Черные деньги - Макдональд Росс - Страница 22

• Предыдущая
• 22/53
• Следующая

— Вы должны подумать, что вас в шею выгонят отсюда. — Его челюсть превратилась снова в тупой инструмент. Руки его тряслись.

Он был достаточно крупный человек и весьма неприятный. Но во всем другом ситуация складывалась не в пользу выяснения отношений примитивным образом. К тому же он находился в переходном состоянии от одной расстроенной женщины к другой, и это давало ему некоторое преимущество.

— Не волнуйтесь, доктор. Мы с вами на одной стороне.

— Вы так думаете?

Он смотрел на меня сквозь сигаретный дым, окутавший его лицо. Затем с таким видом, будто дымящий кончик произвел эту вспышку темперамента, он бросил сигарету на пол и затоптал подошвой.

— Я даже не знаю из-за чего идет игра, — произнес он более дружеским голосом.

— Это новый вид игры. — У меня не было негатива Китти и Кетчела, и я устно описал ему его. — Человек на снимке, тот, что с бриллиантовым кольцом, вы не знаете, кто он?

Это была проверка на честность, но я не знал, чьей честности — его или его жены.

Он сделал неопределенный жест:

— Трудно сказать по словесному описанию. У него есть имя?

— Может быть, Кетчел. Я слышал, что он был вашим пациентом.

— Кетчел. — Он погладил свою челюсть, будто хотел ее вправить обратно в рот. — Думаю, что у меня был однажды пациент с таким именем.

— В 1959 году?

— Могло быть.

— Он здесь останавливался?

— Полагаю, да.

Я показалл ему карточку Китти.

Он подтвердил:

— Это миссис Кетчел. В ней я не могу ошибиться. Однажды она заходила в клинику проконсультироваться насчет бессолевой диеты. Ее мужа я лечил от гипертонии. У него было повышенное давление, но я сумел его нормализовать.

— А кто он?

Через лицо Сильвестра прошло несколько стадий воспоминаний.

— Он из Нью-Йорка, но делами уже не занимался. Он сказал мне, что вначале был скотопромышленником, и удачливым, торговал скотом где-то на юго-западе.

— В Калифорнии?

— Теперь уже не могу вспомнить.

— В Неваде?

— Сомневаюсь. Меня мало знают в других местах, и у меня нет там пациентов, — признался он нехотя.

— Может ли быть его запись в клинике?

— Вполне может быть, но почему вы так интересуетесь мистером Кетчелом?

— Пока еще не знаю. Но интересуюсь.

Я решил бросить ему дальнюю подсказку:

— Это было примерно тогда, когда Рой Фэблон совершил самоубийство?

Вопрос привел его в замешательство. Минуту он размышлял, как на него отреагировать. Потом сделал скучающий вид, но сам внимательно смотрел на меня.

— Снимок был сделан, возможно, в 1959 году, в сентябре. Когда умер Фэблон?

— Боюсь, что точно не помню.

— Он был вашим пациентом?

— У меня много пациентов, и, откровенно, у меня плохая хронологическая память. Я думаю, что это было около того времени, но если вы проводите какую-то связь...

— Я спрашиваю, а не утверждаю.

— А скажите снова, что вы спрашиваете?

— Имеет ли Кетчел какое-либо отношение к самоубийству Фэблона?

— У меня нет причин так думать. И откуда мне знать?

— Они оба были вашими друзьями. В некотором роде вы были между ними связующим звеном.

— Я им был? — Но он не оспаривал. Он не хотел углубляться в детали.

— Я слышал о предположении, что Фэблона убили. Его вдова сегодня опять об этом заговорила. Она сказала вам об этом?

— Нет, не говорила, — произнес он, не глядя на меня. — Вы имеете в виду слухи, что он утонул в результате несчастного случая?

— Или убит.

— Не верьте всему, что говорят. Это место напичкано слухами. Людям нечего делать, и они распускают слухи о своих друзьях и знакомых.

— Это не совсем слух, доктор Сильвестр. Это уже мнение. Друг Фэблона говорил мне, что это был не тот человек, который мог пойти на самоубийство. А каково ваше мнение?

— У меня его нет.

— Это странно.

— Я так не думаю. Любой человек способен на самоубийство, при определенных условиях.

— Какие могли быть особые условия для самоубийства Фэблона?

— Он болтался уже на конце своей веревки.

— Вы имеете в виду в финансовом плане?

— И в любом другом.

Ему не пришлось объяснять мне смысл своих слов. Элла втащила в сферу нашего общения его жену. Та уже прошла следующую стадию своей деградации и находилась в новой стадии опьянения. Презрительный излом ее рта выражал последнюю степень тупой воинственности. Глаза застыли.

— Я знаю, где ты был. Ты был в ее постели, не так ли?

— Ты говоришь глупости. — Он пытался отстранить ее руками. — Между мной и Мариэттой ничего нет и никогда не было.

— Кроме тех пяти тысяч долларов, которые кое-чего стоят.

— Предполагается, что это будет заем. Я деталей еще не обговаривал. Почему ты не соглашаешься?

— Потому что мы никогда не получим их назад, так же как и другие деньги, которые ты одалживал ей. Это мои деньги, так же как и твои, запомни. Я работала в течение семи лет, чтобы ты получил степень. И что я от этого имею? Деньги приходят и уходят, а я их не вижу.

— Ты получаешь свою долю.

— Мариэтта получает больше, чем «свою долю».

— Это глупость. Ты хочешь, чтобы она разорилась? — Он смотрел то на меня, то на Эллу. Обмениваясь словами со своей женой, он как бы говорил со всеми нами. А теперь, когда его жена полностью дискредитировала себя, он сказал:

— Не думаешь ли, что тебе лучше пойти домой? Ты устроила вполне достаточно сцен для одного вечера.

Он схватил ее за руку. Она отпрянула от него, гримасничая, стремясь вновь вернуть состояние злобы.

Все еще отступая назад, она врезалась в зеркало. Обернувшись, она увидела в нем свое отражение. Оттуда, где я стоял, мне было видно ее лицо, искаженное алкоголем и злобой, в обрамлении распустившихся волос и с искорками страха в глазах.

— Я становлюсь старой и грузной, — произнесла она. — Я не могу даже позволить себе провести неделю в загородном санатории. Но ты позволяешь себе проигрывать наши деньги.

— Я не играл уже семь лет, и ты это знаешь.

Он резко обхватил ее и вывел наружу. Она путалась ногами, как боксер-тяжеловес в конце тяжелого раунда.

В доме Джемисонов горели огни, когда я проезжал мимо, и лишь одинокая лампа светилась в доме Мариэтты Фэблон. Было уже за полночь, не совсем удачное время для визитов. Но я отправился к Мариэтте. Тело ее утонувшего мужа, казалось, плавало где-то под покровом ночи.

Она долго не отвечала на мой стук. Потом открыла маленькое окошко в двери — «Иудино окошко» — и стала разглядывать меня через решетку. Она прокричала, заглушая порывы ветра:

— Чего вы хотите?

— Меня зовут Арчер...

Она резко прервала меня:

— Я вас помню. Чего вы хотите?

— Возможности серьезно поговорить с вами.

— Сегодня ночью я не могу говорить. Приходите завтра утром.

— Я думаю, нам следует поговорить сейчас. Вы тревожитесь за Джинни, так же и я.

— С чего вы взяли, что я тревожусь за нее?

— Доктор Сильвестр говорил об этом.

— Что еще он говорил обо мне?

— Я расскажу, если вы меня впустите.

— Очень хорошо. Прямо как у Пирама и Цирцеи, не так ли?

Это была элегантная попытка снова войти в свою роль. Я увидел, когда она впускала меня в освещенную гостиную, что у нее была плохая ночь. Последствия транквилизаторов все еще сказывались на ее глазах. Без корсета, в розовом шелковом халате ее стройная фигура казалась расплывшейся и обмякшей. На ее голове красовалась розовая шелковая шапочка, и под ней ее лицо казалось тоньше и старше.

— Не смотрите на меня сегодня. Я сейчас не в том состоянии.

Она провела меня к креслам. Хотя она включила лишь одну лампу, я мог рассмотреть все в комнате. Обитые гобеленом стулья и диван, ковер и занавеси были изрядно потрепаны.

Единственной новой вещью в комнате был розовый телефон.

Я уселся на один из шатающихся стульев. Она заставила меня пересесть на другой и взяла себе третий, около телефона.

• Предыдущая
• 22/53
• Следующая