Инстинкты человека - Вязовский Алексей - Страница 21

На организменном уровне РК достигает апогея своей эффективности у социальных насекомых. И хотя высокая социальность — как насекомых, так и других видов, может возникать и поддерживаться не только родственной консолидацией, но высокая генетическая общность особей колонии этому чрезвычайно способствует, в чём мы убедились выше. Неспроста эусоциальность (высшая форма социальности насекомых) была впервые замечена и чаще всего встречается у гаплодиплоидных видов, для колоний которых типично очень высокое генетическое родство, равное 3/4. Гаплодиплоидны, например, муравьи и пчёлы, трудолюбие которых и преданность своей семье неспроста вошли в пословицы и поговорки. Важно, что здесь имеет значение именно родство, а не гаплодиплоидность — диплоидные термиты ничуть не менее дружны и самоотверженны, но их генетическая общность очень высока по другой причине — широкой практике инбридинга. При гибели членов «царского рода» термитника, их заменяют отдельные рабочие особи, которые являются близкими родственниками, и их потомство уже имеет более однородный геном, чем изначально. Аналогичная картина наблюдается и в колониях очень специфических грызунов — голых землекопов, с, в общем и целом, аналогичным результатом — очень высоким уровнем консолидированности. А ведь эти животные такосномически очень далеки от насекомых; фактически, они гораздо ближе к людям, чем к термитам! Что вполне доказывает универсальный характер законов РК.

У людей, как диплоидных организмов, степень родства, как правило, не превышает 1/2. Такое родство наблюдается между полнокровными братьями и/или сёстрами (сиблингами), и между родителями и детьми, и весьма способствует консолидированности, хотя и далёкой от «коммунистического» единения клеток многоклеточного организма.

Но это всё лишь предпосылки. Сама по себе генетическая общность, будучи всего лишь информационным сходством геномов, не может автоматически влечь какой-то специфической реакции. Родственно-альтруистическое, как и любое другое врождённое поведение, может вырабатываться лишь в ходе длительного отбора случайных вариаций, и по физическому смыслу может представлять собой лишь реакцию на какой-то стимул или сигнальный признак. Отбор может закреплять такую реакцию на такой стимул, если этот стимул будет ассоциирован с генетическим родством, так как это расширит множество генов поддержки родственника (см. выше), но без этого внешнего признака преимущества поддержки близкого родственника не могут реализоваться. Однояйцевые близнецы имеют r=1, но величина их взаимопожертвенности очень мало отличается от таковой между обычными сиблингами, хотя «по идее» они должны быть дружны между собой ничуть не меньше, чем клетки одного организма. Почему? Потому, что однояйцевые близнецы встречаются гораздо реже, чем обычные братья или сёстры (включая разнояйцевых близнецов), чей коэффициент родства равен 1/2. Поэтому отбор, вырабатывая родственное поведение, поддерживает его более-менее адекватным типичному коэффициенту родства потомства одних родителей, который равен 1/2. И тот факт, что у данной конкретной редкой пары он гораздо выше, может «заусредниться».

Внешних же признаков, позволяющих распознать близкое генетическое родство не так уж и много, особенно, если вести речь о каких-то не слишком высокоинтеллектуальных существах. Фактически, основным сигнальным признаком такого рода является факт длительного совместного проживания. С одной стороны — этот признак достаточно надёжен, так как принадлежность той или иной генетической общности, и проживание на ограниченной общей территории — вещи взаимосвязанные; с другой — он малоселективен. Другими словами — ориентируясь на совместность проживания, сложно отделить родных братьев от, скажем, троюродных, и даже более отдалённой родни, более подпадающей под определение «соплеменник». Довольно метко эту мысль сформулировал Докинз в [2] — «механизм родственного отбора не „требует“ чёткой идентификации организма как родственного». Плохо ли это? С позиций краткосрочной заботы о ближайших родственниках, это конечно не здорово. Но как мы уже знаем, всякая неточность стремления к краткосрочным целям, открывает (в принципе, конечно) перспективы достижения целей более долгосрочных! В данном случае — неточность идентификации непосредственных родственников расширяет круг возможных получателей и дарователей родственного альтруизма — вплоть до всего племени, нации, и в пределе — всего человечества. Что, в свою очередь, повышает степень долгосрочности достигаемых целей такого поведения, и, соответственно — долговременность процветания нас как вида.

Принятие во внимание других признаков генетической общности принципиально дела не меняет. Степень родства членов, скажем, племени в большинстве случаев уверенно отлична от нуля — ведь это репродуктивно довольно-таки изолированные группы, и поэтому сходство типичных черт лица, фигуры, привычек, и т. п., характерные для племени, сопоставимы со сходством тех же внешних признаков, характерных для ближайших родственников. Поэтому мы полагаем т. н. «национальную» консолидированность фактически вариантом родственной, хотя в смысле арифметики родства поддержка столь далёких родственников и малоцелесообразна. Опять же — реальная степень генетической общности в каких-то конкретных случаях может и не быть высокой (собственно, её может не быть вовсе), но поскольку инстинктивные механизмы срабатывают на вполне формальные внешние признаки, РК может срабатывать и в таких расширенных вариантах. Да, конечно, люди, составляющие какой-то социум — это не клетки, составляющие организм; их поведение (реакция на окружающее) определяется не только генами. Человек может любить своего брата (и даже ребёнка) вполне разумно, тем не менее — законы генетики для них отнюдь не отменяются. Более того — идеалистически настроенные граждане такую разумную любовь скорее всего назовут циничной и ненастоящей, приветствуя как раз иррациональную и безотчётную её форму, характерную именно для инстинктов. Но так или иначе — генетическая целесообразность поддержки родственников никуда не исчезает, и обеспечивает эмоциональный фон, поощряющий эту поддержку. Стало быть, всё вышеизложенное распространять на людей вполне оправдано. Хотя и, возможно, с оговорками.

РК несомненно является эволюционной родоначальницей всех видов неродственных консолидаций, и часто с ними сочетается (к примеру — родственные чувства к двоюродным братьям, и более далекородственным соплеменникам могут усиливаться реципрокальными отношениями между ними; почтение к родителям может приводить к сугубо вертикально-консолидированным отношениям).

Вряд ли стоит сомневаться, что РК является «расширенной версией» родительских инстинктов, и продолжает быть с ними тесно связанной.

Инстинкт неродственной (групповой) изоляции (парохиализма) — это «изнанка» родственной консолидации, её неотъемлемая составная часть, как вторая сторона монеты. Суть эволюции — в конкуренции геномов; а потому нелюбовь к носителям чуждых генов в той же степени способствует процветанию своего, в какой ему способствует любовь к родственным, рассмотренная нами только что. Сцепленность родственной консолидации и неродственной изоляции подтверждается той давно подмеченной закономерностью, что популяции, наиболее резко отграничивающие себя от соседних, и наиболее резко конфронтирующие с ними, отличаются наиболее сильными родственными связями, родственной и клановой спаянностью внутри самих себя.

Неродственная изоляция — крайне важное явление в нашем, да и не только нашем обществе. Исследования показывают [9], в истории человечества большинство войн так или иначе питались этим инстинктом. Разумеется, война, особенно в современном обществе — это мощный источник обогащения для некоторых персон или групп, но при отсутствии должного эмоционального (читай — инстинктивного) фона никакие деньги не сработают. Ну не воюют Англия с Норвегией за Северное море — при всёх его огромных богатствах! И наоборот — если этот фон очень силён, то война может вспыхнуть при полном отсутствии материально заинтересованных лиц (да и вообще материальной заинтересованности). В качестве яркого примера такой «нематериальной» войны можно привести геноцид в Руанде в 1994 году. Другое дело, что эти заинтересованные лица, скорее всего, не замедлят появиться чуть позже — и «не упустить свой шанс», эксплуатируя в личных целях инстинкты других людей. Но, опять же — сначала инстинкт, а затем — расторопные дельцы, спешащие погреть на нём руки.