След тигра - Воронин Андрей Николаевич - Страница 1

• 1/79
• Следующая

— Как ты относишься к диким животным? — спросил генерал Потапчук, мелкими глотками попивая бледно-коричневую жидкость, которую он именовал кофе, а Сиверов называл «кофе по-генеральски».

Глеб потушил в пепельнице длинный окурок и бросил на собеседника быстрый пытливый взгляд из-под очков. Жалюзи на окне были подняты до самого верха, а само окно слегка приоткрыто: за ночь, проведенную у компьютера, Сиверов здорово надымил в квартире и Федор Филиппович, едва войдя сюда, потребовал создать приток свежего воздуха. Подняв жалюзи и открыв окно, Глеб задернул полупрозрачную занавеску, которая скрывала от посторонних взглядов то, что происходило внутри квартиры, но, увы, не могла служить серьезным препятствием для весеннего солнца, которое широким потоком вливалось в комнату, беспощадно высвечивая каждую деталь безбожного кавардака, оставленного Глебом на рабочем столе. В этом чересчур ярком для чувствительных зрачков Слепого, жизнерадостном дневном свете было хорошо видно, что комнату все еще заполняет синеватая туманная дымка; с каждой минутой дымка эта редела — табачный дым потихонечку вытягивался в щель приоткрытого окна, а вместо него в комнату прохладной, чуть знобкой струей вливался свежий апрельский воздух.

Слепой машинально ткнул указательным пальцем в переносицу, поправляя очки, защищавшие глаза от слишком яркого света и придававшие всём предметам обстановки привычный сумеречный колорит. «Вот так вопрос! — подумал он, искоса разглядывая генерала и радуясь тому, что глаза спрятаны за темными линзами. — Как я отношусь к диким животным… А правда, как я к ним отношусь? Никак, в общем-то… Но к чему это он клонит? Видно же, что пришел неспроста…»

Тянуть паузу дальше не имело смысла. Еще чуть-чуть, и она, эта пауза, станет заметной, а потом и многозначительной. Поэтому Глеб сделал глоток из своей чашки, с подчеркнутой аккуратностью поставил ее на блюдце, сел прямее и сказал:

— Я к ним не отношусь.

— М-да? — Потапчук суховато улыбнулся одними уголками рта и тоже поставил чашку. Эта улыбка сделала его лицо лет на двадцать моложе, на мгновение вернув ему былую твердость и четкость линий. — Не относишься, значит… Что ж, каков вопрос — таков ответ. Сформулирую по-другому…

— Да уж, сделайте милость, — попросил Сиверов, вытряхивая из пачки новую сигарету.

Потапчук недовольно покосился на сигарету — ему было завидно. Глеб понимал, что вид открытой сигаретной пачки является для Федора Филипповича тяжким испытанием, но сознательно игнорировал генеральские проблемы: не дав слова — крепись, а дав — держись. Сочувствие окружающих провоцирует в человеке жалость к себе, а тому, кто бросает курить, жалость к себе противопоказана. Пусть уж лучше гордится собой, даже если гордость эта безосновательна: дескать, вот я какой сильный, никто и не подозревает, как мне трудно, а я держусь и виду не показываю.

Глеб повертел в руках зажигалку, думая, не вернуть ли сигарету обратно в пачку, но решил, что не стоит: это бы смахивало на издевательство. Он крутанул колесико, высекая огонь, и глубоко затянулся горьковатым дымом. Потапчук с заметным усилием отвел взгляд от тлеющего кончика сигареты, морщась, хлебнул из чашки водянистой бурды, которую он именовал кофе, и сказал:

— Шутки шутками, а мне все-таки хотелось бы знать, как ты относишься к проблеме защиты диких животных. Учти, вопрос не праздный.

— Это я уже понял, — сказал Глеб. — Не понял только, при чем тут животные? Мы, цари природы, сплошь и рядом не в состоянии защитить даже своих близких, а туда же — зверей защищать…

— То есть ты считаешь, что защищать редкие и вымирающие виды не нужно? — уточнил Потапчук. — Пусть себе вымирают?

— Да нет, конечно, — Слепой пожал широкими плечами и одним быстрым глотком допил остывший кофе. — Зачем это нужно, чтобы они вымирали? Кому они мешают? Уж, во всяком случае, не мне. Они в лесу, а я в городе… — Он заметил, что Потапчук начинает хмуриться, и сменил тон: — Не знаю, Федор Филиппович, какого ответа вы от меня ждете. Разумеется, дикие животные, особенно редкие и вымирающие, нуждаются в защите. Вернее, они нуждаются в том, чтобы люди оставили их наконец в покое. Но, повторяю, в этом нуждаются многие, и далеко не все из этих многих ходят на четырех ногах. В общем, к животным я отношусь, наверное, нейтрально: они не трогают меня, а я не собираюсь трогать их. Впрочем, вы спрашивали, как я отношусь к проблеме их защиты…

— Вот именно, — проворчал Потапчук.

Глеб немного помолчал. Струи прохладного воздуха, врываясь в приоткрытое окно, колыхали легкую штору, сминали тонкую струйку дыма, поднимавшуюся от сигареты; вместе с воздухом и светом в комнату проникали весенние звуки — пьяное чириканье воробьев, стук каблуков по мостовой, одышливое бормотание дизельного движка, шуршание щеток и скрежет металла об асфальт. Первый настоящий ливень смыл с улиц и площадей остатки черных ноздреватых сугробов, и теперь с мостовых и тротуаров удаляли набросанный за зиму песок и прочий мусор, всю зиму пролежавший под снегом. Город приводил себя в порядок перед тем, как достать из гардероба и снова примерить зеленый летний убор.

— Я считаю, что такая проблема действительно существует и что решается она из рук вон плохо, — сказал наконец Слепой. — Иначе, наверное, и быть не может. Дело это государственное, а наше государство отопление в домах наладить не может. Где уж ему животных защищать!

— Ну а общественные организации? — с непонятным Глебу интересом спросил генерал. — Фонды там всякие или, скажем, «Гринпис»? Сиверов снова пожал плечами и махнул рукой, словно отгоняя муху.

— Первые — жулики, вторые — просто блаженные, которых никто не воспринимает всерьез. Все эти высосанные из пальца акции в защиту бедных зверушек — чепуха на постном масле. Они ничего не меняют, да и не могут изменить. Даже самые крутые меры, принимаемые властью — любой властью, не только нашей, — это всего лишь пассивная оборона. Человек алчен, и, когда впереди светят по-настоящему большие деньги, идет на любой риск. Все эти заповедники, егеря, штрафы и даже перспектива оказаться за решеткой — весьма, кстати, сомнительная — ерунда. Вот если бы на кону стояла жизнь… Понимаете, это как в казино: все знают, что крупье в конечном счете всегда остается в выигрыше, но все равно продолжают играть, потому что рискуют только деньгами и надеются выиграть. А в нашем случае браконьер рискует куда меньше, чем игрок в казино… Их надо просто отстреливать без суда и следствия, и тогда проблема защиты вымирающих видов решится сама собой.

Он посмотрел на Потапчука, и владевшее им удивление многократно усилилось: Федор Филиппович выглядел довольным, как учитель, любимый ученик которого только что доказал теорему Ферма. Он ухмылялся: так мог бы ухмыляться кот, слопавший соседскую золотую рыбку, и это было Глебу решительно непонятно. То есть он понимал, конечно, что весь этот природоохранный разговор затеян неспроста и что ответ его оказался именно таким, какого ожидал от него генерал Потапчук. Но при этом Слепой никак не мог взять в толк, каким образом эта беседа соотносится с реальной жизнью и теми делами, которые связывали его и Федора Филипповича.

Он в последний раз затянулся сигаретой и погасил окурок в пепельнице. За окном гнусаво заныл клаксон, тарахтевший на холостых оборотах дизельный движок сердито зарычал, закашлял, стреляя глушителем, и звук начал постепенно удаляться. Снова стали слышны шаги, голоса, обрывки разговоров. Прямо под окном женский голос на скверном английском спросил у невидимого собеседника, как ему нравится Москва. Ответа Глеб не разобрал — говорившие свернули за угол.

— Не пойму, к чему вы клоните, — повторил он. — Какое отношение имею я к защите вымирающих животных? Вы, Федор Филиппович, часом работу не сменили? Может, вы в лесничие подались?

• 1/79
• Следующая