Измена. Знаем всех поименно - Бушин Владимир Сергеевич - Страница 67

Но не только советскую, — так же злобно ненавидит Аксенов и старую, дореволюционную Москву. Как ему видится, например, Кутафья, любовно помянутая Толстым? «Пузатая Кутафья башня». А тут и «толстопузый сундук Исторического музея»… На себя посмотрел бы в зеркало, свое бы русофобское пузо пощупал.

Да, это уже тип этнической русофобии, что, видимо, больше всего и вдохновило Д. Барщевского на создание суперсериала…

И вы думаете, на этом артисты иссякли? Что вы! Вот та самая божественной красоты курва Греза едет в Москву: «В вагоне стояла духота, разило потом и протухшей пищей, все чесались, дети зверели от безделья, отовсюду слышались то храп, то попердывание…»

А в фильме есть эпизод, где упоминавшийся Вася зашел с только что встретившейся и понравившейся девушкой в кафе. Пьют вино, едят мороженое. Вдруг он начинает наизусть декламировать Пастернака, она подхватывает и продолжает. Это в фильме любимый способ показать, до чего ж эрудированы и интеллигентны, блин, их герои. Стоило, например, еще и кур-вешке Веронике вякнуть: «Белеет парус одинокий», как ее обожатель Вуйнович подхватил: «В тумане моря голубом»… Ах! Но о жене своей этот аристократ говорит знакомым: «Дикое животное».

Так вот, прочитали молодые люди в два голоса несколько строк Пастернака, и девушка говорит: «Вот и познакомились». Поэт в их кругу словно пароль для опознания своих, символ веры. А ведь Пастернак, между прочим, тоже ездил на поездах и вот как описывал это:

В чем же дело? Вагон и вагон, духота и духота, дети и дети, но у Аксенова — всеобщая почесуха, а у Пастернака — черемуха, у коллежского регистратора — попердование, а у поэта — мед. Все дело в качестве «всосанного с молоком». Аксенов с молоком всосал русофобию и антисоветчину.

А ведь и это не все. Еще писатель и его персонажи страсть как любят попердеть в своем кругу об «извечной косности русского народа», о том, что «этой нации рабов с ее варварскими наклонностями следует поучиться у более древних цивилизаций». А полюбуйтесь, как глазами любимого героя подана военная карта родины: «Синие стрелы японских сил, словно рыбины, тыкались в вымя и под хвост огромной коровы Советского Союза». Помните некоего Гельмана, лет десять тому назад казавшего по телевидению макет коровы с надписью «Россия», которой он смотрел под хвост? Первоисточник-то — наш мастер художественного слова. Именно тогда появилось его смердящее сочиненьице. А уж потом заскулил Окуджава: «Меня удручает огромность страны…»

Можно представить себе, как он ликовал по поводу того, что от СССР оторвали миллионов 5 с лишним квадратных километров, больше Индии! Но все равно, Россия огромна — 17 миллионов. Наверняка и это удручало Окуджаву. И я тогда посоветовал ему: езжай в родную по отцу Грузию, или в родную по матери Армению, или в Израиль, хотя он вроде и не родной, зато подходит по размеру. Да, эти страны гораздо более компактны, всего несколько десятков тысяч квадратных километров. И поселясь, допустим, в Израиле (14,2 тыс. кв. км, меньше половины Крыма), обратись к американцам: «Меня удручает огромность вашей страны (9, 4 млн. кв. км.). Это почти Китай! Верните Мексике с кровью оторванный у нее Техас, Франции — Лузиану, Испании — Флориду, России — Аляску, которые когда-то удалось высмолить у слабоумных правителей этих стран ни за нюх табака. Вот тогда я вас полюблю». Но нет, в Израиль поэт не уехал, США не стыдил, а любил при всей их китайской огромности.

Это их общая черта: болезненная ненависть к родине всегда дополняется таким же болезненным пресмыкательством перед Западом: «Ведь все, что приходит оттуда, с Запада, всегда кажется чем-то инопланетным». Вот вскоре после войны Борису Градову его мать, укатившая в США с новым мужем-американцем, прислала каких-то презентиков в мешке. И он в восторге даже от этого мешка: «России нужно еще сто лет, чтобы построить такой мешок с двойными стенками, с плоским днищем, с синей завязкой». И это офицер Красной Армии говорит о родине, только что разгромившей фашизм и освободившей пол-Европы, о стране, которая через несколько лет первой в мире пошлет человека в космос.

В теме Великой Отечественной войны, вообще в военной теме невежественная клевета и злобность Василия Аксенова расцветают еще более роскошным цветом. Это как бы сумма, полученная от умножения Радзинского на Млечина и возведенная в степень Чубайса. Разумеется, оная сумма достойно отражена и в сериале Д. Барщевского.

Человек не знает, например, что нумерация воинских частей имеет определенный порядок, что, допустим, придуманный им «24-й пехотный батальон» такая же ерунда, как и придуманный «духовой оркестр Резервного фронта», который к тому же еще и прибыл в Москву на похороны командующего. Да разве в столице не нашелся бы оркестр для такого случая? А батальон — полковое подразделение, но никогда нигде пехотный полк не состоял из 24 батальонов.

А начинает-то Аксенов военную тему издалека, аж еще с Суворова, которого его персонаж, награжденный орденом Суворова Первой степени, называет «гнусным старикашкой». Еще бы не гнусный! Бил всех врагов России, то есть наверняка же друзей и почитателей Аксенова. А умер он от трудов праведных в возрасте, который милейший гваделупец уже превзошел.

Может, по этой причине и путается все время в воинских званиях, должностях, военных терминах, датах и т. д. Так, у него один комбриг спрашивает знакомого комдива: «Что ты думаешь о событиях в Вооруженных Силах?» Разумеется, вооруженные силы были, но в годы и Гражданской войны и Отечественной их называли Красная Армия. А как у Аксенова — уже после Отечественной.

У него и Троцкий, и Фрунзе, и Ворошилов, и Блюхер — «главкомы». Пишет, например: «Ворошилов наслаждался своей ролью главнокомандующего…» На самом же деле первые трое были не главкомами, а наркомами. Верховными же главнокомандующими после Февральской революции были Брусилов, Корнилов и Керенский, после Октябрьской — царские офицеры — поручик Крыленко (до марта 1918 года) и полковники Вацетис (1918–1919) и С. Каменев (1919–1924). Всю Отечественную — Сталин.

Фрунзе наш баталист именует еще и «командармом, сокрушившим Колчака и Врангеля». Действительно, сокрушил, но в роли командующего не армией, а фронтом — Восточным и Южным. Аксенову же что армия, что фронт — едино.

В этом убеждает и то, что он пишет об «особой ударной армии», которой-де в 1941 году командует его генерал Градов: «Армия, равная почти всему войску Наполеона, едва ли не триста тысяч человек». Во-первых, было у нас в Отечественную пять ударных армий и одна особая — на Дальнем Востоке, но «особой ударной»— ни единой. Во-вторых, средняя численность общевойсковой армии была тогда раза в три меньше градовской, совершенно фантастической. В-третьих, «войско Наполеона» это не почти 300 тысяч, а едва ли не 600. Могут сказать: «Ну, ошибся. С кем не бывает!» Да, со всеми бывает, но у него ошибки, — все в одну сторону: в свою пользу и против родной страны.