Остроумие мир. Энциклопедия - Артемов Владимир Львович - Страница 22

* * *

Эразма Роттердамского укоряли в том, что он ест в пост скоромное.

— Что делать, — возражал он. — Сам я добрый католик, но мой желудок — решительный лютеранин.

* * *

Римское простонародье роптало на папу Пия за налог, которым он обложил пшеницу; налог, впрочем, не превышал 5–6 копеек в год на потребителя. Папа говорил по этому поводу:

— Они бы лучше жаловались на моего предместника Павла IV, который установил новый праздник и этим лишил их целого дневного заработка.

* * *

Художник Домпникипо отделывал свои картины с непомерной тщательностью и от этого его работа часто затягивалась. Друзья упрекали его в этой мелочной тщательности, уверяли его, что она, при его таланте и уменье, совершенно бесполезна, ведет к напрасной трате времени.

— Это потому, — отвечал он им, — что у меня чересчур требовательный учитель.

— Какой учитель? — недоумевали друзья.

— Я сам, мой собственный художественный вкус.

* * *

В старых средневековых сборниках сохранилось много рассказов о ротозеях и глупцах. Один из этих остроумцев, например, ложась спать, заботливо тушил огонь, чтобы блохам его было не видно и чтоб они его не кусали.

Другой, разведя в печи большой огонь, хотел, чтоб он был подальше, и не так сильно грел, и глупец немедленно послал за печниками, чтобы они переставили печку подальше.

Третий, видя, как служанка плюет на утюг, чтоб узнать, горяч ли он, стал с такой же целью плевать в свой суп.

Четвертому бросили камнем в спину в то время, как он ехал верхом на муле, а он подумал, что это его лягнул его же мул, и принялся бить животное и т. д.

* * *

Людовик XII спрашивал у одного из величайших полководцев своего времени Жака Травюльса перед началом войны против Милана, чем надо запастись для этой войны.

— Для войны нужны три вещи, — отвечал Травюльс, — во-первых, деньги, во-вторых, деньги и в-третьих, деньги.

Это изречение приписывалось потом многим другим государственным людям.

* * *

Людовик XII чрезвычайно высоко ставил и ценил в женщинах целомудрие. Про свою супругу Анну, которая изрядно терзала его своими странностями и капризами, он говаривал:

— Что делать, целомудрие в женщинах приходится дорого оплачивать.

* * *

Фердинанд, король испанский, путем коварства и вероломства отнял у Людовика XII неаполитанское королевство. Людовик сказал по этому случаю:

— Лучше потерять королевство, которое притом же можно вновь завоевать, нежели честь, которой уже не вернешь.

* * *

Однажды, когда Людовик XIII был еще наследником, встретившийся с ним на охоте крестьянин согнулся до земли, отдавая поклон дофину, а тот даже не взглянул на него. Тогда маркиз, воспитатель принца, сказал ему:

— Ваше высочество, нет никого ниже этого человека и нет никого выше вас, и, однако, если б он и ему подобные не пахали земли, вы и вам подобные рисковали бы умереть с голоду.

* * *

Про одного очень усердного судыо, Лекуанье, кардинал Мазарини говорил:

— Он такой рачительный и усердный судья, что ему, вероятно, очень досадно, что он не может вынести обвинительный приговор обеим сторонам.

* * *

Кто-то жаловался на Мазарини, что когда он делает для кого-нибудь что-либо, то всегда делает так строптиво и неохотно, что тошно становится,

— В этом есть свое удобство, — заметил какой-то остряк, — он, по крайней мере, снимает с людей обязанность оставаться ему признательными.

* * *

Мазарини погиб от сильного приема рвотного. Впоследствии, когда это же лекарство, вовремя данное Людовику XIV, спасло его от смертельной опасности, пустили в ход остроту, что «рвотное уже два раза спасло Францию».

* * *

У Мазарини был на службе один дворянин, который пользовался расположением министра, но был очень беден. Мазарини и сам желал предоставить ему какое-нибудь доходное место, но все не выходило случая. Дворянин начал, наконец, роптать, а Мазарини заверил, что при первой возможности приложит все старания и т. д. Зная по опыту, что ничего из этих обещаний не выйдет, дворянин сказал своему патрону, что ему ничего не нужно, никакого доходного места, а что он просит только об одном: чтобы Мазарини в присутствии придворной публики почаще клал ему руку на плечо, и больше ничего. Уловка удалась как нельзя лучше. Видя в этом дружеском жесте знак близости дворянина к кардиналу, все кинулись к любимцу, прося его о своих делах и, конечно, не скупясь на благодарность. Очень скоро человек, придумавший эту остроумную уловку, стал богачом.

* * *

Мазарини не отличался твердостью в исполнении своих обещаний. Так, когда у него родился внук (от племянницы, выданной им за принца), весть эту ему принес некто Брекиньи. Обрадованный дед обещал наградить радостного вестника, но сейчас же и забыл свое обещание. Между тем мальчик умер. Брекиньи переждал некоторое время и, наконец, позволил себе намекнуть Мазарини насчет обещания.

— Ах, не напоминайте мне об этом, не растравляйте моего горя! — воскликнул кардинал, ловко прикрываясь своим дедовским несчастьем.

* * *

Тихо Браге умер довольно странной смертью. Как известно, в последние годы жизни его приютил у себя знаток и страстный любитель астрономии император Рудольф II. За день до смерти он ехал в одном экипаже с императором и в это время почувствовал некий весьма мучительный позыв, но из ложной щепетильности не показал вида, перетерпел и был вынут из кареты уже едва живой, а через несколько часов скончался. На его могиле одно время была эпитафия, в которой было сказано:

«Здесь покоится прах человека, который жил, как мудрец, а умер, как дурак».

* * *

Кардинал Ришелье, желая поторопить издание академического словаря, восстановил пенсию, которую прежде получал главный редактор словаря Водиеля. Тот, разумеется, явился благодарить кардинала.

— Ну, вы, конечно, не забудете поместить в словарь слово «пенсия»? — сказал ему кардинал.

— О, конечно, — отвечал Водиеля, — особенно же не забуду слово «благодарность».

* * *

Однажды Ришелье присутствовал на проповеди какого-то совсем неизвестного францисканского монаха. Кардинал был поражен и отчасти даже обижен удивительным спокойствием и уверенностью проповедника, который, видимо, ни малейшим образом не стеснялся и не смущался присутствием на его проповеди самого всемогущего кардинала Ришелье. После проповеди кардинал даже сам заговорил с монахом и спросил, откуда у него взялось столько спокойствия и смелости.

— Я долго готовился к этой проповеди, — отвечал монах, — я много раз произносил ее в огороде; передо мной было множество кочанов капусты, и один из них был красный; вот таким образом я и привык ничего не бояться.

* * *

Чувствуя приближение смерти, кардинал Ришелье упрашивал своих врачей сказать ему с полной откровенностью, что думают они о его состоянии и сколько времени, по их мнению, ему остается жить. Но они отвечали ему лишь одной грубой лестью: такая, дескать, драгоценная жизнь должна возбуждать участие самого неба и что Бог сделает чудо, чтобы спасти ее. Раздраженный этой галиматьей, Ришелье призвал к себе королевского лейб-медика Шико, человека прямого и простого. Он умолял его ничего не скрывать, сказать истинную правду, может ли он рассчитывать на выздоровление или ему следует готовиться к смерти. Шико, человек умный, дал ему хоть и не прямой, но достаточно ясный ответ:

— В течение 24 часов вы либо выздоровеете, либо умрете.

Кардинал был совершенно доволен таким ответом, он понял истину и горячо благодарил Шико.

* * *

Главным адвокатом парламента во времена Ришелье был Толон, человек очень невзрачный и тупоумный. Однажды он, в присутствии короля, возносил в своей речи до небес кардинала Ришелье, но говорил так неловко, что после заседания кардинал сказал ему:

— Толон, вы сегодня ничего не сделали ни для себя, ни для меня.

* * *

Кардинал Ришелье был чрезвычайно тщеславен. Ему ловко дал это почувствовать епископ Камю. Ришелье предлагал ему богатое аббатство, Камю очень благородно отказался от этой милости.