Паразиты - дю Морье Дафна - Страница 65
- Предыдущая
- 65/81
- Следующая
— Ты отдаешь себе отчет в том, что население Лондона полагается на тебя? Что именно по причине столь вопиющей некомпетентности мы можем проиграть войну?
— Это насос, — сказал Найэл. — Мне дали испорченный насос.
— Чепуха. Плохой работник все сваливает на инструменты.
И пока он старался разобрать насос, она целый час просидела молча. Они ненавидели друг друга.
Нелепо утраченная близость военных дней и ночей… Разве это плохо, недоумевала Мария, и чья в том вина, если годы, принесшие многим людям столько горя, потерь и лишений, ей и Найэлу не принесли ничего, кроме все возрастающего успеха? Возможно, и это тоже заставляет Чарльза завидовать им обоим? Возможно, именно поэтому он и назвал нас паразитами? Для Марии война означала череду пьес, которые полтора года не сходили со сцены. Для Найэла — длинный ряд песен, которые пели буквально все. Люди в своих домах, рабочие на заводах, пилоты в бомбардировщиках, вылетающих на Берлин и возвращающихся обратно. Недели две они их пели, насвистывали, а потом забывали; и Найэл сочинял новую песню, и ее насвистывали вместо забытой. Для ее создания не требовалось ни крови, ни слез, ни даже пота. Лишь минимум творческих усилий, но она удавалась.
Неужели было бы лучше, размышляла Мария, и вода тонкими струйками стекала по ней, если бы она терпела провал за провалом, оставила сцену и стала водить трактор по полям? Пользоваться успехом в то время, как другие умирают; быть популярной актрисой, срывать деньги и аплодисменты, в то время как другие женщины стоят у станков?.. Может быть, в глубине души Чарльз иногда презирал ее?
Прибавить горячей воды, повернуть кран: пусть она хлещет, бьет струей. Если пролежать в ванне больше пяти минут, вода остывает. Подлить ароматической эссенции, чтобы сам пар пропах ею. Так где же она? Ах да, война…
В то время была полная независимость от всех и вся. Как знать утром, чем закончится день. Кто появится. Какой забытый знакомый постучит в дверь. Планы ненадежны и практически неосуществимы. Приколешь к двери записку «Вернусь через полчаса» и в брюках, с корзиной на руке отправляешься за покупками на Шепердский рынок. Почему в брюках? Потому, что в определенном смысле это все та же игра. Игра в краснокожих индейцев, игра в Кавалеров, это свобода… Свобода от пут обязательств и договоренностей. Свобода от не всегда приятного сознания того, что дома тебя, возможно, кто-то ждет. Дети благополучно устроены в деревне. За исключением периодических визитов к зубному врачу, когда в сопровождении Полли они на несколько беспокойных часов появлялись в ее квартире и вновь отбывали под безопасный кров их деревенского жилища. Они всегда приходили именно тогда, когда Мария одевалась или лежала в ванне, как сейчас. Приходилось мокрой выскакивать из ванны. Хватать полотенце и открывать дверь.
— Дорогие! Ну как вы?
Маленькие осунувшиеся личики обращены к ней, маленькие глазки-бусинки с любопытством рассматривают мамочкину квартиру, где кроме мамочки никто не живет. Мария ничего не имела против глазок-бусинок, но Полли наводила на нее невыносимую тоску.
— Мамочка выглядит неплохо, правда, дети? Мы бы хотели погостить здесь, чтобы подольше побыть с мамочкой.
Они, возможно, и хотели бы. Но мамочке они здесь не нужны.
— Дорогие, в Лондоне вам будет скучно. Эти ужасные сирены. В деревне гораздо приятнее.
Дети слонялись по квартире, заглядывали в шкафы, Мария тем временем медленно одевалась, а Полли все говорила и говорила.
— Им нужны новые ботинки, а пальто Кэролайн к будущему году станет совсем мало; просто поразительно, как быстро они растут. Интересно, у нас останется время зайти в «Даниел Нилз» или, может быть, в «Дебнем», они прислали вам очень красивый каталог, я его открыла, ведь я знаю, что вы не стали бы возражать, а если зайти к зубному врачу потом… Телефон? Вы не хотите, чтобы я сняла трубку?
— Нет, благодарю вас. Я сама могу снять трубку.
Даже после этого намека Полли не вышла из комнаты. Она стояла и ждала, размышляя над тем, кто бы это мог звонить мамочке…
Часто, слишком часто звонил Найэл. Найэл, вернувшийся из Нью-Йорка. Общественные связи. Так он говорил. Хотя какое отношение имел Найэл к общественным связям, никто так и не смог выяснить. В том числе и он сам.
Когда Полли была в комнате, Мария разговаривала по телефону, пользуясь специальным шифром:
— Мистер Чичестер? Мисс Делейни у телефона.
Найэл в качестве мистера Чичестера знал ключ.
Он рассмеялся на другом конце провода и стал говорить не так громко:
— Кто у тебя? Чарльз или Полли?
— Ко мне из деревни приехали дети, мистер Чичестер. У меня очень напряженный день.
— Полагаю, очередной визит к зубному врачу? Они останутся на ночь?
— Разумеется, нет, мистер Чичестер. Даже если будет туман. Если вас не затруднит зайти за мной в театр, то мы сможем обсудить вашу статью о домашней кулинарии в «Уимен энд бьюти».
— С восторгом, мисс Делейни. Еда теперь такая проблема. Я обнаружил, что мне больше всего недостает индийского кэрри… Дорогая, я смогу остаться на ночь?
— Куда же вам еще идти, мистер Чичестер? А вы помните блюдо под названием бомбейская утка? Я жду не дождусь бомбейской утки.
— Я совсем забыл про бомбейскую утку. Значит, мне придется спать на полу? Последний раз, когда я спал на полу, дело кончилось прострелом в пояснице.
— Нет, так приготавливают кэрри в Мадрасе… Мне надо идти, мистер Чичестер. До свиданья.
Итак, снова детство, снова прятанье конфет в шкафах, снова выходки, за которые так бранилась Труда. Неужели в комнате всегда должен кто-то быть?
— Мамочка собирается брать уроки кулинарии? — веселым голосом спросила Полли.
— Возможно, возможно.
И все еще не одета, все еще только в поясе и бюстгальтере, с волосами под тюрбаном, кремом на лице, и еще предстоит прочесть пришедшие утром письма.
«Дорогая мисс Делейни!
Я написал трехактную пьесу о свободной любви в колонии нудистов, но по непонятным мне причинам она была отвергнута всеми лондонскими театрами. Я глубоко убежден, что Вы и только Вы сможете придать необходимые краски образу Лолы…»
«Дорогая мисс Делейни!
Три года назад я видел Вас в пьесе, название которой забыл. Но я всегда помню улыбку, которую Вы мне подарили, ставя свой автограф в мой альбом. С тех пор меня преследуют неудачи, здоровье мое подорвано, а выйдя из больницы, я обнаружил, что моя жена сбежала со всеми моими сбережениями. Если Вы сочтете возможным предоставить мне краткосрочный заем в размере трех тысяч фунтов..»
«Дорогая мисс Делейни!
Как председателя Крукшавенского комитета в поддержку падших женщин, меня интересует, не были бы Вы столь любезны и не могли бы обратиться с воззванием…»
Письма все до единого отправлялись в корзину для бумаг.
— Вот я и подумала, что можно отпустить подол, — сказала Полли, — тогда пальто прослужит еще одну зиму, но с носками просто беда. Они так быстро пронашивают носки, к тому же в деревне очень трудно поставить набойки и починить каблуки на ботинках. Мистер Гатли крайне нелюбезен, и нам приходится ждать очереди, как и всем остальным.
Затем вдруг пронзительный вопль. Кто-то из детей упал и порезал подбородок о край ванны. Ад кромешный. Надо найти пластырь. Где пластырь?
— Мамочке необходимо завести новую аптечку. Мамочка совсем о себе не заботится.
Заботится о себе мамочка… заботится. У мамочки все прекрасно, когда ее оставляют в покое.
Зубной врач, хождение по магазинам, ленч, снова хождение по магазинам; и, наконец, — какое блаженство, какое облегчение — проводы всей компании на вокзале в три пятнадцать. На один лишь краткий миг острая, пронзительная боль — в окне вагона маленькие личики, машущие ручки — странное необъяснимое сжатие сердца. Почему Мария не с ними? Почему не заботится о них? Почему не ведет себя, как другие матери? Они не ее. Они принадлежат не ей. Они дети Чарльза. Что-то не заладилось с самого начала, по ее вине — она недостаточно о них думала, недостаточно их любила; всегда был кто-то еще. Пьеса, человек, всегда кто-то еще…
- Предыдущая
- 65/81
- Следующая
