Часовые свободы - Макбейн Эд - Страница 21

• Предыдущая
• 21/72
• Следующая

Она моментально погрузилась до верха колес, с хлюпаньем втягивая тину под крылья, на мгновение остановилась, словно раздумывая, стоит ли ей затонуть окончательно. Трава хлестала по крыльям машины, которая вдруг резко качнулась из стороны в сторону, напоминая перевернувшееся навзничь нелепое доисторическое животное, и, казалось, была готова всем своим весом и объемом подмять под себя сопротивляющуюся тину и спутанную траву.

Но через секунду она почему-то застыла, перестав погружаться. Оказывается, села на мелкое, илистое дно, завалившись на один бок, левое крыло оказалось ниже правого и увязло в тине и водорослях, а правое и вся верхняя часть торчали из грязного тягучего ила. Красные фонари на крыше ясно указывали на принадлежность машины полиции.

Ах ты, сукин сын, подумал Родис и побежал наверх, где в седане его ждали Эжен с остальными ребятами.

Принадлежащий федеральной службе береговой охраны катер «Меркурий» был судном в сто шестьдесят пять футов длиной. Служили на нем пять офицеров и команда из пятидесяти человек. Его единственным вооружением была трехдюймовая пушка со снарядами 50-го калибра, установленная на носу. В оружейном складе, находящемся за переборкой в офицерской каюте, насчитывалось десять карабинов, десять «М-1» и восемь автоматических кольтов 45-го калибра. Кроме того, он был оснащен пушкой для сигнальных ракет. Это было небольшое и не очень быстроходное суденышко: самая большая скорость, на которую он был способен, не превышала тридцати узлов. Порою, когда он плыл под развернутым на корме парусом, то напоминал старинную канонерскую лодку на Чайниз-Ривер времен Боксерского восстания.

Стоя на капитанском мостике «Меркурия», его командир лейтенант Натаниэль Кейтс мог видеть лежащий в доке Ки-Уэст «Андроскоджин» WPG-68. На какой-то момент ему захотелось, чтобы в течение этой недели на патруль выходило это более крупное судно, чем его собственное. Это тоскливое пожелание вовсе не имело отношения к предупреждениям о приближающемся урагане, которые все еще поступали от метеобюро в Майами, попадая сначала в координационный центр спасения береговой охраны в Саутвесте, а уже оттуда — в радиорубки каждого судна береговой охраны этого региона, заполняя наушники радистов своей трескотней, напоминающей болтовню словоохотливой кумушки. Вовсе не эти прогнозы беспокоили Кейтса, повидавшего на своем веку немало природных катаклизмов, а уж этот и вовсе не казался ему похожим на настоящий ураган. Что бы там ни говорили в метеобюро, сколько ни разорялись, но факт оставался фактом — пресловутый смерч за все это время не сдвинулся ни на йоту со своего положения, которое он занимал в центре Кубы; а то, что там, в Майами, хлещет дождь и бушует ветер, так это просто обычный добрый норд-ост.

Причина, по которой он хотел бы поменяться очередью с «Андроскоджин», заключалась в том, что у него разболелся зуб, а на борту «Меркурия» дантиста не было. Его собственным дантистом был Фельдман, который в 1949 году приехал в Майами провести отпуск и остался там навсегда, открыв свой кабинет на Коллинз-авеню в Майами-Бич. Кейтс любил слушать рассказы Фельдмана о Нью-Йорке. Не потому, что сам Кейтс был родом из Нью-Йорка. Он родился в маленьком городке Танта-маунт, штат Айова, и прожил там до 1936 года, когда поступил в службу береговой охраны.

Он решил поступить в эту службу, потому что в том году Соединенные Штаты Америки только начали приходить в себя после небывалого сокрушительного кризиса, а заработок начинающего моряка составлял двадцать один доллар в месяц плюс сытная еда трижды в день и постель. Ему было все равно, куда его направят, лишь бы подальше от Тантамаунта. Фактически выбор предстоял между учебными лагерями в Кейп-Мэй, штат Нью-Джерси, или в Аламеде, штат Калифорния. Руководство, изменив старому военному принципу, решило посылать новобранцев как можно дальше от дома, поэтому Кейтс и оказался в Кейп-Мэй. Он проучился там десять недель, а потом его направили матросом второго класса на судно в триста двадцать семь футов длиной, приписанное к Бостону, штат Массачусетс.

Бостон ему понравился. Он полюбил сам город и его окрестности — дело было осенью, и буйные краски ярко расцвечивали ландшафт, а в воздухе ощущалась пьянящая горьковатость. Ему нравилось немного носовое произношение горожан, но главным образом сознание, что наконец он вырвался из захолустья, где родился и вырос и где единственной достопримечательностью был водопад Крэкербаррел, и что только теперь он оказался причастным к тому бурному вихрю событий и людей, которые, собственно, и сделали Америку Америкой, самой великой страной в мире.

Ему было всего семнадцать лет, когда в свое первое увольнение он сразу поехал в этот величайший город мира и тут же влюбился в девушку, которая работала в клубе на Шестьдесят третьей улице. Сначала его поразили своей красотой ее стройные длинные ноги профессиональной танцовщицы, обтянутые черными чулками в сеточку, а затем, когда в тот же вечер он оказался в ее крошечной комнате на Сорок восьмой улице, что на западной стороне, и они всю ночь провели в постели, безумствуя от страсти, он был полностью охвачен восторженной любовью.

Ее звали Селеста Райан, и ей было двадцать лет. Она рассказала Кейтсу, что родилась в Бронксе, но последние два года самостоятельно живет в Манхэттене. Кроме того, она призналась ему, что еще невинна, и он поверил ей. Так ли это было на самом деле, не имело значения, потому что сам Кейтс уж точно был совершенно невинным, и его невинности с избытком хватало на двоих.

Она любила его.

Когда он ее встретил, ему было семнадцать, и с ноября 1936-го по июнь 1938-го, вероятно, он был любим женщиной больше, чем когда-либо еще в своей жизни. Стоило ему получить увольнение, как он вскакивал в тот заветный поезд и считал минуты до Нью-Йорка, отмечая мелькающие мимо станции — Провиденс, Нью-Лондон, Нью-Хэвен, Стэмфорд, и вот, наконец, она, ожидающая его на вокзале Гранд-Сентрал. Она бросалась ему в распахнутые объятия, покрывала его лицо бесчисленными поцелуями, а затем отстранялась, заглядывая ему в лицо большущими зелеными глазами, и каждый раз спрашивала:

— Нат, ты все еще любишь меня?

И каждый раз он от всего сердца отвечал ей одно и то же:

— Я люблю тебя, Селеста.

А потом они шли к ней, пили джин и бросались в ее кровать королевских размеров. Он провел на борту катера почти два года, постигая науку жить на море, за это время его повысили до матроса первого класса, и он решил добиваться звания старшины, для чего начал усиленно готовиться к сдаче экзаменов в июне 1938 года. Но в течение всего этого времени, как бы напряженно он ни трудился, все же ему удавалось каждую неделю проводить по нескольку часов в постели с девушкой, которая учила его таким вещам, о которых он и слыхом ни слыхивал в родном штате Айова, когда по воскресеньям все добропорядочные семьи распевали гимны на молитвенных собраниях в Бэкуотер-Галч.

Кейтс был свидетелем отмены «сухого закона», он видел эмблемы американской национальной стрелковой ассоциации с изображением орла в витрине каждого магазина в Айове, а позже в Массачусетсе и в Нью-Йорке, и почувствовал, что страна снова возвращается к жизни, отбросив прочь жалкую суету, сопровождавшую ее долгую болезнь, почувствовал ее обновленную силу, пульсирующую в его собственных раздавшихся мускулах. В июне 1938-го, за две недели до экзамена на старшину, Селеста Райан обнаружила, что беременна, и спросила его, что ей делать. Кейтс сказал, что раз такое дело, он, конечно, женится на ней, как только получит разрешение своего командира. Селеста ответила, что она очень ценит его намерение, которое находит очень благородным с его стороны и все такое, но дело в том, что ей очень нравится работать танцовщицей и она хотела бы...

— ...оставаться девицей, танцующей для увеселения публики, — закончил он за нее.

Вот именно, если ему нравится так называть ее профессию, но ей и в самом деле очень нравится танцевать, и вряд ли она сможет этим заниматься, если заведет ребенка и выйдет замуж за моряка, которого могут направить Бог знает куда.

• Предыдущая
• 21/72
• Следующая