Землемер - Купер Джеймс Фенимор - Страница 41

— Кто это? Неужели это вы, Урсула?

— Меня зовут Лавинией, — ответил мне голос. — Я дочь Мильакра. Не говорите так громко, потому что мальчики стоят на страже, на той стороне амбара, они спят сейчас.., будьте осторожнее, не разбудите их.

— Это ты, моя добрая Лавиния? Ты бережешь нас и днем и ночью.

Я заметил в Лавинии какую-то неловкость; она чувствовала, что нарушает правила, присвоенные ее полу.

Замечание мое привело ее в замешательство, несколько минут она стояла молча возле амбара.

— Что же я делаю собственно для вас? — спросила она наконец. — Неужели это услуга, если я принесу вам и индейцу немного воды? Сожалею, что у меня нет ни пива, ни сидра; все наши запасы закончились. Довольны ли вы были ужином, господин Литтлпэдж? Может быть, вы голодны, — я принесла вам кружку молока и пирог.

Краснокожий может поесть после вас.

Я поблагодарил Лавинию и принял принесенное ею через отверстие, которое она показала в досках. Мне очень хотелось узнать у нее, что говорят про меня, я хотел знать намерения ее родных. Прямо спрашивать об этом не хотелось, к счастью, Лавиния помогла мне.

— Мне бы хотелось, — сказала она, — чтобы отец мой перестал быть скваттером. Ужасно быть в вечной вражде с законом.

— Конечно, для него было бы лучше, если бы он владел фермой так, как владеют ими другие. Здесь так много наемной и продажной земли, что, право, небольшого труда стоит ее приобрести, особенно человеку трезвому и старательному.

— Мой отец совсем не пьет, разве только четвертого июля. Братья мои тоже почти не пьют. Матушка раз сто говорила моему отцу, что пора поменять образ жизни, что гораздо лучше нанять землю по контракту, но отец мой каждый раз отвечает, что ни он для письма, ни письмо для него не созданы. Я не знаю, что он будет делать с вами.

— А разве Ньюкем ничего не посоветовал ему насчет меня?

— Ньюкем? Да ни мой отец, ни я не сказали ему, что вы здесь; он слишком осторожен, чтобы доверять судье.

Скажи он хоть слово, Ньюкем забрал бы у нас весь лес.

Как вы думаете, господин Литтлпэдж, имеем ли мы право на этот лес, который срубили и распилили на доски?

— А имела ли бы ты какое-нибудь право на платье, сшитое из собственной твоей материи, но которое унесли бы из твоего шкафа?

— Конечно, я имела бы полное право на это платье.

Но ведь доски делают из деревьев.

— А деревья эти принадлежат другому, поэтому какое право имеют рубить и пилить их?

— Да! — сказала Лавиния, тяжело вздохнув. — Я этого и сама боялась.

— А что говорит об этом Пруденс?

— Матушка ни слова не говорит об этом. Она желает одного: чтобы отец мой нанял или купил землю, но вы знаете, господин Литтлпэдж, какие обязанности лежат на каждой женщине: все, что делают их мужья, они волей-неволей должны считать прекрасным. Конечно, матушка не говорит, что отец мой поступает против закона, но вместе с тем всегда повторяет, что ему обязательно нужно иметь бумагу. Она хотела, чтобы он попросил у вас такую бумагу, пока вы находитесь здесь в его власти. Вы не откажете ему, господин Литтлпэдж, если он пообещает вам заплатить хоть что-нибудь.

— Эта бумага не даст ему никакого права, потому что я подписал бы ее по принуждению, а такие условия считаются незаконными.

— Тем хуже, — сказала, снова вздохнув, Лавиния. — Не думайте, что я была уверена в том, что вы не хотите сделать этого; я думала, что вы согласитесь, позволите моему отцу владеть этой землей; впрочем, если это невозможно, так лучше и не спрашивать об этом. Мой отец говорит, что он продержит вас здесь до осени, пока не дождется прибыли воды, чтобы отправить отсюда в Олбани весь лес; тогда он может быть отпустит вас.

— Продержит меня до осени!.. Просидеть здесь еще три месяца!

— Что же, господин Литтлпэдж, разве так трудно провести три месяца в кругу друзей? Мы ни в чем не будем вам отказывать, будьте уверены, вы будете получать все, что только от нас зависит.

— Но поверь, что мне совестно будет так беспокоить ваше семейство. Что же касается досок, они принадлежат не мне, а владельцу земли, располагать ими я не могу, мне дано одно только право: продавать участки земли.

— Жаль, — сказала Лавиния. — Я не знаю людей более жестоких, чем мой отец и братья. Они говорят, что решатся пролить последнюю кровь свою, прежде чем отдадут эти несчастные доски. Кровь стынет в моих жилах, когда я слушаю их, а меня назвать боязливой нельзя. Прошлой зимой я убила медведя, который напал на наше стадо свиней, и мать сказала мне тогда, что в этом случае я поступила не хуже ее; и заметьте, она уже уложила четырех медведей и до двадцати волков.

— Ты храбрая девушка, Лавиния, но главное достоинство в тебе — доброта. Что бы со мной не случилось, я никогда не забуду того, что ты для меня сделала; но уверяю тебя, что все твои родственники подвергают себя величайшей ответственности, потому что мои друзья не замедлят найти меня, а если они найдут здесь ваше жилье, ты можешь представить себе, какие будут последствия.

— Что же сделают тогда мой отец, мои братья?.. Я дрожу за них.., они бесчеловечно поступят с вами!

— Ничего, я надеюсь на них, как на американцев. Мы народ не кровожадный. Зачем бояться, моя добрая Лавиния?

— О, дай Бог, — сказала тихим, дрожащим голосом Лавиния. — Но брат мой Тоби иногда бывает ужасным.

Он часто доводит отца до того, на что тот никогда бы не решился.., но мне пора идти.., заря занялась.., мне кажется, что в доме брата Тоби проснулись. Я дорого поплатилась бы, если бы узнали, что я не спала, а проговорила почти всю ночь с вами.

С этими словами Лавиния скрылась. Тут же после ее ухода Сускезус встал со своего места, прошелся по амбару, но мне не сказал ни одного слова о посещении Лавинии. Он не показал мне, ни словом, ни взглядом, ни улыбкой, что ему было известно о посещении Лавинии.

Едва настал день и солнце успело позолотить вершины деревьев, как большая часть скваттеров уже была на работе. Старик Мильакр, с двумя или с тремя сыновьями, был дома. По задумчивому лицу и по размеренным его шагам, которыми, через определенное время, обходил он свое владение, легко было заметить, что он сам находился в тревожном состоянии и, вероятно, не знал, на чем остановиться. Не знаю, какой был бы окончательный результат его мыслей, если бы совершенно неожиданный случай не прервал его размышлений. Тут я должен рассказать некоторые подробности.

Солнце было уже высоко, и все, кроме Мильакра и мальчика, наблюдавшего за амбаром, были заняты. Сускезуз ходил по амбару, лицо его выражало грусть; от нечего делать, кажется, он подбирал прутья и вязал из них метлы; я срисовал в мою памятную книжку вид мельницы и пригорка, который находился за ней. Мильакр первый раз подошел к амбару, чтобы поговорить со мной. Лицо его было суровым и вместе с тем выражало беспокойство. Позже я узнал, что Тоби настаивал на том, чтобы меня и индейца убили, в этом они видели единственное свое спасение.

— Молодой человек, — сказал мне Мильакр, — вы пробрались ко мне ночью, как вор, и поэтому ждите должного вознаграждения. Неужели вы думаете, что кто-нибудь решиться равнодушно отдать плоды своих трудов? Нет, на это трудно согласиться.

Я понял таинственность слов Мильакра, но моя гордость не позволяла мне согласиться на предлагаемые условия; я решил уже ответить Мильакру, но случайно взглянув в отверстие, которое было между досками, я увидел землемера, который был не больше как в ста шагах от нас. Скваттер, вслед за мной, посмотрел в ту же сторону.., через минуту Эндрю стоял возле него.

— А, так ты дома, Мильакр! — вскрикнул землемер. — Много лет мы с тобой не виделись. Жаль, что мы встречаемся не так, как бы мне хотелось!

— Да и я, землемер, не желал бы такой встречи… Я тебя не просил приходить сюда.

— Знаю, знаю. Ты не ждал ни цепи, ни землемера, ни межевщика, ни компаса, ни фермы, ни законного владельца земли. Ведь ты мне знаком уже, хоть я и виделся с тобой, кажется, лет пятьдесят тому назад.