не в вязких укрепрайонах, а на равнинах, в германском стратегическом тылу.

– Жаль все же, что не удалось тогда потянуть время… Все испортил нам тот их удар… Теперь все не так, все в других масштабах. План «Бэ». Вариант «Бис»…

Голос Сталина был теперь приглушен.

– Мы столько раз обсуждали это, товарищи, но теперь пришло время принять решение, которое будет окончательным. Да или нет. Берем мы на себя эту ответственность и рискуем потерять очень многое, или принимаем их предложения, начинаем переговоры, и тот, кто станет править Германией вместо покойника Гитлера, смотрит на нас с видом победителя. Нет большей мудрости, чем заставить других воевать в твоих собственных интересах… И нет большего разочарования, чем когда это не удается.

Вождь советского народа усмехнулся в первый раз за вечер.

– Во сколько вы предлагаете начать наступление?

– Начало двухчасовой артподготовки запланировано на четыре утра. Еще до ее окончания войска первого эшелона должны в сумерках ворваться в расположение германских войск. К окончанию первого дня наступления вся глубина их обороны должна быть прорвана нашими частями.

– Знаете, что это напоминает? К дому человека подкрадываются грабители, собираются ломать дверь, и в тот момент, когда они заносят топор, этот самый человек начинает неожиданно ломать дверь изнутри, им навстречу. Что в такой ситуации должны чувствовать бандиты, грабители?