Атлант расправил плечи. Трилогия. - Рэнд Айн - Страница 45
- Предыдущая
- 45/378
- Следующая
— Вас мучит популярное заблуждение: вы предполагаете, что все можно понять. Вы не осознаете того факта, что сама Вселенная представляет собой колоссальное противоречие.
— С чем же? — спросила матрона.
— С собой, с самой Вселенной.
— Но… как это возможно?
— Моя дорогая леди, долг мыслителей заключается не в том, чтобы объяснять мир, но в том, чтобы доказывать, что объяснить что-либо невозможно.
— Да, конечно… только…
— Предназначение философии заключается в поисках — но не знания, а доказательства того, что человек не может обладать знанием.
— И что же останется, — спросила молодая женщина, — после того, как мы сумеем доказать это?
— Инстинкты, — с глубокой почтительностью промолвил доктор Притчетт.
Собравшаяся на другом конце комнаты группа внимала Бальфу Юбэнку. Он сидел, выпрямившись, на краешке кресла, стараясь удержать в целости свое грузное тело, в расслабленном состоянии кажущееся особенно необъятным.
— Литература прошлого, — вещал Бальф Юбэнк, — представляла собой мелкое жульничество. Она лакировала жизнь в угоду денежным мешкам, которым служила. Моральные принципы, свободная воля, достижения, торжество добра, героизм в изображении человека — все это теперь выглядит откровенно смешно. Наш век впервые наделил литературу глубиной, обнажив истинную сущность жизни.
Молоденькая девушка в белом вечернем платье робко спросила:
— А какова истинная сущность жизни, мистер Юбэнк?
— Страдание, — ответил Бальф Юбэнк. — Поражение и страдание.
— Но… но почему? Люди же бывают счастливы… хотя бы иногда… разве не так?
— Это заблуждение исповедуют натуры поверхностные.
Девушка покраснела. Состоятельная дама, унаследовавшая нефтеперегонный завод, спросила виноватым тоном:
— Но что мы должны делать, мистер Юбэнк, чтобы улучшить литературный вкус масс?
— В этом заключается великая общественная проблема, — проговорил Бальф Юбэнк. Его считали литературным лидером века, невзирая на то, что ни одна из написанных им книг не была продана тиражом больше трех тысяч экземпляров. — И лично я полагаю, что Закон справедливой доли в применении к литературе позволит разрешить эту проблему.
— O, так вы одобряете этот законопроект и в отношении к промышленности? Я не знаю, что и думать об этом.
— Конечно же, я одобряю его. Наша культура погрязла в болоте материализма. В погоне за материальной выгодой и технологическими фокусами люди утратили все духовные ценности. Мир сделался чересчур комфортабельным. Но люди возвратятся к более благородному образу жизни, если мы заново научим их терпеть лишения. И поэтому мы должны положить конец личной жадности.
— Я никогда не воспринимала эту проблему под таким углом, — виноватым тоном произнесла женщина.
— Но как вы намереваетесь применить Закон справедливой доли к литературе, Ральф? — спросил Морт Лидди. — Это какая-то новая идея.
— Меня зовут Бальф, — недовольным тоном буркнул Юбэнк. — И идея эта кажется вам новой, потому что принадлежит лично мне.
— Ну-ну, я не пытаюсь затеять ссору! Я просто спрашиваю. — Морт Лидди улыбнулся. Нервная улыбка почти не сходила с его лица. Он был композитором и писал старомодную музыку для кино и модернистские симфонии, исполнявшиеся в полупустых залах.
— Все очень просто, — сказал Бальф Юбэнк. — Необходимо выпустить закон, ограничивающий тираж любой книги десятью тысячами экземпляров. Эта мера откроет литературный рынок перед новыми дарованиями, свежими идеями и некоммерческой литературой. Если запретить людям раскупать миллионные тиражи какой-нибудь дряни, они волей-неволей начнут покупать более качественные книги.
— Что-то в этом есть, — промолвил Морт Лидди. — Однако не отрицательно ли повлияет подобная постановка дела на банковские счета писателей?
— Тем лучше. Позволять писать следует только тем, кто делает это не из корысти.
— Мистер Юбэнк, — спросила юная девушка в белом платье, — но что в таком случае делать, если купить какую-то книгу захотят больше десяти тысяч человек?
— Десяти тысяч читателей вполне достаточно для любой книги.
— Я имею в виду совсем не это. Я про то, если они захотят?
— Это совершенно не относится к делу.
— Но если книга содержит интересное повествование, которое…
— Сюжет в литературе следует считать примитивной пошлостью, — презрительно бросил Бальф Юбэнк.
Доктор Притчетт, пересекавший комнату, направляясь к бару, остановился, чтобы заметить:
— Именно так. Так же как логику следует считать примитивной пошлостью в философии.
— А мелодию примитивной пошлостью в музыке, — добавил Морт Лидди.
— О чем спор? — поинтересовалась Лилиан Риарден, остановившаяся возле них.
— Лилиан, ангел мой, — пропел Бальф Юбэнк, — я не говорил еще, что посвящаю свой новый роман вам?
— В самом деле? Спасибо, мой дорогой.
— А как будет называться ваш новый роман? — осведомилась состоятельная дама.
— «Сердце — одинокий молочник».
— И о чем же он будет рассказывать?
— О разочаровании.
— Но мистер Юбэнк, — отчаянно краснея, произнесла девушка в белом платье, — если вокруг одно сплошное разочарование, зачем тогда жить?
— Ради братской любви, — мрачным голосом ответил Бальф Юбэнк.
Бертрам Скаддер сутулился за стойкой бара. Его длинное и узкое лицо словно бы запало внутрь, за исключением глаз и рта, мягкими шариками выкатывавшимися наружу. Он издавал журнал, носивший название «Будущее», и опубликовал в нем статью о Хэнке Риардене, озаглавленную «Спрут».
Взяв опустевший бокал, Бертрам Скаддер молча подал его бармену для новой порции. Получив его наполненным и сделав глоток, он заметил пустой бокал перед стоявшим рядом с ним Филиппом Риарденом и движением большого пальца дал безмолвное указание бармену. Скаддер не обратил никакого внимания на пустой бокал Бетти Поуп, стоявшей по другую сторону от Филиппа.
— Вот что, приятель, — сказал Бертрам Скаддер, вперив взгляд куда-то рядом с Филиппом, — хотите вы этого или нет, но Закон справедливой доли представляет собой огромный шаг вперед.
— Что заставляет вас думать, что он не нравится мне, мистер Скаддер? — смиренно спросил Филипп.
— Ну что ж, его применение окажется болезненным. Длинная рука общества основательно сократит перечень имеющихся здесь шедевров. — Он указал рукой в сторону бара.
— А почему вы считаете, что я буду возражать против этого?
— Так, значит, не будете? — поинтересовался Бертрам Скаддер без особого любопытства.
— Не буду! — с пылом воскликнул Филипп. — Я всегда ставил общественное благо выше любых личных соображений. Я отдавал свое время и деньги обществу «Друзья Глобального Прогресса», ведущему крестовый поход за принятие Закона справедливой доли. На мой взгляд, совершенно нечестно, когда все шансы достаются одному человеку, а другим ничего не остается.
Бертрам Скаддер задумчиво, но без особого интереса посмотрел на Филиппа и молвил:
— Что ж, это необыкновенно мило с вашей стороны.
— Некоторые люди относятся к моральным принципам весьма серьезно, мистер Скаддер, — проговорил Филипп с подчеркнутой гордостью.
— О чем он говорит, Филипп? — спросила Бетти Поуп. — Мы не знаем никого, кому принадлежало бы больше одного предприятия, правда?
— Да бросьте говорить ерунду! — протянул Бертрам Скаддер полным скуки тоном.
— Не понимаю, откуда взялось столько шума по поводу этого билля, — с воинственной интонацией знатока экономики произнесла Бетти Поуп. — Не знаю, почему бизнесмены так ожесточились против него. Ведь Закон справедливой доли преследует их собственную выгоду. Если все вокруг бедны, предпринимателям некуда сбывать свои товары. Но если они ограничат собственный эгоизм и поделятся накопленной собственностью, у них появится шанс произвести новый товар.
— А я не понимаю, почему вообще нужно учитывать интересы промышленников, — проговорил Скаддер. — Когда народные массы обнищали, но товары остаются доступными, лишь полный идиот будет рассчитывать на то, что народ удастся остановить бумажкой, назвав ее актом о собственности. Право собственности представляет собой чистое суеверие. Собственность остается в чьем-нибудь распоряжении только из любезности тех, кто не захватывает ее. И народ всегда может сделать это. А если он может сделать это, то почему бы ему, наконец, не перейти к делу?
- Предыдущая
- 45/378
- Следующая
