Бернарда - Мелан Вероника - Страница 33

• Предыдущая
• 33/93
• Следующая

Он говорил ей об Ирэне… Было больно. Как только подумал о том, что, едва воскреснув, ей предстоит снова умереть, почувствовал себя и того хуже. Было темно и страшно, боль пировала.

А потом был свет.

Женская рука на его груди — и тепло. Тихие льющиеся через сознание слова и слабое облегчение. Поначалу слабое. Но становившееся все сильней и сильней по ходу того, как эти странные слова вплетались в его голову, прорастая в ней звенящими лучиками-корнями.

В этот момент Регносцирос вспомнил все до мельчайших деталей.

Она стояла напротив него, окутанная сиянием. Желтоватым, ласковым, успокаивающим. И тогда он, давно повзрослевший мужчина, впервые за долгое время почувствовал себя маленьким и защищенным. Как хорошо… Как тепло. Кто-то заботился о нем, кто-то любил его таким, каким он был. Не винил, не упрекал, не боялся, просто любил… любил Баала. Нет, не как любовника и не как друга… А как-то иначе. Просто любил.

Какое-то время в комнате было тихо.

Как и в душе.

Прошла минута… другая… третья.

Затем за окном вышло солнце, осветив застывший интерьер; в этот момент на Баала снизошло окончательное осознание бьющейся в крови радости: боль ушла. Она ушла насовсем и больше не придет.

ОНА УШЛА!!!

Он едва сдержался от того, чтобы не заорать на всю гостиную, не впечатать кулак в ни в чем не повинную кожаную обивку.

— Не знаю, как ты это сделала, но ты это сделала… — прохрипел он, — чертовка, у тебя получилось!

Халк мог бы стереть память, но не излечить сердце. Дрейк, возможно, смог бы излечить (если только представить, что Баал когда-нибудь попросил бы его об этом. А он бы, конечно, не попросил), но у Начальника были свои, далекие от нормальных представления о том, что должен или не должен пережить на своем веку каждый человек. А она — эта новенькая со странным именем Бернарда — не стала задавать лишних вопросов, просто пришла и избавила его от боли. Просто взяла и сделала это.

Теперь, когда тяжесть, годами сдавливавшая грудь отступила, в ней появилось место для чего-то еще. В ней стало легко и свободно, ей не просто стало можно дышать — ей хотелось дышать.

С осторожным и трепетным благоговением вспоминая просачивающийся в тело свет от теплых рук, Баал покачал головой и пробормотал:

— Она точно ему пара.

Затем вскинул лицо, рывком поднялся с дивана и, чувствуя давно забытый прилив душевных сил, подошел к камину. Взял с полки осточертевшее фото, не удосужился даже вытащить его из-под стекла — так и выкинул, как было, заключенное в деревянную рамку, в корзину. Без сантиментов и сожалений.

После чего, чувствуя себя новым, заново родившимся, прошел на кухню в поисках чего-нибудь съестного.

Иногда я чувствовала, что расслаиваюсь: одна часть меня продолжала оставаться человеческой, простой и понятной, со всеми ее переживаниями и потребностями; вторая же часть, все чаще навещавшая мое сознание, казалась, не имела к человеческой сути никакого отношения. Ее не волновала суета и эмоции, не интересовал быт и связи, не занимало то, что занимало умы большинства людей в течение дня: что есть, куда пойти, что сказать, что сделать… Та часть была наполнена покоем, в ней не было вопросов, в ней существовали лишь ответы, которые никто не искал, потому как гармония — это не поиск, гармония — это конец поиска.

И, расслаиваясь, я чувствовала себя более цельной, чем когда-либо.

Человеческая суть, оставшаяся стоять маленькими ногами на маленькой земле, вопрошала: кто я? Зачем я? Чем я отличаюсь от других?

А в том бесконечном свете, где парила иная суть, оторвавшаяся от земли, было настоящее знание о том, «кто я». И что происхожу я из частиц света, образовавших жизнь, и что я — всего лишь одна из ее форм, на данный момент представленная телом Бернарды, находящаяся в конкретном мире, в конкретном временном отрезке. Слова иллюзорны и выражают лишь крупицы смысла, миллионную его часть, ими невозможно описать истины о том, что форму можно переродить, спираль времени разогнуть. Все можно изменить… Абсолютно все.

Тогда кто же я?

Я просто часть мира, на которую наложила отпечаток земная жизнь земной девушки, сознание которой от рождения приняло рамки, не существующие на самом деле.

Мы все их приняли, когда родились, когда поверили.

На самом же деле, я и есть Жизнь.

Знание дается лишь тому, кто слышит, а слышит лишь тот, кто способен обрести покой в тишине. Тишина покорится тому, кто усмирит ум, а ум усмирит лишь тот, кто осознает поверхностность желаний…

Все это давало полноценный ответ на главный вопрос: почему я не использовала дар Творца во имя корыстных целей, во имя обретения власти или во имя обогащения. Зачем хватать руками крохи, когда к твоим ногам положено Все?

Дремала, сидя на софе перед камином в зимний полдень, я. Кемарил, пригревшись на теплых коленях и положив голову на лапы, кот. Философские размышления текли летним ручьем, журчали свежо и неспешно. И насколько высоким был полет мысли о прекрасном, настолько же низким и приземленным был звук, его прервавший.

Кто-то пукнул.

Даже не так: кто-то откровенно, будто с издевкой, протяжно и длинно перднул, даже бзданул, я бы сказала. А через секунду еще раз.

Все высокие материи, естественно, тут же были забыты.

Я резко открыла глаза и попыталась определить виновника. Миша спал, как ни в чем не бывало, глаза его были закрыты. Наклонилась к коту, понюхала — пахло шерстью и съеденной им на завтрак рыбой.

То ли из-под дивана, то ли из-под стола снова донесся звук — и не просто звук, а на этот раз целый оркестр, какофония из различных по длине, диапазону и тембру газовых выхлопов. Вокруг тут же запахло, как в армейском туалете. Даже кот открыл глупые со сна глаза и чихнул. Я невежливо спихнула его с коленей и, морщась от вони, встала на четвереньки, чтобы заглянуть под диван:

— Клэр! Что у нас такое творится в доме?

Под диваном обнаружился целый ворох пушистиков, рассматривающий меня, все как один, невинными золотистыми глазами. Хихикнув от того, что «база» обнаружена, они поднатужились и снова одновременно пукнули, кто на что горазд. На все лады!

Я едва не стукнулась затылком об стол, когда попыталась откатиться назад, зажав нос ладонью.

— Фу-у-у!

В комнату с полотенцем на плече вошла Клэр.

— Ой, ну и вонища! — она тоже прикрыла нос рукой. — Дина, это у них новая фишка, я еще не успела тебе сказать. Они сегодня посмотрели какую-то идиотскую комедию и теперь учатся пукать. Я их три раза за утро с кухни выгнала — теперь они у тебя тренируются.

Она, сотрясаясь от хохота, начала обмахиваться полотенцем.

— Что?! — я грозно воззрилась на спрятавшийся под диваном отряд новоявленных пердунов. — Нашли забаву!

Один из пушистиков выкатился чуть вперед и с хитрым видом анонсировал:

— Мата. Цикл.

После чего издал длинный (надо отдать ему должное, действительно похожий на звук двигателя от мотоцикла), протяжный и высокий, но пахнущий отнюдь не бензином, а тухлой капустой «пер».

— Да я вас сейчас!..

Желая добраться до Смешариков, я атаковала диван с такой скоростью, что Михайло пулей рванул с него, распушив белый хвост до состояния метелки. Одновременно с этим прозвенел дверной звонок.

— Я открою! — донесся до меня голос Клэр.

— Ну-ка, идите сюда! Я вас научу уму-разуму… — пытаясь дотянуться до хохочущих Пушистиков, я шарила рукой под диваном, одновременно приговаривая: — Вот только поймаю… Мы, значит, старались, радели за вас, оживляли, а вы… загазовали мне весь дом… Совести нет!

Одного мне даже почти удалось схватить, но стоило пальцам сомкнуться вокруг теплой шерстяной плоти, как она тут же обернулась липкой лужицей сладкого ягодного (судя по запаху) йогурта. И это под диваном!

— Да что б тебе…

С ревом бросившись на ни в чем не повинный предмет фурнитуры, я стала решительно отодвигать его в сторону, но лохматая гурьба мгновенно просекла маневр — и, весело хохоча, она выкатилась из-под него по направлению к двери, скрывшись на лестнице.

• Предыдущая
• 33/93
• Следующая