Изольда Великолепная. Трилогия (СИ) - Демина Карина - Страница 11

• Предыдущая
• 11/347
• Следующая

И лавка золотых дел мастера, старенького, иссохшего до того, что сперва я приняла его за удивительную статуэтку. А сообразила, что ошиблась, лишь когда мастер открыл глаза.

Он неторопливо раскладывал на темном отполированном многими прикосновениями дереве пасьянс из колец, перстней и серег удивительной работы, выводил дорожки золотых браслетов и строил целые замки из тяжеленных нагрудных цепей.

Я хотела купить все и сразу.

Урфин торговался, почему-то так же молча, но яростно, выкидывая цену на пальцах.

Потом был домик парфюмера, и я смотрела, как драгоценные эссенции цветочных масел соединялись друг с другом, рождая чудесный аромат…

…и выбирала соль для ванны…

…и сетки для волос…

…перчатки…

Тысячи чудеснейших вещей.

А когда устала, мы остановились у помоста и смотрели, как ловко смуглая плясунья управляется сразу с шестью факелами. И Урфин свистел, топал вместе с толпой. А потом бросил девушке монету, которую та поймала на лету, не упустив, однако, факела.

- Это недостойно, - пробормотала Тисса, впрочем, уже не слишком уверенно.

- Это весело, - ответила я ей. - Но я хочу есть.

И мы отправились за едой. Урфин привел нас к длинному и низкому строению, точнее даже не строению - навесу, лежавшему на толстых столбах. Здесь не было привычных мне - да и Тиссе тоже - столиков, их заменяли ковры, а вместо стульев предлагались подушки со смешными кисточками. Еду подавали в деревянных тарелках, выстланных темно-лиловыми листьями.

- Мирса, - подсказал Урфин. - Придает еде особый аромат.

А есть приходилось руками, в чем была своя прелесть. Горячий жир стекал по пальцам, и собирался в ладони, откуда его следовало промакивать куском сухого хлеба.

Звенели натянутые струны местной домры, которые терзал белоглазый музыкант.

И я вдруг поняла, что мне хорошо. Здесь и сейчас. В этом месте. В этом мире. И быть может я стану ему нужна? Зачем?

Пока не знаю.

Музычка стихла. А я вдруг увидела, что музыкант сидит на цепи. Ошейник его был скрыт под высоким воротником, но цепь выползала из-под рубахи и металлической змеей стекала к полу.

- Он раб? - спросила я Урфина.

- Должник, - и не дожидаясь вопроса, Урфин объяснил. - Ошейник скрыт. Размер долга определяет судья. И когда человек отработает долг, он становится свободен. Обычно долг выплачивает гильдия, которая уже сама дает должнику работу. А раб - это навсегда. И ошейник он прятать не смеет.

- Бывают исключения, - Тисса говорила, с невыразимым отвращением разглядывая содержимое тарелки. К еде она не прикоснулась, хотя готовили здесь прекрасно. - К счастью, очень редко. Но все же бывают.

- Исключение поддерживает правило.

Похоже, этим двоим есть, что сказать друг другу на своем языке, который все еще мне не понятен. Но такой замечательный день вдруг оказался испорчен. Снова зазвенели струны, но звучали они иначе.

Не понадобилось ничего говорить, Урфин сам все понял. Он вообще на редкость понятливый - может, мысли читает? - но мы вскоре свернули в переулок, а потом опять свернули… и еще раз… и снова… рынок остался позади, и нас окружали высокие - в два-три этажа - дома.

- Куда мы идем? - признаться, я устала, как собака, и уже согласна была бы вернуться в замок, где меня ждали Гленна, ванна и постель, но ныть не буду.

А то в другой раз не возьмут.

- Уже недолго, - пообещал Урфин. Говорю же, понятливый.

И обещания держит. Мощеная камнем дорога сузилась, избавилась от камня и стала одной из тех неприметных тропок, которые расчертили Крымское побережье. Она то становилась уже, то расширялась, тесня к камням сизые колючки, то вновь истончалась, чтобы протиснуться сквозь нагроможденье валунов.

А море шумело рядом. Его голос перекрывал далекое эхо города. И ветер обнял меня, растрепал колючей лапой волосы. Он нес запах соли и йода, и еще рыбы, смолы, немного - прели - всего того, чем полны берега. Но вышли мы не на берег - на каменный козырек, выступавший из горы.

- Не бойся, - сказал Урфин. Кому? Мне? Тиссе?

Я не боюсь. Я люблю море, а оно отвечает мне. Синь, куда ни глянь - синь. И белые чайки сливаются с небом. Выше чаек - облака, как белое безе. И тянет подойти к самому краю.

Тисса отступает. Ей страшно, и она не пытается скрыть страх. Тисса пятится по тропе, пока не отходит на безопасное расстояние.

Пускай. Я уверена, что море не причинит мне вреда.

Отсюда виден и город - вьется лента стены, открываясь пристаням. Между ними и кораблями снуют лодки. От берега они идут пустые и быстро, облепляя длинные борта кораблей. Назад же они ползут, придавленные весом груза.

- Тебя не любят, потому что ты маг? - я села на край козырька, а Урфин остался стоять. Его тень сползает на скалы, этакий сказочный великан.

- И поэтому тоже. Но я не маг. Гильдия меня не признала. Я слишком стар, чтобы учиться в Хаоте. И слишком привязан к этому миру.

Сказал, как мне почудилось, с грустью.

- Поэтому моя сила - неразменный золотой, - продолжил Урфин. - Я сумел вытащить тебя, но вряд ли смогу зажечь свечу. Или вызвать дождь… ураган вот - это пожалуйста. Чуму. А остановить вряд ли получится.

Чуму, значит. Они тут все, как посмотрю, массового поражения.

Помнится, леди Лоу так его и назвала - Чума.

Очаровательно. Есть лорд Война, лорд Чума, осталось отыскать Смерть с Гладом и будет полный комплект.

- Мысли ты не читаешь? - на всякий случай уточнила я, а то кто этих магов, пусть и недипломированных, разберет. И вообще, Эйнштейна тоже из университета исключили. А он потом теорию относительности создал.

- Не читаю. Иллюзий не создаю. По воздуху не перемещаюсь. Предметы не зачаровываю. С проклятиями у меня тоже не ладится.

Ясно. С Эйнштейном я поторопилась.

- С другой стороны, в стране слепых и одноглазый - король. Магам запрещено здесь находиться.

И почему меня это не удивляет. Но ответа на интересовавший меня вопрос я так и не получила.

- Они тебя боятся?

- И боятся тоже, - Урфин опустился на песок, сидел он по-турецки скрестив ноги и накрыв ладонями колени. - Но скорее презирают. Я думал, что ты догадалась. Я - раб. Вернее был когда-то. Давно, но это не важно, как давно. Двадцать лет. Тридцать. Сто тридцать. Не они, но их дети и внуки будут помнить, что тан Акли - не тан, а раб, которому дали свободу. Это здесь не принято.

Раб? Он - раб? Вот этот уверенный в себе тип - раб? Пусть бывший, но я представить себе не могу Урфина в ошейнике, который ко всему надо носить напоказ.

А не потому ли его так раздражал воротник?

- Замечательный здешний обычай - дарить ребенку друга. Года в три разница не ощутима. Если трещина и есть, то она не мешает жить. Но чем дальше, тем шире трещина. И годам к десяти приходит четкое понимание.

- Чего?

- Своего места в мире. Быть рядом. Держаться в тени. Помогать всегда и во всем. Служить. Такому рабу доверяют любые тайны. А он не способен предать. Есть особые ритуалы, которые гарантируют верность.

Понятно. О правах человека здесь и слыхом не слыхивали.

- Кайя дал мне свободу, - Урфин подпер подбородок кулаком. - И титул. И власть. И богатство. И все, что у меня есть - принадлежит ему.

- Потому что ты… тебя…

- Нет, Иза, “псом” меня не сделали. Но Кайя - единственный человек, который держит меня в этом мире. И ради него я готов на все.

Урфина прервал громкий звук, донесшийся со стороны моря. Крик? Раскат грома? Звук оборванной струны и эхо колокола. Мелодия осколков стекла, которые рассыпаются под ударами молний. Огромная тень скользнула с небес.

- Погоди секунду, - Урфин выудил из-под полы тростниковую дудочку. Приложив к губам, он заиграл, но я не услышала ни звука. Зато тот, кто скользил над облаками, похоже обладал куда более чутким слухом. Он ответил, и на сей раз голос исполина отразился от скал. Он пронизывал меня, но это было… странно. Всего-навсего странно.

Оборванную мелодию подхватил целый хор.

• Предыдущая
• 11/347
• Следующая