Вариант «Бис». Дилогия - Анисимов Сергей - Страница 17

– Последствия вполне предсказуемы, – Громыко, несмотря на режущий слух восточноевропейский акцент, говорил по-английски вполне доступно и правильно. – В течение двух месяцев Германия будет раздавлена. У вас слишком короткая память, мистер Стеттиниус. Равно как и у вас, сэр Александер. Вы забыли, как вы молились на русских эти годы? Как танцевали от радости, когда Гитлер на нас напал?

Кадоган попытался что-то сказать со своего места, но Громыко остановил его уверенным жестом.

– То, что ваши правительства вели переговоры с недобитыми германскими политиками, нас не пугает. Как военная сила Рейх уже практически перестал существовать, и сдержать нас, как вы тут, в Вашингтоне, надеетесь, ему не удастся. Но то, что вы сделали, – это предательство. Предательство в отношении нас, три года подряд объясняющих фюреру, что он был глубоко неправ. Предательство тех, кто умер, сражаясь, и тех, кто все еще сражается. Вы хотите все это забыть?

– Мистер Громыко!

– Я не закончил! Мы весьма благодарны американскому и британскому народам за помощь, которую они оказывали нам ранее, но те правительства, с которыми мы имеем дело, – это не народ! Еще всего один такой шаг, и мы откажем вам в праве представлять волю своих народов. Все ваши интриги, достойные называться предательством, просто не оставят нам выбора. Советский Союз не союзник таким правительствам.

Андрей Громыко наклонил верхнюю половину туловища вперед, перегнувшись через стол, чтобы приблизить лицо к остальным.

– И – не становитесь против нас. Ваш внезапный приступ гуманизма в отношении германского народа, развязавшего мировую войну, которая обескровливает Европу вот уже пять лет, не способен тронуть душу русского человека. Все, что мы видим, это как вы на глазах становитесь лучшими друзьями Рейха, и ваши слова не могут замаскировать истины. У нас накопился весьма значительный опыт общения с такими «друзьями», поверьте мне. Мир будет их судить вместе с Гитлером.

Наступило ледяное молчание. В течение нескольких минут ни один человек не проронил ни слова. Секретари, адъютанты, переводчики сидели с каменными лицами, пытаясь не показать свое отношение к словам советского представителя, могущее спровоцировать остальных участников конференции. Таким тоном Громыко, умелый и талантливый дипломат, говорил с союзниками впервые.

– Следует ли понимать эти слова, – тон американца был в высшей степени осторожным, – как разрыв с нами дипломатических отношений?

– Разве я так сказал? – Громыко изобразил на лице соответствующее удивление, что мгновенно повторили остальные члены советской делегации. – Мне показалось, что это вы так сказали, а не я, разве нет? Мы, разумеется, не прерываем дипломатические отношения с вашими странами. Мы просто предупреждаем, что вам остался всего лишь один шаг до того, чтобы навсегда разрушить те небольшие остатки доверия, основанные на человеческой памяти, которые еще связывают наши страны. Не переходите эту грань, предупреждаю вас.

Он поднялся, за ним поднялись и все прочие, находящиеся в зале.

– Советская делегация дает вам время произвести необходимые консультации. Мы предлагаем продолжить конференцию после двухдневного перерыва. Сэр Александер?

– Согласен. Происходящее требует времени для обдумывания. Вашей стороне в том числе.

– Конечно. Встретимся через два дня. – Стеттиниус даже не стал дожидаться ответов представителей остальных государств и, отставив кресло, пошел к выходу, сопровождаемый полудюжиной помощников и секретарей в гражданских костюмах. За ним потянулись и остальные.

Через два дня собравшиеся в Думбартон-Оксе в том же составе делегаты уже имели соответствующее представление о том, что имеет в виду Громыко под «общением с друзьями Германии». За это время маршал Ион Антонеску[30], руководивший Румынией в течение всей войны, был смещен и арестован, замененный никому не известным человеком по имени Санатеску, первым же действием которого было прекращение войны с Советским Союзом и объявление войны Германии. Это был сильный удар. Румынские войска хотя и считались «generally inferior»[31] по сравнению с германскими – но, во всяком случае, составляли наиболее многочисленный военный контингент среди германских сателлитов в континентальной Европе и достаточно осложняли жизнь советскому командованию на южном направлении.

Конференция не получила логичного развития, и после еще нескольких дней бесплодных дебатов и балансирующих на грани прямых оскорблений дипломатических заявлений она была прервана на неопределенный срок «для дальнейших консультаций». В последний ее день, вслед за пришедшим известием об освобождении Парижа, атмосфера стала чуть более теплой. Стало даже казаться, что для Коалиции не все еще и потеряно.

Двадцать седьмого августа Андрей Громыко, измученный тряской в сменяющих друг друга на цепочке аэродромов «дугласах» и «петляковых», прибыл наконец в Москву. Прямо с аэродрома его отвезли в Кремль, где его принял сначала Молотов, а затем Сталин.

– Вы хорошо поработали, товарищ… Громыко.

Сталин, ласково положивший на плечо министру руку, сделал такую паузу, будто забыл его имя, заставив всех остальных, находящихся в комнате, напрячься. Кроме нескольких дипломатов высокого ранга, Василевского и Штеменко, которых Сталин старался приглашать на встречи, имеющие значение для военной стратегии, в комнате еще присутствовали и оба важнейших лица в военной иерархии за пределами собственно армии – нарком Кузнецов и главмаршал Новиков.

– Ваш отчет, несомненно, чрезвычайно точно передает обстановку, в которой проходили переговоры. – Успевший проглядеть отчет, Молотов кивнул. – Но он не может показать нам одной важной детали. А именно, – он со значительностью оглядел всех, – настроения встречи. Скажите нам, почему они вели себя так уверенно?

– Мое мнение, товарищ Сталин… – Громыко осекся на мгновение, ему показалось, что Сталин не закончил, и он таким образом его перебил, но тот показал рукой: продолжайте, мол.

– Мое мнение таково – они вполне уверены в своем превосходстве. Три месяца войны в Европе показали им, что их армии вполне способны на масштабные и продолжительные военные операции, которые проводятся теперь без какого-либо риска, и у них нет никаких сомнений, что с нами они справятся в таком же стиле.

– Интересно… Продолжайте, товарищ Громыко.

– Это, собственно, и все, товарищ Сталин. Они говорят с позиции силы, поскольку никаких других позиций иметь не привыкли. С другой стороны, британцы все же чувствуют себя менее уверенно: во-первых, по причине меньших возможностей политического давления, а во-вторых – как связанные с нами более крепкими союзническими отношениями. С ними можно попытаться провести сепаратные переговоры, но шансы на их успех весьма малы, Черчилль без особых мук совести пожертвует нами для сохранения поддержки со стороны американцев.

– Ну что ж… Пожертвует… Хм… Говорить с позиции силы, конечно, неплохо, а быть уверенным в своем превосходстве и вообще замечательно, правда, товарищ Штеменко?

Не ожидавший, что Сталин обратится к нему, генерал явственно вздрогнул.

– Но ведь с позиции силы можем говорить и мы, вот что интересно…

Он молча походил по комнате, попыхивая трубкой из кулака. Все, как заговоренные, следили за его передвижениями влево и вправо. Мягко ступая по толстому ковру, Сталин задумчиво похмыкал, потом снова замолчал.

– А что бывает, когда две стороны разговаривают друг с другом с позиции силы? – наконец спросил он.

В комнате наступила такая тишина, что каждый мог слышать гулко бухающее сердце соседа, почти такое же немолодое и усталое, как и его собственное.

– Война.

Простое, бывшее у всех на языке слово, произнесенное Штеменко, заставило многих похолодеть – но одновременно ощутимо разрядило скопившееся напряжение. Штеменко был большим специалистом по условиям, в которых страна должна нападать на соседа, и по военным и экономическим предпосылкам такого нападения, вот только жизнь каждый раз грубо его обижала, ни разу не дав проверить свои теоретические выкладки.