Крепость души моей - Олди Генри Лайон - Страница 54

• Предыдущая
• 54/72
• Следующая

– Брехня!

Никто даже не обернулся.

Половина торговых мест была наглухо закрыта щитами из фанеры и ДВП. У некоторых хозяев щитов не нашлось – или поленились ставить. В таких закутках к стенам сиротливо жались металлические ребра каркасов с облупленной краской. Напротив них, сюрреалистическим контрастом, блистали глянцем россыпи обложек. Ветер, слишком жаркий для сентября, гонял по асфальтовым проходам конфетные фантики, пыль и мелкий мусор. Закручиваясь в смерчики, мусор бессильно опадал наземь. Громко хлопал над головами рваный полог. Обвисал в изнеможении – и, спохватившись, вновь рвался ввысь: прочь, прочь отсюда!

– Брехня! Гадом буду, брехня…

Раз от раза крик становился громче.

Справочники, словари и энциклопедии выстроились на лотке по ранжиру. Отдельно – ледерин и бумвинил с золотым тиснением; отдельно – издания попроще, в картоне; отдельно – мягкие обложки. С краю – дешевые брошюры с нормативными актами. Продавец Крючков, бородач в широченных «бермудах», майке-«сеточке» и снежно-белой бейсболке, курил, сидя на складном стуле. Выглядывая из-за бруствера, он провожал каждого, идущего мимо, цепким прищуром снайпера.

– Брехня!

Орали где-то рядом.

Наискосок от снайпера – пурпур и карамель, мачо с мечами, маги с посохами, дивы в бронелифчиках – скучала Анжелика Витальевна, интеллигентного вида дама. Едва кто-то возникал у прилавка, она вздрагивала, просыпаясь, и хлопала ресницами: «Может, хоть вы мне скажете, что я здесь делаю?»

– Брехня! Всё брехня! Всё…

На соседнем лотке правил бал хаос. Дымящиеся руины, мрачные подземелья, раскуроченные рельсы, расколотые небеса и выжженная земля. По руинам и подземельям брели люди в ОЗК, камуфляже и драных джинсах. Из имущества люди предпочитали подсумки с патронами и отечественные «Калаши». Варяги «М-16» и «Steyr AUG» патриотами не поощрялись. Некоторое разнообразие в арсенал вносили помповики и обрезы охотничьих двустволок. На заднем плане маячило пушечное мясо: мутанты, монстры, зомби. Его величество Постапокалипсис: ядерный, экологический, астероидный – на любой вкус. Сбоку примостилась одинокая брошюра: «Как пережить конец света».

– Брехня!

Продавец Аркаша – щуплый, с залысинами – хватал книги одну за другой. Листал с остервенением, замирал на пару секунд, уставясь мутным взглядом в строчки, расплывающиеся перед глазами. И с яростью отшвыривал книгу прочь. Шелестя страницами, книга – птица-подранок – ударялась о стену бокса и шлепалась на пол. Лицо Аркаши налилось дурной кровью. На виске набухла, пульсируя, синяя жилка. В рядах «пост-апа» уже зияли изрядные прорехи.

– Брехуны!

Безумный взгляд уперся в брошюру по выживанию. Судорожно дернулся острый кадык – чудилось, что Аркаша с невероятным усилием проглотил ком, застрявший в глотке. Подавшись вперед, он схватил брошюру обеими руками, распахнул посередине – и с треском разорвал надвое. На лице дебошира отразилось мрачное удовлетворение.

– Никого не останется! Никого!

Он принялся рвать брошюру в клочья. Крючков, бог словарей, покосился на коллегу и быстро отвел взгляд. Анжелика Витальевна окаменела. Она даже не вздрагивала от воплей соседа.

– В бункере отсидеться?! В метро?! А вот хрен вам!

Ухватив за спинку складной стул, Аркаша с размаху обрушил его на свой лоток. Что-то хрустнуло: стул или прилавок. Остатки книг посыпались на асфальт.

– По руинам?! С автоматом? Хрен вам! Хрен!

Он бил и бил, пока ветхая ДВП не треснула, расколовшись на две неравные части. От последнего удара пришел конец и стулу. Отшвырнув обломки, Аркаша принялся яростно топтать книги, разбросанные под ногами.

– Вот вам! Всем вам! Руины? Хрен вам, а не руины!

Аркаша упал на колени.

– Все останется! Дома, магазины… Это нас не станет!

Всхлип:

– Некому будет – по руинам…

Упав на бок, он подтянул колени к подбородку.

– Брехня… – колыхнулся еле слышный шепот.

Словно отзвучал патефон на последнем издыхании.

Никто не двинулся с места.

– Дайте счет, – попросил я.

Официант кивнул.

– Костюм купила, – сказала Алёна. – Легкий, в полоску. Тут так, а тут в складочку. Думала, пока жара – отношу, а потом спрячу. На будущее лето.

Я сделал глоток пива.

– Надела бы. Я бы полюбовался.

– Не смогла. Хотела и не смогла. Будущее, значит. Лето…

– Мы же договаривались, – упрекнул я.

Алёна пожала плечами:

– Иди ты к черту, умник. Ну, договаривались.

– И что?

– Ну, не получилось.

«Диканька» пустовала. Кроме нас, занявших столик у окна, за декоративным плетнем в одиночестве напивался бык. Натуральный бык, с бронебойным затылком, с шейной цепью в палец толщиной. Я и забыл, какие они бывают. Перед быком на сковороде шипел уже пятый шашлык по-крымски: с помидорами, луком и сыром. Он больше ничего не заказывал – шашлык и водка, водка и шашлык. Без хлеба. Время от времени у быка звонил телефон, разражаясь оперными ариями. Бык включал связь и молчал. На той стороне тоже молчали. Я знал, что молчат, потому что бык клал включенный мобильник перед собой, на стол. Если бы там что-то говорили, я бы услышал.

– Завтра увидимся?

– Нет, – Алёна мотнула головой. – Не надо.

Еще у входа в «Диканьку» мы условились: о происходящем – ни слова. Сидим так, словно ничего не произошло. Пиво, двухсоточка облепиховой настойки. Миска жареной рыбы: мойва, караси. Грузди в сметане. Все. Рыбу едим руками, по-зверски. Ангелы ждут за дверями. Они и ждали, сволочи. Маячили за каждым словом, выглядывали из пивной кружки.

– Не получилось, – повторил я. – Что ж, давай про них?

– Не получится, – через силу улыбнулась Алёна.

– Почему?

– Умник, а дурак. Ты уже счет попросил.

– Плевать. Второй выпишут.

– Нет. Если счет, значит, все.

В колонках пел баритон. Про маму, которая вышила ему сорочку. Черными и красными стежками, со смыслом. Красные – любовь, черные – тоска. Баритон, судя по песне, хорошо погулял на своем веку. Сейчас он возвращался домой нищим, в одной маминой сорочке. Вся жизнь его была на этом застиранном полотне. Блудный сын надеялся, что к его возвращению заколют жирного тельца. И вышьют новую сорочку, запасную.

После классики, оккупировавшей город, это было как глоток свежего воздуха. Или в горних высях мамину сорочку тоже полагают классикой?

Алёна наклонилась ко мне:

– Проводишь до метро?

Сегодня она была без макияжа. Впервые за весь вечер я заметил это. Раньше, даже оставшись у меня на ночь, она поутру не позволяла раздергивать шторы. Старалась проснуться раньше меня, выскальзывала из постели, спешила в ванную. Подолгу мылась, наводила марафет. И ругалась, если я заглядывал к ней раньше положенного. Сволочь ты, упрекнул я себя. Сволочь безглазая, бесчувственная. Мог бы и раньше засечь. Это ведь как потеря невинности…

– Домой провожу.

– Нет. До метро, и все. Скажи: «Я что-нибудь придумаю»…

– Не скажу.

– Ты всегда говорил так. Когда назревала проблема, ты говорил: «Я что-нибудь придумаю.» И никогда ничего не придумывал. Ждал, пока взорвется или рассосется. Ты и сейчас ждешь.

– А ты?

– А я жду, когда же ты что-нибудь придумаешь. Ну хоть разик…

– Вот, – подошел официант. – Ваш счет.

Я взял плетеный лапоть, в котором лежал рулончик распечатки. Развернул счет, вгляделся. Там был перечислен наш заказ, и ниже стояли нули. Одни нули, словно мы ели воздух и пили воздух. Я ковырнул бумагу ногтем. Нули никуда не делись.

• Предыдущая
• 54/72
• Следующая