Семья - Трускиновская Далия Мейеровна - Страница 16

— А это — двор, где Санька жил. Там был такой странный уголок, вроде средневекового окошка… — Джимми показала на третий снимок. — Потом окошко замуровали, так что оно только у меня и сохранилось.

И вдруг она запела:

— День веселый, час блаженный

Нежная весна.

Стукнул перстень драгоценный

В переплет окна…

Пропела — и посмотрела на Мерлина, словно ожидая: сейчас подхватит.

— Что это? — спросил Мерлин.

— Это Блок. Вы что, в школе Блока не проходили? — удивилась она, поняв по его лицу, что фамилия не вызывает никаких ассоциаций.

Фамилия — да, но отрешенный вид Мерлина объяснялся иначе: в памяти сдвинулись пласты, меж ними возникла щель, из этой щели прилетел девичий голосок, тоньше и звонче Джимминого.

— Над долиной благовонной

Томный запах роз...

Соловей тебе влюбленный

Счастие принес...

Появилась и картинка — мелькнула тонкая голая рука, пролетела справа налево и слева направо, Маришка мыла окно и пела. В ее голосе звенела неистребимая радость. И опять взгляд был — снизу вверх, словно человек, лежащий на низкой постели, смотрит на девушку, моющую окно в его комнате. Смотрит и молчит, потому что сказать нечего, сознание туманится, наплывают странные ощущения: будто комната чужая, и запахи чужие, и надо бы попросить, чтобы вызвали больничную каталку и отвезли домой.

— Ребята хотели сделать альбом на стихи Блока, — сказала Джимми. — И этот снимок как раз был бы для обложки. Но… но не сбылось…

— Да, — отвечая своим мыслям, пробормотал Мерлин.

И тут Джимми схватила его за руку.

— Ты вспомнил?

Мерлин посмотрел на нее с великим недоумением.

— Что я вспомнил?

— Песню? И все?

— Песню вспомнил.

— Ясно… Пойдем, поможем ребятам.

В помощи никто не нуждался — уже были готовы четыре бумажных балахона, размалеванные, с налепленными фотографиями, а Нюшель, Маруся и Ян просто устали смеяться.

Пришел Лев Кириллович, принес наброски сценария новой игры, Джимми усадила его за стол, туда же позвала и Мерлина.

— Эта база отдыха нас еще не раз выручит, — сказала она. — Слушай, Мерлин, а чего ты тогда забрался на базу? Я место для игры высматривала, а ты?

Она впервые заговорила о той встрече в лесу, у мостков.

Мерлин не хотел при Льве Кирилловиче объяснять ей, что значат для него лес и свобода. Но и назвать эту вылазку прогулкой он тоже не мог — ничего себе прогулочка…

— Ну, забрел… — туманно ответил он.

— Ноги сами привели? — подсказала Джимми, но это не было шуткой.

— Вроде того.

И тогда она резко сменила тему.

— Лев Кириллович, надо что-то придумать. Я, похоже, осенью уеду в Иркутск.

Старик, видимо, знал, что означает эта поездка.

— Это правильно. Я бы сказал — давно пора.

— Сама знаю. Нужно кому-то передать обе фирмы. Все-таки, клиентура, наработки… нехорошо, чтобы все это пропало…

— Раз ты со мной об этом заговорила — значит, меня наметила? — спросил Лев Кириллович.

— Почему бы нет?

— Джиммочка, душенька, я — исполнитель. Тут уж скорее Клашка подойдет, он прирожденный организатор.

— Клашка в первый же месяц так запутает документацию, что всю жизнь будет прятаться от налоговой…

— А я думаю, что справится. Начни его учить всерьез…

— Лев Кириллович, я устала всех учить, — призналась Джимми. — Я просто устала. Я заигралась. И я хочу уехать. Хочу, чтобы у меня все было, как в нормальной семье! Понимаете? Если еще не поздно! Хочу никогда больше не решать идиотских проблем!

— Опять же — давно пора.

Мерлин вскочил и вышел. Он не желал слушать, как Джимми будет жить в Иркутске с Марком.

Он не хотел думать, что она станет чьей-то женой и каждый вечер будет раздеваться для этого человека. Ему было хорошо с Джимми именно потому, что близкие отношения оба считали невозможными, и он не желал отдавать эту женщину тому, кто будет осуществлять с ней свое мужское право и предназначение! Он не хотел, чтобы она была чьей-то, не хотел, чтобы она стала собственностью Марка, или не Марка — да кого угодно! Не хотел, чтобы ее увели из «Беги-города» и из его жизни таким пошлым образом!

— Ты чего? — спросил Волчище.

— Ничего!

Мерлин выскочил на улицу,  хотел было удрать домой — но злость пропала, и он нашел оправдание своему побегу — принес в офис большой фуфырь пива.

Видимо, кто-то подслушал беседу Джимми с Львом Кирилловичем — Катя, флористка, и Нюшель обсуждали будущую Джиммину свадьбу.

— А что? Он ее давно любит, давно в Сибирь зовет, — говорила Катя, которая была знакома с Джимми уже лет десять. — Она туда к нему ездила, но ты же ее знаешь, ей никто не может угодить, она всех сравнивает с Владом… А Влада уже давно на свете нет…

— Может, однолюбка? Это бывает.

— Она тогда еще совсем девчонкой была. Вот такая заноза… И ведь любит Марка, а сама себе не хочет признаться, что любит.

— Не любит. Я их видела вместе, — уверенно сказала Нюшель. — Точно — не любит.

— Что ты понимаешь… Влад был из той компании…

Мерлин понял — «Беги-город» доживает последние месяцы. И даже если Джимми найдет другого хозяина — все равно прежнего «Беги-города» уже не получится. Она несколько лет была душой суматошной фирмы, она, носясь по городу на байке и лазая по крышам, продлила молодость, насколько это вообще было возможно, а теперь хочет жить так, как ровесницы, которые растят детей и кормят мужей борщами…

Мысль, не положенная Мерлину по возрасту, родилась и даже обросла словами: избавиться от молодости, похоронить ее вместе с давней любовью, стать наконец женщиной, оставить в прошлом несчастливую девчонку, другого способа нет — только Марк…

Но мысль взрослого человека недолго продержалась в семнадцатилетней голове — Мерлин уловил только, что было озарение, было понимание — и ускользнуло.

На душе вдруг стало пасмурно — хотя за окном светило солнце и вопили птицы. Марк отнимал — не у Мерлина одного, нет, у всех отнимал! — хозяйку веселого и шального дела. Нельзя было ее уступать, а как удержать — Мерлин не знал.

Вечером предстояла игра, и Джимми разогнала всех, чтобы отдохнули и хоть немного поспали.

— Если хочешь, я довезу тебя до дома, — предложила она. — Ты ведь на Красногвардейской живешь?

— Да.

— У меня и второй шлем есть.

Мерлин был недогадлив — и не заметил, что Джимми остановила байк возле его дома, даже не спросив об адресе.

— Это еще довоенный дом? — поинтересовалась она.

— Ага. По-моему, дореволюционный.

— А отопление какое?

— Печку топим.

Мерлину стало неловко за то, что живет он в каких-то допотопных условиях. Он стоял возле байка и мысленно просит: перестань уже задавать вопросы, уезжай!

— Удачи! — сказала она и умчалась. А он еще долго смотрел ей вслед.

Она уже стала невестой иркутского Марка, она уже  одной ногой стояла на трапе самолета.

А он не хотел ее отпускать…

Не мог отпустить, просто не мог.

Он хотел, чтобы все продолжалось — и ночные посиделки в офисе, и игры, и поздравительные приключения, и жил занятный мирок, в котором не было места ничему телесному, а были только дружба, привязанность, ощущение надежности, безмятежное веселье. Он хотел, чтобы дружба с Джимми длилась вечно — и чтобы ни один мужчина со своим мужским интересом не смел становиться между ним и Джимми.

Игра прошла отлично — никто никого не покалечил, никто нигде не потерялся — а был случай, когда до утра искали пропавший экипаж, не отвечавший на звонки, история была идиотская: игроки решили спрямить дорогу и с разгона штурмовали мелководье Берладки, вот только про мелководье в этом месте сказал тот, кто видел Берладку жарким летом, а не весной, когда она собрала талую воду со всего леса; машина ухнула в яму чуть ли не по крышу, игроки вылезли на берег, но техника утонула.

Мерлин сидел на пятом пункте, под старой водокачкой, и к нему экипажи прибывали с трех часов ночи до половины четвертого утра. За последним экипажем примчалась на байке, чтобы забрать его, Джимми.